Грузинский вопрос занял видное место не только в прениях по национальному вопросу, но и в прениях по докладам ЦК. Первым выступил Мдивани, которого Сталин через Оргбюро отозвал из Грузии, объявив лидером грузинских шовинистов, а Ленин собирался реабилитировать на том же съезде. История вопроса и документы на этот счет были известны делегатам съезда. С тем большим интересом съезд встретил выступления грузинских «уклонистов». Однако «уклонисты» проявили больше такта и сдержанности, чем те, которые их обвиняли. Мдивани начал с того, что о больших вопросах говорили большие люди, а ему, провинциалу, приличествует говорить о том, что происходило «на очень маленьком кусочке советской земли, называемой Грузией». Он сказал, что как ЦК в Москве, так и его орган в Закавказье — Заккрайком в национальном вопросе проявляли постоянные колебания: то предлагали хозяйственное объединение Закавказья, то предлагали федерацию, потом отвергали федерацию, а предлагали «автономизацию», та же самая чехарда происходила и в отношении беспрерывных отзывов, снятий, перебросок работников. Мдивани сказал: «Я, как старый партиец, признаю, нахожу все это нужным и даже приветствую такую переброску, если это нужно. Но надо помнить, товарищи из Оргбюро, из Политбюро, из ЦК, об этом я говорил уже в Политбюро, одно дело, когда вы перебрасываете товарища из Тамбовской губернии в Орловскую, а другое — когда вы из Грузии в Москву перебрасываете… Если это нужно, мы, коммунисты, против этого не можем протестовать… Лично нам в высшей степени приятно вот здесь в Москве… Но другое дело отношение к этим переброскам беспартийной массы, приисканием приводных ремней к которой так усердно занят т. Сталин. Такие переброски всегда рассматриваются, как наказание со стороны русской части, (против) данной национальности (Голос с места: «Неправда!»). «Неправда» может говорить тот, кто неправду эту делает там» (там же, стр. 150–151). Мдивани не говорил, вероятно, и пяти минут (по стенограмме он говорил только 11/2 страницы), тогда как по регламенту ему полагается 15 минут, как председательствующий (Рудзутак) его остановил: «Ваш срок истек». Мдивани: «Разрешите еще три минуты». Из зала голоса: «Просим».
Мдивани сказал, что даже по заключению комиссии Каменева и Куйбышева обвинения против «уклонистов» не подтвердились, их политика по национальному вопросу оказалась правильной. Мдивани: «И теперь мы находимся в такой стадии, что там, в ЦК, эта политика признана, да и признается теперь в тезисах т. Сталина, поскольку я вообще могу понять т. Сталина… (но) теперь создано такое положение, когда политика одна, а лица другие. Что ж, т. Сталин, задаю вам вопрос: политика для лиц, или лица подбираются под политику?» (Сталин согласился одобрить политику «уклонистов», но не согласился вернуть их из Москвы в Грузию. — А.А.). Мдивани кончил вопросом: «…Где же ваша национальная политика?… Говорить о каких-либо уклонах… это шутки да прибаутки… По национальному вопросу были разногласия, и эти разногласия решены теперь в пользу нашей группы. Политика их должна проводиться там, а люди остаются здесь. Так что же, т. Сталин, политика для лиц или лица для политики?» (там же, стр. 152).
Выступивший после Мдивани сторонник Сталина Орахелашвили оспаривал, что комиссии Дзержинского или Каменева в чем-либо находили правильной политику по национальному вопросу группы Мдивани. Он сказал, что «в лице т. Мдивани перед съездом предстал тип грузинского уклониста» (там же, стр. 152). Сторонник Мдивани, бывший председатель правительства Грузии Ф. Махарадзе, указав, что Орахелашвили все еще продолжает говорить об «уклонистах», заметил: «После тех фактов, которые хорошо известны и т. Орахелашвили (оратор имеет в виду секретную статью Ленина по национальному вопросу. — А. А.), это слово должно быть изъято из употребления… Этот термин (уклон) должен быть отнесен, пожалуй, к тем товарищам, которые действительно уклонились от нашей национальной программы, от учения по этому вопросу т. Ленина» (там же, стр. 155).
Махарадзе рассказал, как Орджоникидзе единолично руководит не только Закавказским крайкомом, но непосредственно руководит также местными организациями, минуя Центральные Комитеты закавказских республик. С очень резким ответом «уклонистам» выступил Орджоникидзе, который, собственно, осуждал не столько политику «уклонистов», сколько ту осторожную национальную политику, которую Ленин требовал проводить в Грузии. По Орджоникидзе выходило, что руками «уклонистов» Грузией управляют националисты-меньшевики и князья. Даже после секретного письма Ленина по национальному вопросу, с которым все делегаты были уже ознакомлены, Орджоникидзе не отступил ни на шаг от своей, по словам Ленина, «политики великодержавного держиморды». Такое смелое и безоговорочное противопоставление Ленину Орджоникидзе мог позволить себе при условии абсолютной поддержки «тройки».
Речь Орджоникидзе записана на пяти страницах без того, чтобы его прервал председатель, как это было с Мдивани. Даже после продления времени речи Мдивани отведено только 2 1/2 страницы, речи Махарадзе — 3 страницы. Еще одна деталь, показывающая, до чего терпеливый Сталин доходил в своей мелочной мстительности: Мдивани и Махарадзе были членами большевистской партии беспрерывно со дня ее создания — с 1903 года. Так записано во всех справочниках до данного съезда. Но в списке делегатов двенадцатого съезда, где приводятся даты вступления в партию, у Мдивани вместо даты поставлена черточка, как будто он вообще не вступал в партию, а у Махарадзе указано: «в трех анкетах разные даты. Запрошен ЦК Грузии» (там же, стр. 693, 701).
В заключительном слове Сталин ответил только четырем оппонентам — Лутовинову, Осинскому, Мдивани и Махарадзе. О Лутовинове: «Он не доволен режимом нашей партии: нет свободы слова в нашей партии, нет легальности, нет демократизма… Он хочет, чтобы все важнейшие вопросы обсуждались по всем ячейкам снизу доверху… чтобы вся партия принимала участие в обсуждении вопроса» (там же, стр. 181).
Сталин отверг это требование, заявив, что «при таком порядке партия превратилась у нас в дискуссионный клуб вечно болтающих и ничего не решающих… Мы окружены врагами… Обсуждать вопрос в 20 тысячах ячеек — это значит выносить вопрос на улицу. Следует помнить, что в условиях, когда мы окружены врагами, внезапный удар с нашей стороны, неожиданный маневр, быстрота решают все… Демократизм т. Лутовинова есть утопия» (там же, стр. 182).
Об Осинском: «Он уцепился за мою фразу о том, что расширяя ЦК, мы должны ввести в его состав людей независимых. Тов. Осинский полагает, что в этом пункте я устроил некоторую смычку с Осинским, с демократическим централизмом… Нам нужны независимые люди, свободные от личных влияний, от навыков и традиций борьбы внутри ЦК… Он похвалил т. Сталина, похвалил т. Каменева и лягнул т. Зиновьева, решив, что пока достаточно отстранить одного, а потом дойдет очередь и до других. Он взял курс на разложение того ядра, которое создалось внутри ЦК («тройки»), с тем, чтобы постепенно разложить все… Если т. Осинский серьезно думает преследовать такую цель, то я должен его предупредить, что он натолкнется на сплошную стену, о которую он расшибет себе голову. Пусть пожалеет себя т. Осинский» (там же, стр. 183).
О Мдивани: Мдивани ведет борьбу против ЦК, «это установлено как комиссией т. Дзержинского, так и комиссией т.т. Каменева — Куйбышева… т. Мдивани изображает дело так, что несмотря на его отзыв, все-таки он победил. Я не знаю, что назвать тогда поражением. Впрочем известно, что блаженной памяти Дон-Кихот тоже считал себя победителем, когда его расшибло ветряными мельницами. Я думаю, что у некоторых товарищей… в Грузии там, в верхнем этаже, по-видимому, не все в порядке» (там же, стр. 185–186). Когда Сталин перед съездом так подчеркнуто оспаривал правоту Мдивани и защищал выводы комиссии Дзержинского, то он тем самым оспаривал и отвергал как аргументы, так и выводы в пользу Мдивани, которые содержались в статье Ленина и которые уже были известны съезду. Но даже тогда, когда Сталин выступал против установок Ленина, он делал это, апеллируя к Ленину, как к своему учителю. Так и здесь. Перейдя от Мдивани прямо к Ленину, Сталин закончил: «Я жалею, что тут нет т. Ленина. Если бы он был здесь, он бы мог сказать: «25 лет пестовал я партию и выпестовал ее, великую и сильную» (Продолжительные аплодисменты)» (там же, стр. 187–188).
