Еще регулировали зазоры, еще переключали провода.

Этот научный подход:

— Следовательно, если магнитное поле направлено… силовые линии… вектор… индукция…

И здравое предложение:

— Надо посмотреть, как у Прокопьича сделано!

Решили отложить до завтра.

Сели у костра; ребята рассказывали, Герасим слушал, Ольга наблюдала за ним.

— Наша задача — выяснить, не возникают ли мутации от стоков комбината. В озеро попадают вещества, от которых могут происходить мутации…

— Нет, для человека это, конечно, тоже не мед. Двух одинаковых людей не существует, все мы — варианты. И вот на сложившиеся вариации накладываются новые…

— Что это означает? А вот что. Если по часам тяпнуть молотком — они, как минимум, будут идти плохо. Но если по ним еще разок молотком врезать — мало надежды, что все станет на место, скорее, наоборот, механизм ваш окончательно того, к чертовой бабушке…

— В первую очередь нас интересуют мутации у организмов из биологической цепи, которая сохраняет Яконур чистым…

— Эксперимент, конечно. Помещаем их в стоки комбината или в отдельные компоненты. Затем берем образцы тканей. Жаберный эпителий годится, да все годится, где есть быстроделящиеся клетки. Аналогично поступаем с контрольной группой, их мы держим в чистой воде. Ну, а потом — анализ нарушений…

— Да вот, смотрите, тут на снимке нормальные хромосомы. А вот нарушения: разрывы, обрывы, здесь сложное соединение… У нормальных особей таких около одного процента, а у мутировавших десять, тридцать, даже до сорока…

— Пугай, пугай…

— А я не разделяю повышенного оптимизма. Проблема сложная. Политика, конечно, должна быть оптимистичной, иначе она бесплодна…

— А отрицательные моменты предоставим специалистам, а?..

Снова Элэл думал об отце.

Он умер под самый конец блокады, недолго уже оставалось, последнее — весна… О нем рассказывали его друзья, приходившие к матери. Отец был гидрограф, известный специалист; его вызвали в Военный совет: дайте путь через Ладогу. Он исследовал льды, прокладывал «Дорогу жизни» и вел непрерывные наблюдения. Весил отец тогда сорок два килограмма.

Он и жил там… Научный архив его, оставшийся в городе, сгорел при артобстреле.

Стояли Герасим и Ольга на берегу Яконура, у обрыва, за краем размытого круга света от костра, — на берегу ночи.

Множество звезд по небу, сплошные проколы в ночном хозяйстве, и сияние от них — такое, что каждый гребешок виден в яконурской ряби.

Ощущение пространства пришло к Ольге, то самое, из детства, ощущение бесконечности мира, и ожидание, сладкое, завораживающее ожидание: что-то сейчас должно произойти, через мгновение, весь огромный мир открылся разом, единым духом обнаружил себя, показал ей себя, и за этим сейчас что-то последует, за первым его словом — второе, за одним его откровением — новое, за подаренным чудом — еще более чудесное, за таким изъявлением его доброты к ней — какое-то еще…

Положила руку на плечо Герасима.

Он не повернулся к ней; смотрел в ночь, на Яконур.

Позвала его тихонько:

— Герасим!

Повернулся, взял ее руку со своего плеча, поцеловал пальцы.

Спросил:

— Куда теперь?

Она стала показывать рыжие костры по берегу:

— Вот еще… и вот экспедиция… и там… Видишь?

— Вижу… Тут действительно что-то есть такое, ты права…

Замолчал.

Нет, заговорил снова.

— Я вижу, как все собрались возле человека, с которым происходит беда…

— Головушка у тебя хорошая… Пойдем дальше? Или вернемся?

Кажется, улыбнулся. Не видно.

— Давай вернемся. Я соскучился по тебе.

Опять прикоснулась к нему, опять спросила себя: он?

Он, он…

В который раз она себя об этом спрашивает?

— И еще что-то я хочу тебе сказать… У меня, представь, появилось желание быть полезным твоему Яконуру…

Наколдовала!

Колдунья…

Все пустила в ход, всю черную и белую магию, все заклинания, всю нечистую силу, всех коньков-горбунков, китов, гномов, кощеев, серых волков, ихтиологов и генетиков. Добилась!

«Твоему Яконуру»… Ее Яконуру.

Да ведь ужасно…

Ведьма! На костер бы тебя… Нет чтобы просто любить, кого полюбила, — она принялась за него и не дала передышки ни ему, ни себе, пока не сделала единомышленником. Страшная женщина! Вычислила его, поняла, что любви к ней технарю тут не хватит, не потянет он только любовью, ему требуется еще и логика, точные данные, статистика… Вложила в него и статистику, ладно. Добилась своего…

Но все-таки! Ведь это Яконур, — что она без Яконура?

Страшная, страшная; сама себя пугаешься…

Вслух:

— Нет чтобы сказать, что любит женщину, — «я по тебе соскучился!»… Нет чтобы сказать, что полюбил Яконур, — «решил быть полезным»…

Протянула к нему руки:

— Я люблю тебя, Герасим!

…Брат отца Элэл ушел на фронт с сибирской дивизией, от Каракана — сразу под Москву, был тяжело ранен, выжил, был контужен, горел в танке и опять выжил; погиб в сорок четвертом, уже на нынешних западных землях Польши…

Он был холостяк; письма писал на Яконур, обращался в них ко всем троим — брату, невестке и Элэл. Письма сохранились — конверты и треугольники, небольшие желтые листки бумаги со скупыми вестями о себе, с наказами и пожеланиями, еще была вырезка из фронтовой газеты, неясное фото, где лейтенант уточнял с экипажем боевое задание, так говорилось в короткой подписи к снимку.

Элэл бывал у памятника на берегу Каракана, подолгу стоял и смотрел на глыбы с тысячами некрупно и тесно высеченных фамилий и инициалов. Скульптор оставил свободное место, и Элэл видел, как время от времени добавлялись новые имена, уже не по алфавиту, а просто — одно за другим.

Внизу у памятника так же тесно стояли венки, пирамидки с посвящениями, свечи — их приносили сюда для своих люди, которым некуда прийти на могилу.

Элэл находил на камне свою фамилию… Здесь были три однофамильца, и все трое — с одинаковыми инициалами, трижды повторяясь, эта фамилия и эти инициалы стояли подряд, три человека стояли в одной строке, и каждый из них навсегда был брат отца, и навсегда невозможно было узнать, кто из них — брат отца…

ИЗ ТЕТРАДИ ЯКОВА ФОМИЧА. «С одной стороны, пробуждены к жизни такие промышленные и научные силы, о каких и не подозревали ни в одну из предшествовавших эпох истории человечества. С другой стороны, видны признаки упадка, далеко превосходящего все известные в истории ужасы последних времен Римской империи. В наше время все как бы чревато своей противоположностью. Мы видим, что машины, обладающие чудесной силой сокращать и делать плодотворнее человеческий труд, приносят людям голод и изнурение. Новые до сих пор неизвестные источники богатства, благодаря каким-то странным, непонятным чарам превращаются в источники нищеты. Победы техники как бы: куплены ценой моральной деградации. Кажется, что, по мере того как человечество подчиняет себе природу, человек становится рабом других людей либо же рабом своей собственной подлости. Даже чистый свет науки не может, по-видимому, сиять иначе, как только на мрачном фоне невежества. Все наши открытия и весь наш прогресс как бы приводят к тому, что материальные силы наделяются интеллектуальной жизнью, а человеческая жизнь, лишенная своей интеллектуальной стороны, низводится до степени простой материальной силы. Этот антагонизм между современной промышленностью и наукой, с одной стороны, современной нищетой и упадком — с другой, этот антагонизм между производительными силами и общественными отношениями нашей эпохи есть осязаемый, неизбежный и неоспоримый факт (К. Маркс, речь на юбилее „Народной газеты“, 1856)».

…Бабушка Элэл была коренной сибирячкой, родилась на Каракане.

До глубокой старости бабушка сохраняла прекрасные волосы, длинные, густые, блестящие; рассказывая, она перебрасывала их на плечо, на грудь, доставала особенный свой гребень и любовно, неторопливо расчесывала; Элэл смотрел на струящиеся бабушкины волосы и слушал ее неспешные рассказы…