В спецподразделении Земцов оказался при содействии своих старых сослуживцев из второго отдела РОВСа – Русского Общевоинского союза. До этого была Испания. Земцов в числе русских добровольцев отряда генерала А. В. Фока входил в Кастелиано-Арагонский легион национальной испанской армии Франко. С фронтов охватившей Испанию в 1936 году гражданской войны постоянно приходили сведения о всевозможных добровольцах разных национальностей, в том числе и о добровольцах из Советского Союза. Большинство добровольцев воевало на стороне испанского республиканского правительства. Часть белых эмигрантов, помимо всего прочего еще и глубоко оскорбленные тем, что при освещении испанских событий советских называют русскими, решили делом доказать, что существуют настоящие русские, которые никогда не прекращали борьбы против поработившего их родину режима, где бы ни представилась возможность вступить в схватку с последователями его идей. Говоря проще, ставшими в те дни знаменитыми словами белого генерала Скородумова, на каком бы краю Земли ни высунулась красная морда – бей ее нещадно. Как тот гоголевский персонаж, что бил прыгающих из игральных карт мухлевавших чертей. Вопли политиков, громогласные стенания насквозь продажных демократий, разногласия в эмигрантских кругах, лукавые рассуждения о якобы невмешательстве в дела чужого государства – Земцова и товарищей все это не волновало. Они просто собрались и поехали в Испанию, где взяли в руки оружие и встали в один строй с людьми, чьи взгляды были им близки и понятны. Вскоре они стяжали себе заслуженное уважение за бесстрашие и доблесть, проявленные в боях. Их стали называть «русо бланко» – белые русские. 3 мая 1939 года в составе отряда белых русских добровольцев Земцов прошел по улицам Валенсии, где победившие франкисты устроили парад победы по случаю окончания гражданской войны. Земцову было радостно от того, что для «белых» испанцев все закончилось именно так, и чрезвычайно горько от того, что не довелось пройти таким же парадом им по Москве и Петрограду. Только дело же не в бряцании оружием, а в том, что творится в умах, сердцах и душах людей. Впрочем, еще не вечер… Русских добровольцев наградили почетными орденами и чинами в испанской армии, предлагали остаться в этом солнечном краю насовсем. Но им было нужно не это. Эти деятельные люди жили надеждой вернуться на свою родину – вернуться в Россию. Чтобы продолжить начатую в 1917 году борьбу, которая лишь перешла в иную стадию, но отнюдь до сих пор не была закончена. Так они рассуждали, в это они верили.

После окончания гражданской войны в Испании Земцов прибыл в берлинское бюро отдела. Предоставившего себя в распоряжение организации офицера некоторое время не привлекали к работе – посоветовали хорошенько отдохнуть. Земцов уезжал в Югославию, затем снова вернулся в Германию. Неофициально хорошие знакомые Земцова через некоторое время сообщили, что требуются люди его склада, в совершенстве владеющие, разумеется, немецким и русским языками. Петербургское образование Земцова полностью удовлетворяло первому лингвистическому требованию, ну а по поводу второго все только дружно рассмеялись. Вопроса «Зачем?..» не задал никто – главная идея всегда была неизменна. Ситуация на европейской внешнеполитической арене менялась стремительно, и русская военная эмиграция пристально следила за этими изменениями. Так в конце 1940 года Земцов оказался в учебном лагере под Бранденбургом.

…А сегодня ночью ему приснилась Ольга. Она была в том самом строгом платье сестры милосердия, в котором Земцов увидел ее в первый раз, в крепости Новогеоргиевск, летом 1915 года. По давно знакомой ему милой привычке Ольга, поджав губы, вставила в них заколки для волос и заплетала темно-русую косу. Она подняла глаза на Земцова. Взгляд ее поражавших при знакомстве серо-желтых глаз был настолько пронзительно-печален, что у Земцова захолонуло сердце. Но прежде чем проснуться, он успел увидеть, что на лбу у Ольги как будто большая алая полоса. Так и не надев на голову косынку с красным крестом, она поднялась и молча пошла прочь.

Земцов тогда впервые проснулся от сердечной боли. Рука на груди накрепко сжала в кулак незамысловатый серебряный крестик на простой тесемке. Он быстро коснулся его губами, съехал со стога сена. Прошелся босиком в одних галифе и белой нательной рубахе по утренней росе. У их «Шкоды» исправно маячил часовой. А где-то в утреннем тумане на дорогах гудели и гудели двигатели автомобилей, тягачей и танков. Вскоре скомандовали общий подъем, и они двинулись на своем грузовике дальше в путь…

Лейтенант Кнапке и сейчас дал команду, и они продолжили движение по забитым техникой дорогам до самого вечера. Во всей округе в столбах поднятой июньской пыли беспрерывно продолжал стоять деловитый гул моторов. На одном из неведомых перекрестков их «Шкода» долго пережидала, пока пройдет какая-то бесконечная колонна. До сидевшего у заднего борта Земцова донесся негромкий разговор на немецком языке. Снаружи в обшитое кожей отверстие для шнурования тента мелькнул нагрудный знак германского фельджандарма.

– Also, wir gehen in Russland[7], – негромко произнес первый немец.

– Mein Vater wurde in Russland ermordet[8], – отозвался второй.

– Traurig ist. Aber du hast geheort ein Befehl – wir haben keine andere Wahl[9].

– Ja, das stimmt. Die Bolscheviken wollten uns ersten angreifen. Wir sind verpflichtet unsere Heauser zu scheutzen[10].

– Genau so[11].

– Aber sehr schade, dass man nichts anders. Warum wieder leiden meussen die einfachen Leute?[12]

– Nicht traurig sein. Wir gehen doch unsere Heimat zu verteidigen. Es ist unser Pflicht[13].

– Ja, einfach die Angst um, wenn sie schlugen die ersten[14].

– Wenn nicht der Feuhrer, dann weurde passiert so…[15]

Земцов догадался, что этим немцам уже зачитали гитлеровский приказ о походе на Восток. В силу специфики их деятельности подчиненные лейтенанта Кнапке были осведомлены о приближающихся событиях несколько раньше. Теперь очередь дошла до всего личного состава германского вермахта. И если о готовящемся нападении уже знал каждый немецкий солдат, если хранить тайну уже больше не было необходимости, это могло означать только одно – до начала операции остаются считаные часы. Солнце садилось в пыльном мареве. Был вечер 21 июня 1941 года.

Тем субботним вечером 21 июня 1941 года Коломейцев все-таки тоже успел посмотреть кино в передвижке автотранспортного батальона. И даже задолго до отбоя вернулся в палатку своего экипажа. За рядами палаток, заботливо прикрытые свежесрубленными ветками и кустарником, стояли загнанные в капониры танки. Хоть завтра и будет воскресенье, Витяй все равно решил попросить у Барсукова разрешения повозиться с машиной. Идти в увольнение здесь было решительно некуда, а у хорошего механика-водителя работа по машине всегда найдется. В расположении Коломейцева ждало письмо из дома, уже не заставшее их в месте последней дислокации в Укмерге. Он снова вышел из палатки и присел на лавку за сколоченный на скорую руку из горбыля столик. При свете переносного фонаря «летучая мышь» распечатал письмо. Хорошо поставленным, почти каллиграфическим почерком после приветствия на целых две строчки отец кратко сообщал домашние новости, справлялся о здоровье и передавал приветы – от себя, от матери, от братьев-близнецов и отдельно от Лиды. Дома было все хорошо.

«А матрешка могла бы и сама написать», – мысленно усмехнулся в адрес Лиды Коломейцев.