Из чуланчика вышли актеры. Вышел старик — Володя Нилов. Вместо бороды — белый комок ваты. Из-под таких же белых ватных бровей глядели веселые ребячьи глаза. В поводу у него была корова — это шел на четвереньках Леша Суслов, сынишка председателя. Леша был толстяк, он шел и кряхтел тихонько, а на голове его покачивались большие картонные рога.
Дружный смех грянул в избе, как только вышла из-за кулис эта «корова». Но Леша тихо стоял на четвереньках и только иногда кивал головой, а оттого, что он молчал и не выходил из роли, еще дружней смеялись зрители. Ваня Бычков начал сцену:
На рынке корову старик продавал,
Никто за корову цены не давал.
Хоть многим была коровенка нужна,
Но, видно, не нравилась людям она.
— А почему ж такая коровка людям не нравилась? — закричали доярки со всех сторон, заливаясь смехом. — Коровка ничего, по всем статьям! Упитанная!
Из чулана вышла маленькая старушка под большим синим платком:
— Хозяин, продашь нам корову свою?..
Володя покосился на нее из-под белых бровей и пробурчал в белую бороду:
— Продам. Я с утра с ней на рынке стою!
— А это кто же? Это кто же старушонкой-то нарядился? — заговорили за столом. — Ишь, как притворилась! Ах ты, да ведь это Дуня Волнухина!
Зато паренька с короткими светлыми волосами никто не узнал — вроде бы Оля Нилова, да ведь у той волосы длинные!
Колхозники от души веселились и хохотали над этой затеей ребят.
— А нам, старик, не продашь ли свою корову-то? — кричала доярка Аграфена и, задыхаясь от смеха, припадала к столу. — Ой, уморили! Уж больно коровка-то смирная, мы таких любим!..
Закончив свой спектакль, актеры ушли домой. Ваня Бычков потребовал, чтобы они тотчас отправились спать — хватит сегодня и беготни, и смеха, и развлечений. И ребята честно пошли по домам, слушаясь своего вожатого.
А веселье пошло дальше, как широкая река.
— Катерина! — снова закричал уже захмелевший дед Антон. — Ну где ты там, голова? Иди-ка сядь рядом, спой хорошую!
— Да уважь ты старого, Катерина! — попросила и бабушка Анна. — Запой ему, а он тебе подтянет!
— А ты не подсмеивай, эй, голова! Не подсмеивай.
Катерина в розовом шелковом платье, румяная и от смущенья и от жары, прошла к деду Антону и села с ним рядом, Ваня Бычков схватился было за гармонь, но Сергей решительно взял ее у него из рук:
— Дай-ка я сам…
И тихо-тихо, будто уговаривая запеть, зазвенели лады:
На дубу зеленом,
Да над тем простором
Два сокола ясных
Вели разговоры.
Катерина запела, опустив свои темные ресницы, и нежная тень упала от них на румяные щеки. Катерина и сама не знала, как она была хороша сейчас — вся розовая, вся в розовом, с чуть склоненной гладко причесанной головой…
Низкий голос ее, полный затаенного волненья, легко вел протяжную, любимую дедом Антоном песню. И чувствовалось, что у Катерины в груди еще большой запас голоса, что она сдерживает и не дает ему полной воли, и это почему-то особенно брало за сердце людей.
— Ах! — тихонько, весь расплываясь в улыбку от удовольствия, охал дед Антон и покачивал головой. — Ах, ну и скажи ты, пожалуйста!
А когда песню подхватил дружный хор, дед Антон тоже не вытерпел, запел. Но бабушка Анна следила за ним, она тут же дернула его за рубаху:
— Старик, не порть песню!
И дед Антон замолчал и снова, тихонько ахая, закивал головой:
— Ах! Ну и что тут скажешь?!
А потом началась пляска. Вытащили плясать председателя Василия Степаныча.
— Ну, что пристали? Ну, что пристали? — начал было он.
Но рассыпалась звонким серебром «русская» — и не утерпел Василий Степаныч, пошел по кругу, лихо притопывая и размахивая руками, будто собираясь улететь куда-то. Навстречу ему вышла толстая Аграфена, пошла плавно, по-старинному помахивая платочком. Ее сменила доярка Тоня, у которой ноги будто сами собой отбивали четкую дробь.
Так бы и прогуляли до утра дружно и весело, да немножко подпортила веселье старая телятница Марфа Рублева.
Вышли девушки плясать, запели прибаутки. А у девушек глаза быстрые, языки острые. Вышла одна — тоненькая белокурая Нина Клинова. Прошлась легонько, остановилась перед подругой:
Ах, подружка дорогая,
Своих глаз не берегу —
На Сережку на Рублева
Наглядеться не могу!
А потом прошлась ее подруга Клаша Солонаова и тоже остановилась перед Ниной:
Дорогая подруженька,
Тот Сережка не про нас —
Он с Дозоровой Катюши
Никогда не сводит глаз!
И дальше пели одна перед другой:
Ах, подружка дорогая,
Сговоримся-ка вдвоем,
И давай-ка мы Сережку
У Катюши отобьем!
Дорогая подруженька,
Передничек строченый,
Нам Сережку не отбить —
Крепко приколоченный.
Веселый смех сопровождал песни «подружек». Не засмеялась только Марфа Тихоновна. Ее лицо вдруг потемнело, глаза сверкнули.
— А кто ж это его так крепко к Дозоровой прибил? — сказала она надменно. — Уж если придется к кому прибивать, так, думается, где-нибудь еще поищем.
Все вдруг примолкли и в удивлении обернулись к Марфе Тихоновне.
— Да, да, — продолжала она, все выше поднимая голову. — Вот уж тоже придумали придумку! До нашего Сергея вашей Катерине, пожалуй, далеко тянуться!..
Тут неожиданно взорвалась всегда тихая, всегда безмолвная на беседах Катеринина бабушка.
— А что ж это ты так раскудахталась со своим Сергеем? — закричала она. — Да наша Катерина еще и не пойдет за него! А что, она хуже его? А? А ну, взгляни-ка на нее, взгляни — хуже, а?
— Да и глядетьне буду, — отвечала Марфа Тихоновна, отворачиваясь от Катерины, — невидаль какая! С меня довольно, что характер ее вредный знаю. Вредный характер! Все по-своему норовит, лишь бы людей сжить да самой выхвалиться. А перед нами этим не выхвалишься, матушка, нет!
— Да вы что это, старые наседки! — крикнул на них председатель. — Вот нашли место счеты сводить! Не надо бы вам пива давать!
Кругом загалдели, закричали — не поймешь что. Только голос деда Антона слышался ясно:
— А уж Катерину не троньте! Ну, уж нет, не троньте! Ишь ты, домовой вас возьми, теперь уж Катерину им ущипнуть надо!
Сергей глядел на мать горящими глазами. Лицо его побледнело. Он вдруг резко сжал мехи и поставил гармонь на пол.
— Мама, — сказал он и встал, — мама, ты зачем же так?
— А ты что? — усмехнулась Марфа Тихоновна. — Заступаться, что ли, за нее будешь?
— Да, буду!
— Что? — изумленно раскрыв глаза, крикнула старуха. — Она против твоей матери идет, и ты же за нее заступаешься?
— Заступаюсь, да. Девушка — лучшая работница в колхозе, а ты ее порочишь! Зачем?
— Ну, тише, тише! — закричал председатель. — Ваня, где гармонь? А ну-ка, давай «Ямщика».
И снова заиграла гармонь и полилась песня, и снова пошли пляски да прибаутки. Только Марфа Тихоновна весь остаток вечера сидела безмолвно, будто слова сына оглушили ее.
«Что творится! Что творится!.. — беззвучно шептала она. — Да что ж это он? Неужели и вправду на ней женится?»
Раньше всех ушла с праздника Катеринина мать и увела с собой Катерину.
— А нам и не нужны такие-то уж очень чересчур хорошие женихи, — повторяла мать дорогой. — Вот уж и не набьемся никому и ни за кем не погонимся!..
