Когда Малыш пришел, Соамс-Максвелл был уже там; он поднялся Малышу навстречу и протянул ему руку. Малыш сделал вид, что не видит ее. Он обратил внимание, что Соамс-Максвелл вроде бы похудел и был гораздо лучше одет, чем тогда, когда впервые появился в Хартесте.

— Малыш, привет! Вы выглядите усталым.

— Я и в самом деле устал. — Малыш опустился на стул. — Очень много работаю. В отличие от некоторых, — добавил он и тут же пожалел: очень уж по-детски это прозвучало.

— Мы тоже много работаем, и Макс, и я. Он в качестве модели, а я по дому. Конечно, домик крошечный, убраться в нем можно очень быстро. Это его явное преимущество. Но нам там тесновато. — Он улыбнулся Малышу. — Что будете пить?

— Бурбон, — ответил Малыш. — И что вы хотите сказать?

— Только то, что этот дом для нас слишком уж мал.

— Ну что ж, это плохо, — кивнул Малыш, — очень плохо. Быть может, Максу стоило бы зарабатывать побольше, и тогда он смог бы купить что-нибудь попросторнее.

— Вот именно об этом я и хотел с вами поговорить. О деньгах Макса.

— Вот как? — Малыш сделал хороший глоток. — А что о них говорить?

— Их не хватает.

— На что не хватает?

— На то, что ему нужно.

— Бросьте. Только на той неделе моя жена прочла в газете о том, сколько зарабатывают эти фотомодели. Про Макса было написано, что он получает больше сотни тысяч фунтов в год. По-моему, этого более чем достаточно.

— Пресса вечно врет, это уж давно всем известно, — махнул рукой Соамс-Максвелл, — но должен честно признаться, он зарабатывает немногим больше половины того, что вы назвали.

— И вы мне говорите, что этого не хватает!

— Боюсь, что так.

— И какое, — с очень глубоким вздохом произнес Малыш, заранее зная ответ, — какое отношение все это имеет ко мне?

— Ну, у Макса есть долги, которые надо платить.

— О чем вы говорите, какие еще долги? Вам что, пятидесяти тысяч в год не хватает? Пятьдесят тысяч на карманные расходы?! Как же вы живете?

— Видите ли, — ответил Соамс-Максвелл, — вопрос в том, на что Макс тратит свои деньги. В этом вся трудность.

— Простите, — сказал Малыш, — не понимаю.

— Он же член «Амбассадора», — с тяжелым вздохом проговорил Соамс-Максвелл. — А теперь вот и мне тоже пришлось недавно вступить в «Клермон». — Он произнес это так, словно вступление в «Клермон» было такой же необходимостью, как покупка проездного билета или новой пары обуви.

— Мистер Соамс-Максвелл…

— Зовите меня лучше просто Томми.

— Мистер Соамс-Максвелл, я не готов оплачивать ваши карточные долги. Извините. Максу придется умерить свои расходы или обратиться к его… обратиться к Александру.

— Он это уже сделал.

— Честно говоря, это не моя проблема. Вам надо будет как-то решать ее самому.

— Разумеется, это ваша проблема, чья же еще? Все, что касается Макса, ваша проблема. Он сын вашей сестры, а Вирджиния была тем, чем ее сделали вы и ваша семья.

— О господи. — Малышу становилось уже нехорошо. — Вы постоянно рассказываете нам о том, как вы любите Макса. Почему бы вам в данном случае, в порядке исключения, не взять ответственность на себя?

— Малыш… — Соамс-Максвелл наклонился к нему, и впервые за все время Малыш увидел в его глазах выражение искренней озабоченности. — Малыш, я знаю, что никто из вас этому не верит, но я действительно очень люблю Макса. Я пытался. Честное слово, пытался.

— Знаете что, — предложил Малыш, — пришлите Макса ко мне. Я с ним поговорю.

— Не думаю, что он пойдет.

— Если вам нужны деньги, — возразил Малыш, — пойдет.

Томми Соамс-Максвелл посмотрел на Малыша, в его голубых глазах читалось нечто похожее на уважение.

— Хорошо, — сказал он, — я его пришлю.

Из «Савоя» Малыш вышел в состоянии легкой паники. Похоже, все беды начали валиться на него сразу, со всех сторон, как в каком-то безвыходном кошмаре. И беседа с Соамс-Максвеллом тому подтверждение. Он сел в такси и поехал домой, думая о Вирджинии, и в сотый, в тысячный раз задавался вопросом, что же заставило ее поступать так, как она поступала, думал он с болью в сердце и о том, насколько же мало, должно быть, значили для нее их взаимоотношения, если вместо того, чтобы довериться брату, она обманывала его.

Что-то с ней произошло, еще в самые первые дни или недели замужества, что-то такое, что резко изменило, перевернуло ее, и ни он, да и никто из них не поняли этого, даже не заметили; что-то такое, с чем ей пришлось потом бороться в одиночку, не получая ни от кого из них помощи. Малыша охватили запоздавшие на много лет угрызения совести. Теперь он не мог уже поделать ничего, совершенно ничего. Разве что попытаться спасти Макса от одной из худших ее ошибок.

Энджи, 1985

Энджи была крайне раздражена. Нет, не раздражена. Зла. Она просто кипела от злости, была почти в ярости. Злилась она главным образом на Малыша, но в какой-то степени и на саму себя. «Сама же виновата, сама все испортила», — думала она, сидя на кухне в то самое субботнее утро, когда Малыш улетел в Нью-Йорк, и сверкающим взором следя за тем, как няня мечется из угла в угол, стерилизуя бутылочки и готовя смеси для малышей; Энджи совершенно не понимала, что она сделала не так. Господи, каким облегчением будет наконец перебраться из этого дома куда-то, где попросторнее! Пока она жила здесь одна и время от времени кто-нибудь из гостей оставался у нее переночевать, дом был даже немного великоват. Но для нее самой, Малыша, двоих младенцев и няни он был до смешного мал. Слава богу, что хотя бы тот новый дом в городе очень хорош. Настроение ее мгновенно улучшилось, как только она подумала о большом, кремового цвета особняке на Белгрейв-сквер, в несколько этажей, с огромными, величественными комнатами, в которых в эту самую минуту штукатурили, красили, клеили обои, настилали ковры, где с высоких окон свешивались целые мили шелковых и парчовых занавесей и к дверям которого ежедневно подвозили целые склады мебели. Все это обходилось в бешеные суммы. Но платил Малыш. А скоро у нее будет и то, чего ей всегда хотелось больше всего: собственный загородный дом; последним, что сказал ей Малыш перед тем, как выбежать из двери накануне вечером, было: «В уик-энд можешь начать смотреть загородные дома, дорогая. Мне говорили, что очень приятное место Хэмпшир. Заодно и тебе будет чем заняться». Будет чем заняться — как будто ей нечего делать! Но по крайней мере, этим хоть действительно стоило заняться, в отличие от других никчемных дел, которые, по-видимому, Малыш хотел бы на нее взвалить (чтобы она вошла в «мафию» жен, включилась бы в эту бесконечную благотворительность, организовывала бы обеды для жен, ужины для партнеров по фирме, устраивала коктейли, присутствовала на всяких мероприятиях). И это когда у нее есть своя фирма, которой надо заниматься, когда ей самой нужно зарабатывать деньги! Интересно, Малыш что, считает, будто он ее облагодетельствовал? И на ком, по его мнению, он женился?!

Женился?! Вот уж оговорка прямо по Фрейду. До брака было еще неизвестно сколько; она, конечно, понимала, что это произойдет не сразу, но полагала, что после такого очевиднейшего свершившегося факта, как рождение близнецов, Малыш всерьез займется разводом, сумеет его добиться и они поженятся. И вот пожалуйста, мальчикам уже по восемь месяцев, а ей, похоже, суждено оставаться мисс Бербэнк до конца жизни. Мать-одиночка, без всякой опоры и с массой проблем. И Малыш еще требует, чтобы она бросила работу, ушла из своей фирмы, любимой фирмы, которую она сама создала, построила на пустом месте, из ничего — ну почти из ничего, — бросила бы эту фирму на произвол судьбы и посвятила всю свою жизнь ему. Ему и этому его проклятому дурацкому банку.

Энджи налила себе чашку черного кофе; господи, кажется, она начинает так же нуждаться в кофеине, как и в алкоголе. Она вдруг очень резко, ясно и отчетливо вспомнила Вирджинию и ту самую первую их встречу, когда она сидела, делая вид, будто любит кофе. Да, с того времени в ней многое переменилось.