На протяжении следующих двух недель Шарлотта пребывала в угнетенном состоянии. Малыш прав, она повела себя просто как глупая и самонадеянная девчонка. Или как староста класса, подумала она, проклиная в душе этот ярлык, который, казалось, прилепился к ней на веки вечные. Демонстрировала свою непоколебимую уверенность, навязывала собственную точку зрения, вмешивалась в чужие дела, — и все это по вопросам, которые ее никоим образом не касаются. И только выводила этим Малыша из равновесия, создавала для него дополнительные трудности в то самое время, когда ему вообще не нужны никакие трудности, когда надо оберегать его спокойствие. «Подумаешь, „Прэгерс“ не заблистал в Лондоне сразу же — ну и что с того?» — мрачно размышляла она как-то вечером по дороге домой (она часто ходила с работы на Итон-плейс пешком). Даже если бы они и заполучили к себе счета всех тех клиентов, кого хотели, Малыш с этим просто бы не справился. Возможно, для него лучше, намного лучше, что жизнь в отделении такая спокойная. А она к тому же поставила под угрозу и свои хорошие отношения с Малышом, что уж совершенно не входило в ее намерения: она ведь его так любит и так беспокоится о нем, а Малыш стал теперь с ней холоден, никогда не останавливается больше возле ее рабочего стола, чтобы просто поболтать. Взяв на себя чересчур много, да еще с полной уверенностью в собственной правоте, она на самом деле добилась лишь того, что все испортила, и только.

— Вы просто ходячее несчастье, Шарлотта Уэллес, — вслух проговорила она, бросая на пол в холле целую кучу пластиковых сумок. По дороге домой она, для поднятия настроения, прошлась по магазинам; в «Браунсе» была распродажа, и она купила себе там два официальных костюма, чтобы ходить в них на работу, а к ним, чтобы оживить их слишком строгий вид, несколько пар очень легкомысленных туфель от Мод Фризон. Зря старалась: никогда ей не занять такого высокого места, где нужны будут подобные костюмы. Она снова вышла на улицу и купила себе на ужин большущую пиццу: ну и пусть она опять растолстеет и уедет в деревню, так ей и надо.

Три дня спустя она пришла на работу очень рано. И в дверях столкнулась с выходившим из конторы Гэсом Бутом. Он прошел мимо нее так, словно она была пустым местом. Поднявшись наверх, Шарлотта вначале зашла к себе, а потом заглянула в кабинет к Гэсу, располагавшийся по соседству. Неимоверная гора бумаг, которая всегда лежала у него на столе, теперь исчезла, в комнате было чисто и прибрано. Шарлотта удивленно смотрела на эти перемены. Пока она так стояла, сзади подошел Малыш. Он обнял ее одной рукой и дружески потискал.

— А ты молодец, девочка, — проговорил он. — Я должен перед тобой крепко извиниться.

Он был бледен, но улыбался, впрочем, довольно грустно.

— Ни фига себе! — выпалила Шарлотта, непроизвольно переходя на школьный жаргон, как всегда, когда была чем-то особенно взволнована или расстроена. — Что стряслось?

— Гэс только что… ушел от нас. Пойдем ко мне, выпьем кофе, и я тебе все расскажу. Мне очень жаль, что я тогда накричал на тебя, дорогая. Очень жаль, честное слово.

— Малыш, я не восприняла это так, будто ты на меня накричал. Тебе бы стоило послушать собственного отца, если ты хочешь узнать, что значит накричать.

— Мне приходилось, и часто, — ответил Малыш.

Гэс Бут на протяжении нескольких месяцев занимался тем, что переправлял клиентов к «Рутледжу». Разумеется, не всех подряд, а только тех, которых он считал наиболее престижными. Он входил к ним в доверие, а потом, где-нибудь в неофициальной обстановке, говорил им, что, конечно, хотя в Нью-Йорке «Прэгерс» и считается одним из сильных банков, но тут, в Лондоне, у него нет ни опыта, ни влияния. «Посмотрите на банк моего тестя, — добавлял он в таких случаях. — Вот это действительно банк».

Естественно, в большинстве случаев клиенты соглашались с ним и переводили свои счета туда. Но и те, которые этого не делали, тоже, разумеется, не торопились обращаться к услугам банка, в потенциале которого сомневался один из его высших руководителей. И слухи о том, что «Прэгерс» — это просто карточный домик, очень скоро стали наносить банку ощутимый ущерб.

— Но зачем он это делал? — спросила Шарлотта. — Я не понимаю.

— Он полагал, что если станет поставлять им достаточно много клиентов, то в «Рутледже» изменят внутренние правила и сделают его партнером. Разумеется, они бы этого не сделали. Никогда. Но он живет этой надеждой. Он просто дурак. А против меня он был настроен именно потому, что я обладаю тем, чего у него нет и никогда не будет. Возможностью получить привилегированное положение по наследству.

— Господи, он же больной, — ахнула Шарлотта. — А как ты все это узнал?

— Я просто сказал Гэсу, что у меня был долгий и подробный разговор с Томом Филлипсом. И с Джерри Миллсом. Он немного посидел молча, а потом спросил меня, что я собираюсь делать. Я ответил, что не знаю, и тогда он разговорился.

— Хитрый ход, — заметила Шарлотта. — А если бы он ответил, что ты просто блефуешь? Или даже спросил бы их самих?

— Ну и пусть бы спрашивал, — с несколько удивленным видом ответил Малыш. — У меня действительно были с ними очень подробные разговоры. С обоими.

— А если бы я ошиблась?

— Но, дорогая, с тобой эти разговоры были никак не связаны. Не воображай, пожалуйста. Меня пригласили войти в состав одного благотворительного комитета. И я просто решил узнать, не захочет ли кто-нибудь из них ко мне присоединиться.

— Ах вот как, — сказала Шарлотта. — Значит, никакую ловушку Гэсу ты вовсе и не расставлял?

— Разумеется, нет, — ответил Малыш. — Я и на секунду не допускал, что ты можешь оказаться права. У тебя явно чутье гораздо лучше моего. К счастью. Я теперь у тебя, как говорится, в долгу. И еще раз извини, что я отнесся к твоему предупреждению так… скептически. Ну что ж, за Большой бум! — Он поднял в тосте кружку с кофе и на какое-то мгновение показался Шарлотте прежним Малышом: молодым, красивым, беззаботным, кошмар болезни словно отступился от него на это мгновение.

— За Большой бум, — откликнулась Шарлотта.

Она задумчиво посмотрела на дядю, спрашивая себя, неужели он и вправду такой наивный, каким притворяется. «Наверное, я никогда этого не узнаю», — подумала Шарлотта.

Энджи, 1985

Пока что, признавалась себе Энджи, их жизнь как-то мало походила на то, что обычно описывают в книгах. Будь они героями какого-нибудь романа, неизлечимо больной Малыш стремился бы в эти остающиеся ему дни взять от жизни максимум возможного; сама же она постоянно была бы с ним рядом, ласковая, безмятежно спокойная, утешала бы и ободряла его, старалась бы облегчить его существование и помогала бы всем остальным, прежде всего членам семьи, вести себя по отношению к Малышу таким же образом. На практике же с Малышом было трудно, он постоянно брюзжал, был всем недоволен, часто и легко раздражался, отказывался выполнять абсолютно все, что рекомендовали ему врачи, настаивал на том, чтобы продолжать жить так, как он привык, — работать, много ходить пешком, принимать гостей, а значит, изматывать себя (и из-за этого становиться все более раздражительным) и, вполне вероятно, — о чем его не раз предупреждали — подстегивать тем самым прогрессирование болезни; вдобавок ко всему Малыш категорически возражал против того, чтобы Энджи рассказала кому бы то ни было из членов его семьи о том, что он болен и чем именно. Складывалось впечатление, что, поведав обо всем ей, он хотел тем самым целиком и полностью переложить связанное с болезнью бремя на ее плечи и каким-то образом избавить от этого бремени себя самого.

Поначалу Энджи хотела было передать ведение всех дел в своей компании настолько, насколько это оказалось бы необходимо, в руки своего очень толкового заместителя; впервые в жизни она сумела посмотреть на собственную работу как на прихоть, отнюдь не обязательную для нее с практической точки зрения. Но по мере того как время шло и Малыш становился все более трудным и капризным, она начала думать иначе; возможность продолжать работать была теперь для нее спасательным кругом, средством хотя бы ненадолго забыть обо всем этом кошмаре, из которого иначе ей вообще некуда и невозможно было бы вырваться. Поэтому она не оставила работу совсем, но несколько сократила продолжительность своего рабочего дня, предупредила сотрудников, что в ближайшее время ей придется очень часто отсутствовать, и на время отложила всякие планы дальнейшего расширения своего дела; в результате каждый вечер она возвращалась домой к Малышу отдохнувшая, восстановив за день свои душевные силы. Малыш был этим очень доволен, сам он тоже с головой ушел в работу; у него словно открылось второе дыхание, и он трудился теперь с энергией и целеустремленностью, которых его сотрудники никогда в нем и не подозревали. Отделение «Прэгерса» понемногу начинало процветать: за лето им удалось заполучить троих очень крупных клиентов; на освободившееся место Гэса Бута пришел Тим Аткинсон, выпускник Итона; его услуги обходились гораздо дороже, но затраты стоили того: он как будто прошелся неводом среди потенциальных клиентов, и оказалось, что на рынке еще очень много тех, кто способен и готов открыть в их банке солидные счета; сотрудники отделения, вдохновленные этим столь непривычным для них и столь явным успехом, заработали энергичнее, с большей отдачей и быстро превратились из группы очень разных, в общем-то случайно оказавшихся вместе людей в единую, слаженную команду.