Засыпая, подумал: далекий предок явился преобразить эту стену для него, в его, Элэл, тяжелый день.
* * *
Это вышло само собой, Герасим не думал об этом минуту назад и не заметил, как получилось; обнаружил, что лежит — в одежде, сняв только башмаки; лежит, закинув руку за голову.
Силы его кончились…
Наталья подошла, присела рядом; погладила его по лицу.
— Хочешь, я у тебя посижу, пока ты спишь?
Улыбнулся ей благодарно. Сейчас он был не один…
Он попросил Лялю поехать на Яконур — модель озера была почти готова, Кемирчек собирался опробовать ее на машине этим вечером. Непросто было обращаться к Ляле… Все кончилось, вся их общая, жизнь осталась в прошлом, только за дружбу с Натальей продолжал Герасим крепко держаться… Ляля поняла его, согласилась, что надо помочь, взяла колоды своих программ, купальник и отправилась. Наталью и Ваську он забрал к себе.
— Герасим!
— А?
— Ну, как ты?
— Все в порядке…
Вгляделся в Наталью… Она, бывало, так радовала его! Получалось у него, значит… Сохранится ли в ней то, что удалось в нее вложить? Как сможет он теперь передавать ей многое другое, что еще надо передать? И как убережет от многого, от чего необходимо уберечь!
— Герасим, мы с тобой давно не учили Ваську говорить! Он, наверное, забыл все.
Поднялся, пошел в кухню. Открыл холодильник. Васька услышал, побежал, за ним Наталья.
Васька увидел колбасу и торопливо издал;
— Мяу!
— Неправильно, — строго сказала Наталья. — Подумай хорошенько. А то двойку поставят.
— Мя-а! — с трудом произнес Васька.
— Правильно, мяса. Получай свой кусочек…
Васька съел, облизнулся, снова уставился на холодильник круглыми глазами; открыл пасть, но — ни звука.
— Подумай, Васька, подумай!
Васька вздохнул. Издал какой-то всхлип. Помолчал, не сводя глаз с холодильника. Потом наконец очень тихо, тоненько:
— Мне-е…
Наталья захлопала в ладоши.
Герасим оставил их, ушел в комнату. Оглядел стол; сел, начал разбирать бумаги…
— Герасим, ты работаешь, да?
Стояла рядом, похлопывала твердой ладошкой по его колену, заглядывала ему под локоть.
— А хочешь, Герасим, я тебе помогать буду?
— А спать ты не желаешь?
— Не желаю. Давай я буду тебе помогать! Хочешь, вот это я тебе прочитаю? Сейчас… что здесь написано? Только если очень большими буквами…
Потом он уложил ее все-таки. Сидел рядом, ждал, когда она уснет.
Снова думал о ней…
Думал и о будущих своих детях, собственных, будут же они у него когда-нибудь; он хотел детей, вот только с матерью их получалась у него проблема. Ляля? Вот она считает сегодня в ночь модель Яконура… Всегда будешь знать, чего ждать от жены… Можно положиться на ее поддержку в любой трудной ситуации. Все-таки Ляля? Это, может, и написано ему на роду, в коде, это, а не другое… Большими буквами? Мелкими? Как прочесть?
— Герасим! (Шепотом.)
— Ты еще не спишь? (Тоже шепотом.)
— Герасим, а воду в ручейки кто наливает?
Замялся.
— Это делает природа…
— А кто природой работает?
— Завтра обсудим. Спи.
— Была бы я природой!..
Наталья тихонько рассмеялась. Этот тихий смех — музыка, бубенчики, дождик с ясного неба под радугой…
Вскочил.
Как же это раньше не пришло ему в голову: ведь сам выбирает он теперь между тем, что хочет сохранить в Наталье, и тем, от чего хочет ее уберечь!
Шагнул к окну.
В самом деле, как он не подумал об этом! Разве это не зачеркивает все, что он успел сегодня понастроить?
Но — нет… Заколебался. Нет, нет… Быть неудачником? Нет. Это не для него! Потом поговорим, после победы.
Еще колебался…
Лег грудью на подоконник.
Плотные сумерки… Небо в низких темных облаках… Внезапно яркий луч возник перед ним. Герасим задержал дыхание. Луч протянулся мимо окна — широкая светящаяся полоса чистого, ясного зеленого цвета. Да, здорово… Герасим глянул влево, в сторону вдовинского лабораторного корпуса. Яркая зеленая точка. Балуется кто-то. Посмотрел вправо, — свет уходил, не ослабевая, в бесконечность…
Вдовин на днях демонстрировал Герасиму растущее свое хозяйство, все в лучах разных цветов спектра, от синего до красного; не переставая говорить, вносил в луч сосновую щепку, она вспыхивала, пахло сосновым дымом, дым плыл невесомо в световой нитке, как бы приводя ее в плавное движение, закручивая ее спиралью и протягивая вперед; затем Вдовин подставлял кирпич, и в кирпиче появлялось раскаленное отверстие; Вдовин наслаждался, он, видимо, чувствовал себя обладателем чудесной силы; Герасим тогда закрыл луч ладонью, сначала ничего не ощутил, потом отдернул руку — ожог…
Пошел дождь. Герасим выпрямился. Вытер ладонью капли со лба.
Дождь падал с неба в луч лазера и метался в нем крупными белыми искрами.
Герасим обернулся к Наталье; прикрыл окно.
Снова увидел луч.
Прямой луч, простой путь!
* * *
Ночью Элэл проснулся.
Стены не было видно вовсе, она отодвинулась, исчезла, растворилась во тьме.
Вглядывался в образовавшуюся черную глубину. Как вглядывался в экран осциллографа за округлым темным замкнутым тубусным пространством, когда, бывало, ждал появления необходимых ему для его жизни электронных импульсов.
Вглядывался.
Кресло отца… Фамилия, некрупными и тесными буквами, на гранитном памятнике у Каракана, трижды подряд… Бабушка, расчесывающая волосы. Ряженые — черти, медведи, в лохматых вывороченных шубах, с бородами из мочала, «эх, пятка-носок, дайте сала кусок»… Дедовы инженерные инструменты. «NB! Внукам»… Молодой прадед на петербургском чердаке. «Пространство необитаемое, дикое горной страны, которого не коснулась рука человека…» Казак на коне в лесах, с отрядом, ищущим схватки, — «был виновником всему успеху…», «не оставил своего места и продолжал драться, пока был в силах…». Штурман над своими поденными записями у нарт, под сиянием ложных солнц, с лицом, изувеченным морозом и ветром… Огонь тревоги на острожной башне у реки, текущей «на восход»… Женщина в нарядном халате из шуршащей рыбьей кожи идет вдоль берега, с ребенком на руках, идет навстречу русоголовому мужчине… Охотник придвигается к скале, достает из берестяной коробки охру…
Теперь Элэл необходимы были такие импульсы на таком экране… он вглядывался, ждал их… и они приходили к нему.
Элэл спокойно закрыл глаза.
Он был не один.
* * *
Спал Герасим плохо.
Тормозная жидкость стала подтекать — вспоминается то и это, кажется важным, возникают в голове идеи, воображают себя нужными; повернись на другой бок — оказывается ерунда… Зато накатывают новые, и так без конца… Пытаешься остановить, хотя бы замедлить, — куда там, не ты ими, они тобою управляют… Того и гляди сойдешь с рельс…
Поднял его будильник, — взорвался, как мина с часовым механизмом; с вечера Герасим заводил его и ставил в ноги, будто мину с часовым механизмом под себя подкладывал, а утром, когда самый сладкий сон, она взрывалась и подбрасывала Герасима. Ольга говорила: «Издеваешься над собственной природой…» Ну и ладно.
Наталья внимательно следила, как он бреется. Скомандовала:
— Нагнись!
Потрогала его щеку.
— Колючки твои… У, какие брейки!
Завтракали яйцами всмятку.
— А на моем курочка хоть немного, да сидела. Нет, правда! Я вот видела в кино: принцесса угостила принца золотым яичком, он разбил, а оттуда цыпленок выскочил!
Молоко Герасим подогрел.
Наталья отпила и тихонько запела… Герасим слушал, собирая бумаги в портфель. Пора было идти.
Вернулся в кухню.
— Что, Наталья, душа поет?
— Душа мычит, — ответила Наталья, поднимая кружку с молоком.
Глава пятая
Причалили.
Бледное небо над рекой, утренний холод; роса под ладонями на перилах теплохода.
