Боюсь, ты мне просто не поверишь, скажешь: "Вкручивает стару­ха лампочки!" Но ты и тогда, на последнем нашем курсе, значил для меня много больше, чем мог дог а даться. Понимаешь, когда умерла бабушка, и я вернулась в осиротевшую квартиру к н е счастному деду, все меня рани­ло, все причиняло боль. Но ты примчался и так смешно, по-книжному, в любви призначся ночью у моря. Мне было хорошо с тобою всю осень. Ты м е ня от боли сп а сал. Помнишь, был однажды арабский фильм, и после него я наревелась? Потому что почу в ствовала подобие. Еще летом Евге­ний Сергеевич или Женя, как его стала я звать сразу, не скрывал своего отношения ко мне, даже при моем отце. И голова у меня шла кругом в его присутствии. Не потому, что я влюбилась – мой критик прямо-таки орал мне в уши о пя т надцатилетней разнице в возрасте и о его недавнем разводе. Просто, мне, дуре, льстило, что такой мужчина, решительный честный, и немало в жизни успевший, видит во мне женщину. В Ростове он сделал мне предложение. Я мо л чала об ответных чувствах, как и с тобой, и темно в глазах становилось., что я тебя потеряю. Три дня он меня в театры, концерты и в рестораны водил, растормошить п ы тался. Приезжаю, ан нет уже дедушки. Это было как наказание за жуткий грех. За к а кой же? За то, что двоих сразу пыталась любить и ни одного из них не любила? И снова Саня Величко меня от боли спасал!

Нет, надо быть до конца честной и сознаться: я отдавала себе полнейший отчет, будто бы я взвешиваю вас двоих – обеспеченная жизнь лежала на чаше весов противоп о ложной твоей.

Не знаю, нужно ли тебе рассказывать, как мне жилось в замуже­стве. Была не была, не каждый день я тебе письма пишу! Так вот. Ино­гда супруги говорят друг о друге иронически "моя половина". Нет тут ни иронии, ни шуток. Хорошо, если каждый – "п о ловина ", а вместе они -"целое ". А вот когда один из супругов – "целое ", беда начинается. Была у нас с Е.С. именно такая дробь, звучащая немножко по-армянски – "один целый и одна вторая". Я и была эта самая "вторая". Мой критик мне еще в первые месяцы пок а зал, что у мужа есть "одна первая". Она зва­лась Программа! Программа завода. Пр о грамма квартала – менялась только ее туалеты. И никто меня уже от боли не лечил. ЕС. подарил мне безумно дорогие серьги к бабушкиному кулону, а я ловила себя на том, что хочу, чтобы некто вихрастый и сероглазый делал мне "японскую прическу" с че р тежными инструментами. Мы въезжали в четырехкомнатную квартиру с заказной м е белью, а я навзрыд ревела, прощаясь трельяж и ком и голландкой. Сына поста под сердцем и тайком мечтала, что будет он похож: на т е бя.

Вовка родился и, как водится, дурь с меня вся сошла. Десять лет ахнуло, не оглян у лась как. И ведь все эти годы работала. Не ради зара­ботка, конечно, ради самой работы. И здесь оказалось горечи через край. Наш НИИ в системе радиопрома, электроникой у нас и не пахнет. За­нималась источниками питания аппаратуры, большим сделалась сп е цом по в ы прямителям, стабилизаторам и преобразователям тока. Самое ужасное для меня оказ а лось в том, что мои любимые электрончики, ле­тящие в вакууме, здесь были не нужны. З а чем, спрашивается, училась? Вот и ушла в БРИЗ от тоски, там хоть с людьми дело им е ешь, а не с трансформаторным железом.

И вдруг гром среди ясного неба! Открываю ваш сборник с трудами "Озерного с е минара" – мой милый АН. Величко такие дела тут тво­рит. Аж дух у меня перехватило. И что тут сделал со мною мой кри­тик? Смешал меня с землей: "Дура ты дура! Погн а лась за обеспеченной красивой жизнью и упустила саму жизнь! Рядом с Сашкой, глядишь, и сама бы могла кое-что сделать, была бы человеком, а не "одной второй". Вот как нач а лась у меня и до сих пор продолжается запоздалая "идеализация"! Как магнит ловит ж е лезные опи л ки, ловлю я каждую весточку о тебе. Опилки эти выявляют магнитное поле между полюса­ми. Вот так же для меня все больше проявляется истинный смысл при­тяжения, что связ ы вало нас с тобою в последнюю студенческую осень. И все память возвращает меня в один дождливый день, сразу после де­душкиных похорон, когда стояли мы с тобою у окна в и н ститутском коридоре во время перемены. Стояли и молчали. Стоило мне только рас­сказать тебе честно все, что было в Ростове, и открыться, как неска­занно ты мне дорог – все было бы иначе. Не смогла. Другая чашка тех весов перев е сила.

Зачем я занимаюсь этим самоедством теперь? Не знаю. Просто -так мне стан о вится легче. Е. С. нет уже четыре года. "Одна первая " его доконала. Вовка женился. Разменяли мы большую квартиру, живу одна. Мечтаю, что внучку, Юлией названную, научу быть счастливой. Вот и все. Кстати, попались мне недавно на глаза такие стихи Вадима Шеф­нера: "Что предание говорит, раньше Евы была Лилит. Раньше Евы Лилит была. Та, что яблока не рвача. Не женой была, не женой, сторо­ной прошла, стороной. Улыбнулась из тростника и пропала на все века" . Это обо мне, Саня. Вот и хочу я этим письмом улы б нуться тебе, преж­де чем кануть навсегда в тростники. Прощай!

Юлия ”

Первым порывом у Величко после прочтения этого письма было ехать немедленно в Таганрог. Но он встретился взглядом с Женей и сразу понял, каким это окажется предательством. "Пока Женя оживает в моей памяти, – подумалось ему, – Она на самом деле жива, потому что вместе со мною еще принадлежит к этому миру в этом вот мгнове­нии. Ведь я – это действительно наполовину она, так много она смогла преобразить во мне. Жестоко было бы загонять ее в беспамятство, во тьму".

И снова "арабский скакун" унес Величко в мир его дела, такой же реальный и живой для него, как беседы с Женей... Здесь, такие знако­мые, стояли выращенные им и его сотрудниками ряды уравнений. Те­перь в этих садах редко вырастало что-нибудь новое, как редко случа­лись здесь и порубки, хотя в одночасье свершалось то и другое, и это всегда означало, что сделан еще один шажок к раскрытию секрета "чистого термояда"... "Арабский скакун" нес дальше. Тропки точных формулировок и широкие дороги основных положений теории выво­дили на большое, активно возделываемое Опытное поле. Здесь, колеб­лемые ветром переменных вводных условий, ветвились эксперимен­тальные кривые, и в них зрели цифровые семена будущих новых посадок. А дальше за Опытным полем простирались дикие и непрохо­димые, как бразильская сельва, пространства непознанного. Как раз на границе между сельвой и Опытным полем свершались самые драма­тические события...

"Черт возьми! – остановил он себя. – Зачем только я нагоражи­ваю все эти метафоры? Даже просто факт собственного усаживания за рабочий стол вдруг расцвечивается этими художествами. Зачем эта детская игра?" И тут же возмутился: "Как это – зачем? Ведь стоит мне остаться один на один с бесстрастным и сухим миром логики, и я ста­новлюсь бессильным и гибну, как дождевой червяк на сухом асфальте. Поэтому – да здравствуют метафоры, если они ведут нас к цели! Неси "арабский скакун"!.. В этом лучшем из миров никакая истина – объек­тивная или субъективная, абсолютная или относительная – не может быть вмещена вся без остатка в логическую формулировку, математи­ческое уравнение или чувственный образ. Такова природа познания. Но если бы надо было отдать предпочтение чему-то одному, то я бы отдал его..." Тут он задумался: "Чему из них?" И радостно определил­ся: "... их живому полнокровному гибриду, способному, к тому же, давать потомство! Именно к генерации таких гибридов меня приспо­собила природа. Так почему я должен этого стыдиться?"