Обязанности буддийских монахов многообразны: во-первых, изучать и практиковать Дхарму, особенно медитацию; во-вторых, являть пример мирянам; в-третьих, учить и проповедовать; в-четвертых, защищать мирян от неблагоприятных психических влияний; в-пятых, быть советчиками в мирских делах.

В настоящее время в буддийских странах имеется две ветви монашеского ордена: тхеравадинская (представлена на Шри Ланке, в Таиланде, Бирме, Камбодже и Лаосе) и сарвастивадинская (в Тибете, Китае, Вьетнаме и Корее). Различия в образе жизни и предписаниях, соблюдаемых монахами этих двух великих традиций, очень невелики. Пратимокша у них одна и та же (Япония — особый случай, поскольку, хотя монашеское посвящение и существовало здесь несколько веков назад, оно вымерло, а его место заняли бодхисаттвовское посвящение и другие виды посвящений).

В-третьих, маха-сангха, или «великая сангха», названная так потому, что велика числом. Это общность всех тех, кто принимает определенные духовные принципы и истины, безотносительно различий в образе жизни (то есть не имеет значения, удалился ли человек из мира в монашество, или остался в миру). Маха-сангха включает в себя арьев и не арьев, она состоит и из монахов, и из мирян. Это все сообщество буддистов на всех его уровнях, объединенная общей верностью Будде, Дхарме и Сангхе. В маха-сангху включаются все те, кто принял прибежище в Трех Драгоценностях. То, в чем они нашли для себя прибежище, является их взаимными узами. (Из лекции №3: «Сангха или буддийская Община », 1968)

ПЕРВОСТЕПЕННАЯ ВАЖНОСТЬ ПРИНЯТИЯ ПРИБЕЖИЩА

Годы с 1944 по 1964 я прожил на Востоке. Все это время я поддерживал связь, часто только по переписке, с различными буддийскими организациями. И, хотя я сохранял с ними связи, я не вступал в них, не становился их членом. Особенно длительными были мои связи с одной достаточно давней, разветвленной и широко известной организацией, сделавшей в свое время много хорошего для буддизма в Индии.

Однако, наладив связи с этой организацией, я довольно скоро стал чувствовать неудовлетворенность ею. Чем больше я приглядывался, тем меньше она меня устраивала. Дела я вел в основном с управляющим советом, в который входило человек сорок. Мне не потребовалось много времени, чтобы обнаружить, что большинство из них, оказывается, не буддисты. Это немало удивило меня. Тем не менее, сначала мне подумалось, что это нормально: они, наверное, искренне симпатизируют буддизму, пусть сами и не буддисты. Опять же довольно скоро я понял, что и это не так. Меня весьма обескуражило то, что кое-кто из руководства не то что не симпатизировал буддизму, а просто были настроены к нему враждебно. И, тем не менее, они вели дела этой буддийской организации. Неудивительно, что организация функционировала не слишком успешно.

Я задался вопросом, как такое могло произойти, и решил, что они вели дела этой буддийской организации, потому что были избраны в ее руководящий орган. Они были просто-напросто избраны на ежегодном общем собрании.

А на этом ежегодном собрании они присутствовали лишь потому, что являлись членами организации. Членами же организации они стали, просто уплачивая взносы. В этом и есть корень проблемы: эти люди заняли свои должности благодаря тому, что уплачивали небольшие суммы денег в виде взносов и, конечно, сумели вовремя потянуть за нужные нити.

Может вызвать удивление, почему люди, не симпатизирующие буддизму, тратят свое время на дела буддийской организации. Мне кажется — а после многих лет опыта, думаю, я неплохо с этим познакомился, — есть люди, которым нравится принадлежать к организациям. Они любят состоять в каких-либо руководящих структурах — религиозных, политических или социальных. Им нравится руководить комитетами или же возглавлять советы, потому что это дает ощущение власти. Им в общем-то безразлично, чем управлять, главное, хоть чем-то, да управлять.

Насмотревшись на все происходившее в этой буддийской организации, я лишился всяких иллюзий по поводу буддийских организаций вообще. И после двадцати лет, проведенных на Востоке, я вернулся в Англию. Мне казалось, что здесь все будет по-другому, и я проработал два года с буддийскими организациями, уже существовавшими к этому моменту в Англии, главным образом в Лондоне. Но здесь я столкнулся с тем же самым, что и в Индии, только в куда меньших масштабах. В управлении этими организациями веское слово принадлежало очень многим не буддистам, а потому и эти организации работали плохо.

Тогда я решил, что пора основывать новую буддийскую организацию^{102} (ДЗБО и ЗБО). Я уже к тому времени решил остаться в Англии, потому что увидел, что здесь, да и в целом на Западе, больше простора для истинного буддийского духовного движения.

Одно было мне достаточно ясно: буддийскими организациями не должны управлять не буддисты. Ими также не должны управлять те люди, которые просто умеют руководить общественными организациями, как бы опытны в этом деле они ни были. Ими также не должны руководить люди, которые стремятся к власти и влиянию, а равно те, чей интерес к буддизму лишь интеллектуальный. Мне стало ясно, что буддийским духовным движением должны руководить те, кто принял буддизм, вверил себя Дхарме и на самом деле практикует учение Будды (как ни покажется странным, этого тогда почти никто не осознавал).

«Как узнать тех, кто принял буддизм? Как узнать тех, кто руководствуется духовными мотивами? Что считать критерием? Кто действительно буддист?» — спрашивал я себя. В конце концов, ответ стал ясен. Хотя я подозревал это и раньше, но теперь все предстало в новом свете. Буддист — это тот, кто принял прибежище, кто телом, речью и умом, иными словами — целиком, вверился Будде, Дхарме и Сангхе.

Этому мы находим множество примеров в буддийском каноне, особенно в палийских текстах. Там описывается, как Будда странствует из одной местности в другую, питаясь подаянием. В ходе своих скитаний он встречает кого-то — это мог быть жрец-брахман, или крестьянин, или юноша, или странствующий аскет, или домохозяйка, или царевич. Завязывался разговор, а рано или поздно повстречавшийся Будде человек задавал ему вопрос (возможно, о смысле жизни или о посмертной участи), и Будда давал ответ.

Будда мог ответить и пространно, и всего несколькими словами. В минуты особого вдохновения он отвечал строфою, что называлось удана (удана — это ритмически организованное высказывание, а иногда и небольшое стихотворение в привычном нам смысле). Бывало, он отвечал полным молчанием или исторгал свой знаменитый «львиный рык» (пали — sihanadd) — полное, откровенное, дерзновенное провозглашение своего личного великого духовного опыта и пути, которому он учил.

Все, что говорил или не говорил Будда в ответ, всегда имело для вопрошавшего, если тот был восприимчив, один и тот же результат. Человек бывал глубоко потрясен. Иногда это проявлялось и внешне: волосы вставали дыбом, на глаза наворачивались слезы, люди дрожали всем телом. Они были ошеломлены, или у них возникало захватывающее переживание великого озарения (подобно вхождению в ярчайший естественный свет). Или их охватывало чувство бесконечной свободы (они словно освобождались от тяжкой ноши, давившей спину, или нежданно выходили на волю из тюрьмы). Слушающий чувствовал себя духовно возродившимся.

Что же обычно говорил человек в такой поворотный момент своей жизни? Каков был, как правило, его отклик на слова Будды? Согласно тем же древним палийским текстам, говорилось обычно:

«Буддхам саранам гаччхами!

Дхаммам саранам гаччхами!

Сангхам саранам гаччхами!»,

что означает:

«К Будде за прибежищем иду!

К Дхарме за прибежищем иду!

К Сангхе за прибежищем иду!»

То есть откликом слушателя становилось принятие Прибежища. Он вверялся учению. Будда явил свое видение — видение истины, существования, самой человеческой жизни во всей ее глубине и сложности. И в этом было такое величие, что слушателю оставалось только предаться этому видению целиком. Он готов был жить, а если бы потребовалось, то готов был и умереть ради этого видения.