— Нет, нет! — решительно возразила Лизетта (она была постарше и поумнее). — Матушка велела нам никому не открывать.

Долго стучал торговец в ворота, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в щелочку, но так ничего и не увидел. Пришлось ему отъехать ни с чем. Однако мысль о том, чтобы похитить девушек, не оставляла его.

В конце концов он решил обратиться за помощью к гиене Ганиде. Ему хорошо были известны ее повадки. Он знал, как все — и люди, и звери — ненавидят ее за кровожадность. Но это как раз и было ему на руку.

Разыскал он ее логово и сказал:

— Ганида, до меня дошел слух, что ты убила любимого олененка нашего короля. А знаешь, что тебя ждет за это?

Ганида облизала губы своим красным языком и пробормотала:

— Э-э! Есть о чем горевать! Он был такой маленький, что мне его еле на один зуб хватило.

— Но в лесу говорят, что ты к тому же разорила весь королевский птичий двор, а на закуску еще всех павлинов передавила. Король приказал искать тебя по всей стране. За эти твои делишки тебя будут судить. Так или иначе, а виселицы тебе не миновать.

Ганида испугалась, так как она была и кровожадна и труслива. Она только молча опустила голову, шаря глазами по сторонам.

— Я мог бы, конечно, поговорить с королем о тебе, — сказал торговец. — Я бы сказал ему: «Король, это не гиена Ганида сожрала твоего любимого олененка и всех твоих кур, цыплят, цесарок и индюков. Я сам видел, как из леса выскочил ягуар. Он-то во всем и виноват».

— Скажи так королю, золотой мой! — взмолилась гиена.

А торговец ей на это отвечает:

— Ладно, скажу, но за это тебе придется и для меня кое-что сделать. Рука руку моет.

— А я тогда для тебя готова буду хоть весь лес передушить! — пообещала гиена.

— Так слушай же внимательно: в лесу стоит домик вдовы. В нем живут две девушки. Если хочешь спасти свою голову, тебе придется доставить их ко мне в целости и невредимости.

— Это для меня сущие пустяки, — воскликнула Ганида. — Не пройдет и трех дней и трех ночей, как девушки будут у тебя.

И она галопом понеслась в лес, а торговец вернулся домой, потирая руки от удовольствия.

Остановилась Ганида у домика, обнюхала его, осмотрела со всех сторон — входа нигде не видать, ворота на запоре, ставни закрыты, только слышно, как в доме поют:

Наступил вечер. Ганида спряталась в кустах, возле домика, и притаилась.

Стояла уже темная ночь, когда вдова вернулась домой. Она остановилась у ворот и запела тихонечко:

Услышав голос матери, дочери сразу открыли ворота, и лесной домик наполнился веселыми голосами.

Все это подслушала Ганида.

— Ага, — пробурчала она про себя, — теперь мне все ясно. Теперь-то я уж знаю, как взяться за дело.

Она тут же побежала к деревенскому цирюльнику.

— Остриги-ка ты мне шерсть на голове, — говорит, — я хочу походить на человека.

Цирюльник, увидев гиену, обомлел от страха, но сказать ничего не сказал, а сделал все, как она велела.

— А сейчас ты смажешь мне горло, чтобы голос мой стал тонким, как у женщины, — говорит Ганида.

Цирюльник взял баночку с мазью, смазал Ганиде горло и спрашивает:

— Дозволено ли будет вашему нижайшему слуге поинтересоваться, зачем вам, уважаемая госпожа, понадобился тонкий голосок? Может быть, вы в хоре петь собираетесь?

— Не твое это дело, брадобрей, — и Ганида, фыркнув, с достоинством вышла на улицу.

А когда настал вечер, она закутала голову темной шалью, постучала в ворота и начала петь:

Маритта, услышав знакомую песенку, уже было ключ схватила и бросилась к воротам, но Лизетта ее остановила и прислушалась еще раз.

— Это не наша матушка! Слышишь, какой хриплый и грубый голос! — сказала Лизетта. — Да еще и слишком рано матушке возвращаться, она обычно попозже приходит… Нет, нет, Маритта, не открывай!

На этот раз гиене план не удался. Взбешенная, помчалась она снова к цирюльнику и закричала:

— Ах ты, обманщик! Я уж тебя научу, шкуру спущу с тебя! Никуда твоя мазь не годится!

Испугался цирюльник, услышав, как лязгает она зубами, увидев, каким кровавым блеском горят ее глаза.

— Может быть, вы разрешите, почтенная госпожа, узнать, в чем дело? Я ничего не понимаю. Ага, так ваш голос недостаточно тонок? Минуточку, минуточку, прошу сесть. Сейчас у вас будет голосок бархатный, соловьиный, сладкий, как сок сахарного тростника.

Цирюльник взял большую ступку, разбил в ней сто яиц, насыпал в нее изюма, миндаля и залил медом, прибавил золотистого оливкового масла и все это тер, тер, пока не растер добела. Полученным снадобьем смазал гиене горло и обратился к ней с низким поклоном:

— Ну, теперь-то уж, почтенная госпожа Ганида, вы сможете петь даже при королевском дворе.

— Помни, если ты еще раз меня проведешь, я загрызу тебя на завтрак, не будь я Ганидой! — буркнула гиена и побежала в лес.

Подождала она до вечера, подкралась к воротам домика вдовы, постучала и запела:

— Лизетта, Лизетта, — позвала свою старшую сестру Маритта, — наша мама уже в ворота стучит.

Прислушалась Лизетта, но голосок гиены был на этот раз нежен, сладок и тонок.

— Значит, она сегодня раньше пришла, — решила Лизетта. — Пойдем-ка, сестричка, откроем ей поскорее.

Но не успели они приоткрыть ворота, как Ганида их обоих за волосы схватила, затолкала в мешок, взвалила его на спину и — бежать к работорговцу!

Радуется он, свои жирные ручки потирает от удовольствия.

— Ну, хорошо ты управилась, разбойница, — говорит он Ганиде, — теперь я уже обязательно замолвлю за тебя словечко королю. А сейчас убирайся, пока цела еще!

Ганида, обрадованная, что она таким образом избавилась от виселицы, облизала губы, махнула хвостом и исчезла.

А торговец тем временем посадил перепуганных досмерти, рыдающих в отчаянии девушек в подвал. Там было темно и холодно, как в могиле. Лишь через маленькое, забранное решеткой оконце просачивался свет.

Он бросил девушкам охапку соломы, оставил им кувшин с водой и кусок хлеба, потом с грохотом захлопнул дверь, закрыл ее на засовы. И тут же, потирая руки, принялся подсчитывать будущие барыши:

— Скоро в городе начнется торговля рабами из Африки. Пожалуй, и мне надо будет отправиться туда с этими двумя рыбками. За них мне много отвалят — уж больно они красивые!

Но оставим теперь этого торговца и посмотрим, что стало с бедной матерью.

Вернулась вдова поздно вечером домой, видит — ворота настежь раскрыты. Вбежала она в дом, зовет, кричит, ищет дочерей в лесу, но нигде ни живой души. Лизетта и Маритта как сквозь землю провалились.