Еще во время последней беременности я уволилась со школы и когда потеряла ребенка, подумывала вернуться, но этому не суждено было случиться. Получив долгожданное жилье, мне было чем заняться и дома, а проблема в недостатке секса и «четырех стен» отпали сами по себе.
В 1962 году, Юра получил должность директора школы. Любомир Данилович ушел на заслуженный отдых, а его приемником единогласно избрали моего Юргена. Я и по сей день содрогаюсь, когда пытаюсь представить что бы с нами сделали, если б узнали, что такой уважаемый советский учитель, на самом деле – немец.
О его корнях знала только я. Мы даже детям никогда не говорили, кем на самом деле являлся их отец. Они знали, что их папа самый любящий, преданный, внимательный и добрый, а зачем малышам знать больше? Да и дети, не самый надежный тайник. Мало ли, вдруг бы им захотелось похвастаться или выделиться чем-то среди одногодок? Юра был таким отцом, о котором можно было лишь мечтать, а что еще нужно детям?
А вот о его происхождении я и сама знала не так уж и много. Еще в 1944, когда Юрген немного пришел в себя, он мне, между прочим, обмолвился что он шестой, и последний, ребенок в семье немецких рабочих проживающих в городе Мюнхен. И больше ничего. Я никогда не затрагивала этот вопрос, а он никогда не горел желанием начинать подобный разговор. Я считала, что ему до сих пор больно, от того, что он не имеет возможности встретиться со своими родственниками и не бередила раны рожденные войной. А он… Он так никогда и не рассказал мне, как и чем жил раньше до меня, всегда настаивая на том, что важно то, что он имеет сейчас и что еще может быть. А не то, что осталось историей и чего уже все равно не изменить. У него было все, о чем только мог мечтать нормальный мужчина, а большего ему не нужно.
Так, волею судьбы сошедшиеся вместе две сироты, обрели друг друга в страшной второй мировой войне, которая принесла лично нам двоим помимо утрат и огромное человеческое счастье.
В новой нашей квартире, в которой мы прожили долгих двадцать лет, мне нравилось все. Нравилось наводить свои порядки. Нравилось встречать детей и мужа со школы за накрытым столом. Нравилось хозяйничать на балконе, который со временем превратился в некое подобие зимнего сада. Нравилось ежедневно наполнять дом мелочами и создавать уют. Нравилось заниматься любовью везде, не опасаясь, что чужие глаза застигнут врасплох.
Дети выросли быстро, и первым из родительского гнезда выпорхнул Богдан. Он поступил в аграрный университет и категорически отказавшись жить на шее у родителей, переехал в общежитие. Мы, конечно, старались помогать ему, как могли, но он всегда твердил, что у него все в порядке и что ему вполне хватает стипендии.
После окончания учебы была не легкая работа в колхозе агрономом. Там же наш Богданчик и женился на местной библиотекарше Аллочке Матюшко. Девочка тоже попала в далекую деревню по распределению, что и послужило немаловажным фактором для их сближения. Да и симпатюлей она была несказанной. Там же в Жихарево, полтавской области, и увидел свет наш внучок Захар, а потом и Зоряна. А когда детям было столько, сколько их папе и тете, когда мы перебрались в Киев, они решили покинуть Украину. В конце семидесятых болезненная, затяжная, но все же удавшаяся эмиграция за границу состоялась и до конца девяностых, мы больше не видели ни своего Богданчика, ни нашу Аллочку, ни любимейших внучков. Уж больно наше тогдашнее правительство не любило выпускать за границу молодые кадры. А боясь, что в следующий раз им не удастся пересечь границу, наши дети строили свою жизнь на чужбине.
Маруська тоже недолго нас радовала своим присутствием, а отучившись в педагогическом институте на учителя, пойдя по стопам отца, она еще раньше за Богдана покинула родину в поисках лучшей доли. Получая образование на факультете иностранных языков, Маруська, будучи круглой отличницей, легко попала в десяток тех студентов, которых посылали на усовершенствование изучаемого языка. Она отправилась всего на пару месяцев в Германию, но назад не вернулась, успев обзавестись женихом и забеременеть.
Нашим властям ничего не оставалось делать, как признать нашу дочь предательницей и отказаться от нее, как от ненужной вещи. А она, собственно говоря, была только «за». Так, сама того не понимая, наша Маруська оказалась на своей исторической родине. Видимо в генетике что-то все же есть…
Счастливо проживая в Германии, дочь раз в три года радовала нас известием о появлении на свет очередной нашей внучки. Первую они назвали в мою честь – Василиной. Вторая девочка получила имя – Хелен (по-нашему Елена), а самая маленькая и последняя – Кэйтлин (Катюшка). Всех своих внучек мы просто обожали, но имели возможность видеть их только на фото. Лишь в конце девяностых, когда у Василины уже был свой жених, а Леночка и Катюша, тоже начали заглядываться на парней, они все вместе навестили нас – стариков.
Все у наших детей сложилось «слава Богу», вот только когда наше «трехкомнатное гнездышко» опустело, мы с Юрой вспомнили о нашей утрате.
- Юрочка, а ты представь, как было бы сейчас кстати иметь еще одного ребенка, - сидя на диване у телевизора в обнимку, словно нам было по семнадцать, а не под пятьдесят как-то заявила я.
- Родная, но где гарантия, что наше умершее дитя, не последовало бы за Богданом и Маруськой? Даже если бы у нас было десять детей они бы все равно рано или поздно, выпорхнули бы из отчего дома. Тем более девочка.
- Но лучше бы «поздно», а то ведь без них так одиноко…
- Васенька, мне тоже одиноко. Но нужно учиться жить друг для друга и друг ради друга, радуясь тому, что наши дети устроены и у каждого из них своя счастливая жизнь.
Юрген, как всегда, был прав и постепенно, мы научились жить так, как он говорил. Радуясь счастью наших детей, о котором они охотно докладывали в каждом письме. Радуясь каждому новому дню, что наступал для нас. Радуясь солнцу, дождю и снегу, не смотря ни на что.
Мы, с моим Юрой прожили 68 счастливейших лет вместе. Мы подарили этому миру двух прекрасных людей, которые подарили ему еще пятерых. Мы никогда и ни о чем в наших жизнях не сожалели и ни о чем не печалились, а если и давали волю слабости, то на совсем короткий, практически незаметный, миг.
До глубокой старости мы испытывали потребность в интиме и пусть не так бурно, как в юности, но достойно наслаждались взаимным притяжением. Мы дарили друг другу поцелуи чуть ли не до последнего его вздоха. Мы умели смеяться каждый день, даже над старческими болячками и болезненными воспоминаниями. Мы охотно вспоминали молодость и все, что было в ней прекрасного, гордясь тем, что прошли через всю жизнь рука в руке.
Юрка, разменяв седьмой десяток, даже как-то признался как его в Калиновке соблазняли мои подруги, чуть ли не голышом бросаясь к нему на шею. Всякий раз, когда меня не оказывалось рядом. Хотя я и так об этом всегда знала, уж слишком лакомым кусочком для все в Калиновке был мой Юрген.
А я ему поведала, как его товарищ Степан Петрович, охотно начал ухлестывать за мной после того случая в спортивном зале, совсем не тонко намекая, что с ним мне понравится гораздо больше.
Обговаривая это, мы весело смеялись над тем, что никто из нас не рассказывал об этом раньше, боясь обидеть свою половинку, вызвать необоснованную ревность или недоверие. А на восьмом десятке, какая уж ревность?
А еще, мы очень часто возвращались в наш первый совместный год и наши мнения по поводу «сестерских» взаимоотношений целиком и полностью сходились.
- Какой же я был глупец, что не настоял на повторном занятии любовью. Мы ведь целый год страсти и обладания друг другом просто оставили за бортом наших жизней. – Огорченно вздыхал поседевший дедуля, с уст которого это звучало безумно забавно.
- А какой же я была дурой, что допустила мысль о том, что процесс, благодаря которому на свет появляются дети, может быть невыносимо болезненным… Я была тогда так слепа и глупа, что легко отказала себе в удовольствии принадлежать тебе каждую ночь и даже день… - Грустно констатировала дряблая старушка в моем лице.
