– Тормози! – коротко бросил в переговорное устройство Барсуков.

Коломейцев мягко осадил командирский КВ на тормозах.

«Ох уж эти училищные», – слезая на землю, мысленно проворчал в адрес прибывшего в полк только этой весной Ивлева капитан. Впрочем, Москаленко прибыл служить срочную еще позже. Обходя танк с кормы, Барсуков привычным слухом профессионала отметил, как ровно и достаточно тихо для дизеля работает на холостом ходу двигатель его собственной машины.

«Все-таки какой Витяй молодец. Повезло мне с ним», – в очередной раз подумал капитан.

Распекать младшего лейтенанта и механика Барсуков не стал. Просто оглядел соскочивший с башни и построившийся при его появлении экипаж.

– Все целы?

– Так точно, – вразнобой ответило шесть голосов.

Ивлев попытался что-то доложить, но Барсуков оборвал его:

– Заводите тросы.

Завалившийся КВ вытянули на дорогу. К вечеру все благополучно прибыли своим ходом в место нового расположения. Еще несколько дней проверяли технику, приводили ее в порядок, ремонтировали, что-то меняли, драили, прибирались. 20-го неожиданно провели на импровизированном полигоне боевые стрельбы. На них Ивлев реабилитировался – его экипаж отстрелялся лучше всех. Впрочем, в значительной степени это была заслуга опытных наводчика и заряжающего, хорошо сработавшихся с новым, шестым членом экипажа – специально добавленным на КВ-2 замковым. По возвращении опять все проверяли, ремонтировали, чистили, драили. Но сейчас работы уже везде закончились.

– Вот Москаленку бы сюда, а не тебя с машиной возиться, – затушив папиросу, полушутя-полусерьезно проговорил Барсуков.

– Матюша в кино рванул, – отвечал Коломейцев. – В автотранспортный батальон передвижку привезли.

– Ну а ты?

Коломейцев делано округлил глаза:

– Я же говорю, трансмиссия и масло…

Они переглянулись и, не сговариваясь, молча заулыбались.

Барсуков и Коломейцев служили вместе уже не первый год. На толкового паренька из-под Ленинграда, выпускника ОСОАВИАХИМа, Барсуков – тогда еще старший лейтенант – обратил внимание сразу. Рослый вихрастый парень, прибывший в числе других новобранцев в часть летом 1939-го, не очень-то подходил по своей комплекции для службы в танковых войсках. Однако, как следовало из сопроводительного формуляра, находился в ладах с техникой, что было немаловажно.

– Грузовик водишь, – остановившись перед Витяем и заглянув в бумаги, скорее утвердительно, чем вопросительно произнес перед строем Барсуков.

Коломейцев сделал шаг вперед:

– Так точно, вожу.

– А танк сможешь?

– Трактор водить пробовал – получалось. Думаю, смогу и танк, – скромно, но без тени смущения отвечал новобранец.

– Пойдешь механиком-водителем, – определилась быстро и просто очередная солдатская судьба.

– Комсомолец? – с уверенностью спросил шедший следом за Барсуковым политрук роты, носивший трескучую фамилию Сверчкевич.

– Никак нет.

– Как так?! – У Сверчкевича от неожиданности даже отпала нижняя челюсть.

– Да я техникой больше интересуюсь, – спокойно пояснил парень.

Уже вечером после развода политрук выговаривал Барсукову о Коломейцеве:

– Не, ну ты подумай: ОСОАВИАХИМ, технарь, спортом увлекается, кружок моделирования опять-таки…

Барсуков чуть вздернул бровь, удивленно обернувшись на Сверчкевича.

– Чего ты на меня смотришь? Я полистал, полистал дело… И вдруг не член ВЛКСМ! А, каково? Что-то здесь не так. Надо копать.

– Нет здесь никакого дела – нечего копать. Мне не комсомолец нужен, а механик, – рубанул в ответ Барсуков.

– Ну ты даешь, Иван! – Сверчкевич аж присел. – Ты вот думаешь хоть иногда, что ты говоришь? Ну это разве слова сознательного советского командира? Ты совсем бдительность потерял? Да может, он…

– Паша, – Барсуков вплотную подошел к Сверчкевичу, нависая над ним сверху, – отстань от парня.

И, повернувшись, зашагал прочь.

В талантах Коломейцева старший лейтенант не ошибся. Уже с первых занятий по вождению на танкодроме стало ясно, что из парня выйдет толк. А через месяц учебная «двадцатьшестерка» под управлением Коломейцева не просто образцово брала на предельной скорости все установленные препятствия, но и выписывала такие пируэты, что посмотреть на занятия приезжало даже командование бригады. Коломейцев удостоился наградных часов с гравировкой «За отличное вождение», а Барсуков – благодарности в приказе. Раз не обошлось и без курьеза – на стрельбах по движущимся мишеням экипаж так усердно крутил башню, что потерял ориентировку. Если принять во внимание, что машина в это же время в руках Коломейцева практически пустилась в пляс, уходя от мнимого ответного огня условного противника, то неудивительно, что после завершения маневров все находившиеся в башне на четвереньках вывалились под ноги подошедшему Барсукову. Вылезший из своего люка Коломейцев стоял рядом и скромно улыбался. К счастью, командование в тот раз на полигон не приезжало.

В конце августа политрук Сверчкевич был серьезно озадачен: нужно было грамотно донести до личного состава изменение внешнеполитической линии партии и правительства. Лекция о советско-германском пакте прошла в клубе в целом без эксцессов. Напряжение вызвал лишь один вопрос из зала, заданный молодым солдатиком из ремонтно-восстановительного батальона:

– Товарищ политрук, а Риббентроп – он теперь господин или товарищ?

Сверчкевич буквально пробуравил взглядом любопытного мальчишку – вопросы на политинформациях предполагались лишь по регламенту, но отнюдь не на практике. Тем не менее, откашлявшись, ответил медленно и с расстановкой:

– У наших германских друзей принято обращение господин. А у нас – товарищ.

Солдатик сел на свое место вконец озадаченный. Впрочем, вскоре господина-товарища Риббентропа быстро затмили новости о нападении Германии на Польшу. С объявлением войны английскими и французскими империалистами нашим новым немецким друзьям война стала носить характер мировой. Поскольку через пару недель после ее начала не польская армия стояла под Берлином, а германская под Варшавой, назвать вступление СССР 17 сентября 1939 года во Вторую мировую войну вынужденной союзнической помощью Гитлеру у Сверчкевича язык, конечно, не поворачивался. На выручку пришли заранее заготовленные спасительные директивы родного политотдела. Согласно официальной версии, Красная Армия протягивала дружественную руку помощи братским народам Западной Украины и Белоруссии, изнывавшим под нестерпимым гнетом польских панов. Вскоре марширующие в столовую танкисты уже дружно распевали:

– «Белоруссия родная, Украина золотая…»

Но личный состав более всего интересовала не политика. Командиры, сержанты и большинство красноармейцев жадно ловили сведения о действиях наших подразделений против польской армии. В первую очередь, разумеется, танковых. Впрочем, боевых столкновений было совсем немного. Отдельные очаги сопротивления на занимаемых практически без боя территориях, едва начавшаяся и почти сразу закончившаяся попытка дать отпор советским танкам подо Львовом – все это вряд ли можно было воспринимать всерьез. На многокилометровых маршах по причине поломок выбыло из строя больше техники, чем при соприкосновении с противником. Разбитые на западе поляки почти повсеместно сдавались на востоке, с двух сторон зажатые стальной хваткой своих подружившихся соседей. Союзники провели 28 сентября совместный военный парад в Бресте, и вроде как очередным разделом Польши война для СССР закончилась. Танкистам показали кинохронику, а затем политрук Сверчкевич прочитал всем очередную лекцию о том, с какой радостью западные украинцы и белорусы влились в дружную семью советских народов и как они благодарны партии и лично товарищу Сталину за оказанную им братскую помощь. Сидя в кинотеатре и глядя, как катятся по улицам Бреста друг за другом немецкие и советские танки, как мирно беседуют, стоя на бульварах на фоне пестрой толпы и сидя в открытых автомобилях, офицеры вермахта и командиры РККА, Коломейцев и его товарищи испытывали чувство острого разочарования от того, что война так быстро закончилась. А они в ней не успели принять участия. Не успели опробовать себя в деле и получить награды. Досадно.