– Витяй, назад! – кричал моментально сориентировавшийся в обстановке капитан. – Откатись назад!

Они не успели – выстрелом им повредили гусеницу. Коломейцев рвал рычаги, но КВ только хрипел двигателем и тяжело ворочался на одном месте. Все ждали очередного удара, который их, без сомнения, добил бы окончательно, но вместо этого рядом раздался оглушительный взрыв. Еще некоторое время ушло на осознание того, что взорвались не они, а кто-то другой. А потом все неожиданно стихло.

Поле боя и в этот раз осталось за ними. К поврежденной командирской машине съехались оставшиеся невредимыми последние три тяжелых танка. К ним же инстинктивно сбрелись полтора десятка уцелевших красноармейцев – все перепачканные, увешанные расползшимся во все стороны снаряжением. На месте одного из немецких орудий полыхал огромный костер. Все-таки подобравшийся с фланга огнеметный танк выжег неприятельскую пушку и ее расчет в полном составе. И сам, подорванный, застыл тут же. Экипаж Барсукова выбрался на перепаханное поле, но смотрел в другую сторону. Там горел КВ со съехавшей на сторону огромной башней. Из-под гусениц подбитого гиганта, внутри которого сдетонировал боезапас, торчали обломки немецкого орудия – того самого, которому экипаж младшего лейтенанта Ивлева не дал добить танк своего ротного командира.

– Матюша… – только и вырвалось у Коломейцева.

Три часа без перерыва, стиснув зубы, Витяй ремонтировал их танк. Сбил ладони в кровавое месиво, но поврежденную гусеницу восстановил. Заменил в очередной раз грязнющие воздушные фильтры, также проверил масло и систему охлаждения. Ему помогал уцелевший экипаж второго подбитого в этой атаке КВ. Остальные пытались заставить двигаться заклинившую башню. Удалось и это, правда, башня могла теперь вращаться только вручную. Радио молчало. Барсуков приказал пополнить их боезапас за счет выбывшего из строя КВ, привести обездвиженный танк в полную негодность и отвел остатки их боевой группы немного назад, расставив машины между невысокими холмами. Командиры машин доложили: горючего в баках осталось на несколько десятков километров хода, боезапас израсходован более чем наполовину, большой перерасход патронов к пулеметам. А самое главное – танки нуждались в срочном профилактическом техобслуживании. В противном случае машины будут обездвижены и без прямого воздействия противника. Выслушав подчиненных, Барсуков потер виски. В строгом смысле, безвозвратно в бою был потерян только один танк с экипажем. Ну и второй не было возможности вытащить. Остальные экипажи, слава богу, живы все. А поломавшиеся машины капитан надеялся вернуть в строй при помощи специалистов из ремонтно-восстановительного батальона. Кстати, где эти специалисты… Барсуков в очередной раз запросил по радио штаб – ответа никакого. Отправив пехотинцев в боевое охранение, он разрешил экипажам обедать. Перекусили всухомятку. Немцы перед их позициями ничего не предпринимали, все было спокойно. Возможно, они вообще отправились в другом направлении. Уже ближе к вечеру наконец-то из штаба до них добрался мотоциклист. Посыльный вручил даже не приказ, а короткую карандашную записку от того танкового подполковника из их дивизии, который отправлял их сюда в атаку в первой половине дня. Из записки следовало, что теперь им необходимо срочно отступить обратно. На словах посыльный сообщил, что дивизия охвачена противником с трех сторон и ей в скором времени грозит полное окружение. Барсуков насупился. Через несколько мгновений произнес:

– Хорошо. Мы выдвигаемся в обратном направлении. Поезжайте первым, сообщите, что нам срочно нужны ремонт, заправщики и боеприпасы. И еще нам нужна радиосвязь.

Барсуков вытащил из планшета блокнот, быстро накидал карандашом схему, сделал на ней несколько пометок и, вырвав листок, протянул его посыльному:

– Вот, здесь отмечены оставленные нами поврежденные машины. Сразу же передайте эту информацию в ремонтно-восстановительный батальон. Пусть немедленно вышлют тягачи. Один танк вы точно должны были встретить по дороге сюда.

– Встретил, – подтвердил посыльный. И даже позволил себе чуть улыбнуться уголком рта. – Сидят на башне, загорают.

– Пусть тягачи немедленно заберут поврежденные танки и тащат в ремзону.

– Есть! – вытянулся посыльный и тут же, смутившись, добавил:

– Только, товарищ капитан…

– Что?

– Нет никакого восстановительного батальона… И тягачей нет. Немцы с самолетов разнесли все вдребезги. И заправщики неизвестно где…

– Что ж вы меня морочите, говорите «есть», раз знаете, что ни черта уже нет! – прикрикнул на посыльного Барсуков. – Это же совсем другая вводная!

– Виноват! – вытянулся тот.

– Поезжайте немедленно. Доложите, что мы возвращаемся только с той техникой, что осталась на ходу. И пусть хотя бы для нее найдут горючее и боеприпасы…

Козырнув, посыльный бросился заводить мотоцикл. Вскоре он уже пылил в вечерних сумерках по дороге обратно. Слушая удаляющийся стрекот одинокого мотоциклетного мотора, Барсуков хмурился все больше и больше. Такая тишина со всех сторон не предвещала ничего хорошего. Остаткам роты было приказано выдвигаться. Вскоре в сгустившихся сумерках четыре потрепанных КВ, посадив на броню пехотинцев и экипажи выведенных из строя машин, поползли в направлении на восток.

Они вернулись на исходный рубеж, с которого начинали свое выдвижение минувшим утром. Однако никого на нем не застали. Только следы гусениц и колес в тех местах, где стояла техника. Ни танков, ни машин, ни тылов. Батарею с возвышенности тоже куда-то уволокли – от нее остались только неглубокие артиллерийские ровики, которые начали копать и по какой-то причине спешно бросили. Даже высланный вперед посыльный тоже куда-то исчез. А может, с ним чего по дороге случилось, высказали предположение танкисты. И радио молчало.

Посоветовавшись с командирами машин, Барсуков решил отступать по тому же маршруту, по которому они двигались сюда. Позади была река. В конце концов, на ней они непременно должны были встретить своих. Ведь не могли же советские войска не занять прочную оборону на такой крупной водной преграде. Предположим, противнику удалось вклиниться в нашу оборону на несколько километров, пусть даже на десяток-другой километров. Но явно не больше. Так они тогда рассуждали, не зная, будучи даже не в состоянии предположить, что на самом деле немецкое продвижение на восток измерялось уже сотнями километров. Воистину – ненадломленная психика не только оружие, но и утешение…

– Что с горючим? – справился Барсуков.

– На несколько десятков километров, – отвечали командиры машин.

Капитан, подсветив себе фонариком, прикинул по карте обратный маршрут до реки. Чуть закусил губу в задумчивости – с учетом пересеченной местности, ночного вождения и прочих поправок топлива у них на пределе, но должно хватить.

– Состояние танков?

– Аховое, – обронил кто-то. – Еле шлепаем…

– Конкретнее! – резко возвысил голос Барсуков.

Ему перечислили конкретнее: боеприпасы и горючее на исходе, запасных частей никаких нет, расходных материалов нет. Даже воздушные фильтры кончились.

– Усадим от пыли движки – и привет… – подвел итог кто-то.

С минуту Барсуков раздумывал. Затем озвучил решение:

– Выступаем ночью. Снявши голову, по волосам не плачут…

На рассвете следующего дня благополучно, но чрезвычайно медленно проползав по лесным дорогам, они догнали нашу колонну. Точнее, то, что от нее осталось. Съехавшие на обочины, один за другим выстроились тягачи с прицепленными к ним тяжелыми гаубицами. Все новенькое, в свежей краске, орудия с зачехленными стволами – и все брошено. Никого – ни живых, ни мертвых. В тягачах кончилось горючее. Артиллеристы их просто бросили и ушли. Отряженные на поиски топлива танкисты вернулись обратно ни с чем. А еще через пару километров на небольшой полянке открылась очередная картина настоящего погрома. Видимо, колонна расположилась на привал и подверглась неожиданному нападению противника. Странно, но звуков боя впереди себя танкисты не слышали. Впрочем, за грохотом и лязгом машин да от трехдневной усталости – оно и немудрено.