Кэссиди нетерпеливо скривился:

– Не разводи тягомотину. Скажи прямо.

– Хорошо, Джим. Скажу со всей прямотой, на какую способен. Я всего лишь медленно догнивающий, потрепанный придурок. Но одно во мне живет, работает, держит меня в строю. Это мои мозги. Мои мозги, и только мозги, советуют тебе держаться подальше от Дорис.

«Начинается», – мысленно сказал Кэссиди, обращаясь к стенке.

– Теперь начнешь проповедовать.

– Проповедовать? Я? – рассмеялся Шили. – Только не я, Джим. Кто угодно, только не я. Я давно растерял понятия о моральных ценностях. Нынешнее мое кредо опирается на простую арифметику, ни на что больше. Все мы можем выжить и отлично справиться, умея прибавить один к одному и получить два.

– Какое отношение это имеет ко мне и к Дорис?

– Если ты не оставишь ее в покое, – сказал Шили, – она не выживет.

Кэссиди отступил на шаг, прищурился:

– Слушай, Шили, спустись на землю. Сойди с небес.

Шили снова скрестил на груди руки, прислонился к прилавку.

– Джим, – продолжал он, – до вчерашнего вечера я никогда не встречал этой девушки. Только, сидя за столиком, наблюдал, как она выпила первую порцию. И мне все стало ясно. Дорис требуется одно – виски.

Кэссиди глубоко вздохнул, топнул и объявил:

– Тебе надо снять офис. И вывесить табличку: меня зовут доктор Шили, за пять баксов я вас научу, как испоганить себе жизнь.

– Я никого ничему не могу научить, – возразил Шили. – Могу только показать то, что у тебя перед глазами.

Он взял Кэссиди под руку и подвел к витринному окну. За окном была булыжная мостовая, узкая, пыльная, кривая, замкнутая покосившимися ветхими стенами многоквартирных домов. Воздух был серым от бензиновой копоти портового района.

– Вот, – сказал Шили. – Это твоя жизнь. Моя жизнь. Никто нас сюда не затаскивал. Мы сами сюда притащились. По собственному желанию. Надо только знать, что именно этого мы желали, и нам будет вполне уютно. Как свиньям, которые лезут в грязь, потому что там нету кочек, мягко…

– Гнусно, – подхватил Кэссиди, – и мерзко. С меня хватит. Я вылезаю.

Шили вздохнул, опечаленно покачал головой:

– Снова мечты. Я здесь уже восемнадцать лет и слышал тысячи всякий мечтаний. И все одинаковые. Я вылезаю. Я выкарабкиваюсь. Беру ее за руку, и мы вместе найдем дорогу. Сияющую дорогу ввысь.

Кэссиди устало махнул рукой и сказал:

– Что толку? Бесполезно с тобой разговаривать.

Повернулся спиной к Шили, пошел к дверям, открыл и вышел. Он был сердит на себя за то, что зашел в лавку и позволил этому алкоголику выступить в роли советчика. Но был в равной мере доволен сознанием, что полностью отверг его точку зрения. Он объявил себе, что и в дальнейшем будет отвергать подобные рассуждения, преодолевать их, бежать от них и держаться подальше. Может быть, в этой связи разумно держаться подальше от Шили. И, безусловно, он будет держаться подальше от «Заведения Ланди».

Кэссиди словно укладывал свои планы на краю трамплина, давал чуть–чуть покачаться, сгребал в охапку и выпускал из рук. Планы хорошие, он это знает, и они парили у него в душе. Он видел, как они вместе с Дорис укладывают чемоданы и уезжают от застоявшейся серой воды. Перебираются куда–нибудь в верхнюю часть города в один из новых кварталов с недорогим жильем, где перед каждым маленьким домиком есть крошечная зеленая лужайка. Он попросит у автобусного начальства прибавки. Ему наверняка не откажут. Он определенно заслуживает прибавки, а как раз сейчас более или менее припер начальство к стене. Водители то и дело злятся и увольняются, недавно компания потеряла двух хороших шоферов. Он остался единственным, на кого можно по–настоящему положиться. Дело может дойти до шестидесяти в неделю, это уже довольно приличная сумма, так что все в полном порядке.

Единственное, что беспокоило Кэссиди, – это возможный скандал с Милдред. Однако есть шанс откупиться от нее, расплачиваться по частям, пока он не получит развод и не покончит с этим. А если подумать, то есть вероятность совсем избежать финансовых затрат, при условии что по счетам заплатит Хейни Кенрик. А все шансы за то, что Хейни возьмется за это с большой охотой.

Он дошел до конца узкой боковой улочки, свернул на Франт–стрит и направился к Арч. Впереди через несколько кварталов улица была забита ранними утренними грузовиками, но здесь, вдоль рваной шеренги убогих заброшенных строений и пустых домов, еще было пусто и тихо. Из–под сломанного забора выскочил кот в погоне за крысой, и Кэссиди остановился на миг, следя за охотой. Крыса была почти такой же крупной, как ее преследователь. Она очень старалась не попасться, но на другой стороне улицы несколько растерялась, забилась меж грудами кирпичей. Кот метнулся туда, припал к земле у стены, готовясь прыгнуть на крысу.

Больше Кэссиди ничего не увидел, ибо в этот момент почувствовал, как что–то летит на него, почти услышал, словно воздух вокруг его головы вдруг уплотнился и загустел. Он автоматически чуть шевельнул головой, слыша свист и шипение, и увидел пронесшийся мимо прямоугольный предмет. Увидел, как кирпич разбивается о стену заброшенного склада, и немедленно пожелал узнать, кто его бросил.

И заметил Хейни Кенрика, шмыгнувшего в переулок. Первым побуждением Кэссиди было погнаться за Кенриком и закончить битву. События субботнего вечера должны были положить конец спору, но Хейни явно чувствовал необходимость продолжить разборку. Кэссиди сделал несколько шагов по направлению к переулку, потом остановился, пожал плечами и решил, что не стоит терять время. Хейни в любом случае должен знать, что был замечен, и, можно поставить сто к одному, больше не совершит подобных попыток.

Кэссиди продолжил путь к Арч–стрит. Выйдя на Арч, перешел дорогу и направился на восток к Второй улице, где на углу люди ждали трамвай. Солнце высоко стояло и жарко светило, днем наверняка будет пекло. Уже чувствовалась сила солнца, ослепительно бившего в витрины магазинов вдоль Арч–стрит. Кэссиди сообщил себе, что было бы чертовски разумно осмотреть задние покрышки автобуса. На прошлой неделе другой шофер выехал в жаркий день, еле–еле тащился по раскаленной дороге и получил прокол. Почти несчастный случай, а если в автобус перевернулся, было бы совсем плохо. Кэссиди торжественно повторил про себя: в такой жаркий день очень важно проверить покрышки. Он пересек Первую улицу, думая о покрышках, и тут кто–то окликнул его по имени.

Это был голос Милдред. Он увидел ее. Она стояла подбоченившись на другой стороне Арч, в юбке с блузкой и в туфлях на высоком каблуке. Некоторые из проходивших мимо мужчин оглядывались украдкой. Другие, похрабрее, останавливались на минутку, чтобы как следует посмотреть. Милдред представляла собой крупное пышное декоративное украшение на углу Арч и Первой улицы.

– Кэссиди! – прокричала она в полный голос, который, как реактивный снаряд, рассек спокойный монотонный шум раннего утра. – Иди сюда! Мне надо с тобой поговорить.

Он не шевельнулся, сказав себе, что поговорит с ней, когда будет хорошо себя чувствовать и подготовится.

– Ты меня слышишь? – кричала Милдред. – Иди сюда.

Кэссиди пожал плечами, решил, что вполне можно поговорить и сейчас, покончив с этим. Посоветовал себе отнестись ко всему как можно легче, не обращать внимания, не выходить из себя, что бы она ни сказала, как бы его ни обозвала. Будь похолоднее, велел он себе. Прямо как лед. Перешел улицу, приблизился и спросил:

– Что ты затеяла?

– Жду тебя.

– Ну?

Она выставила бедро, опершись на одну ногу:

– Хочу знать, где ты был.

– Позвони в справочную.

Она выпятила нижнюю губу и сказала:

– Ну–ка, слушай, ублюдок…

– Кругом люди, – напомнил он.

– Пошли они в задницу.

– Ну ладно, – согласился он. – Тогда скажем так: еще слишком рано.

– Не для меня, – объявила Милдред. – Для меня никогда не рано.

Она покрутила головой, оглядываясь вокруг, как он понял, в поисках молочной или какой–то другой бутылки, какого–нибудь тяжелого орудия.