О том же, что в Коктебель укатил с компанией студентов-художников Костя Жохов, она умолчала. Мы собирались и – увы! – без Машеньки. Она раньше Дашки простилась с детством. И о том, что в поход студентов МАИ на катамаранах по Катуни ее пригласил некий совершенно замечательный Игорь, Дарья мне сообщила без обиняков.

Как раз за день до отъезда в Коктебель вышел приказ Генераль­ного директора: отдел УТС расформировать, тематику закрыть, на­чальника отдела Стаднюка Г.И. от должности отстранить, сотрудни­ков отдела трудоустроить... Мы сидели с ребятами рядом с холодным УТС-реактором, думали, что бы такое предпринять.

– Нужно тебе, Акела, идти к Бердышеву для разговора с глазу на глаз. Нужно доказать ему, что нельзя нас вот так "разгонять", когда мы набрали опыт и знания для решения именно этой задачи, не по-государственному это... Действительно, от всего этого идиотского от­дела в триста человек нужно оставить одну единственную лаборато­рию. Нашу. Возьмем еще человека три из теоретической и от "Аскольдовой могилы" двоих. Не разорится на нашей зарплате бога­тое наше государство, – так говорил Латников.

– Да, да, – поддержал его Серегин, мы ведь кое-что сможем, если толком, если по-нашему, как прежде... Иди к Бердышеву, Александр Николаевич. В конце концов, Стаднюк – это его собственная ошибка. Вот пусть идет теперь к министру и доказывает, что нельзя останавли­вать эти работы. Пусть свою ошибку исправляет.

"Эх, ребятки, – хотелось мне сказать, – Дело не в Стаднюке. На­верное, все мы, земные люди-человеки, еще не доросли нравственно, чтобы взять в руки звездное вещество. Водородную бомбу так вон сра­зу же рванули, еще тридцать лет назад, потому что там задача была безнравственной. А здесь... Но вы правы, в любом случае, нужно про­должать работу именно для того, чтобы дорасти. Дорасти не нам с ва­ми, так тем, кто придет следом. Вот только поймет ли Бердышев имен­но этот аспект, дорос ли он сам до такого понимания?.."

Ничего этого я вслух не произнес – не до пафоса всем нам было. Просто поднялся со стула и пошел к директору. Гулко бухало сердце. И, как оно в таких случаях бывает, героический мой порыв был зазем­лен самым будничным образом: директора не оказалось в институте. Я вошел в приемную и сразу это понял по распахнутой для проветрива­ния двери в громадный кабинет, сумрачный от опущенных тяжелых штор. И тогда я написал Бердышеву письмо. Валентина Григорьевна, секретарь директора, отнесла его на стол Владислава Петровича и по­ложила, по моей настоятельной просьбе, на видное место. Завтра, ко­гда "аэробус" мощным броском доставит нас с Дашкой в Крым, Бер­дышев прочтет мое письмо и, скорее всего, разозлится на меня. Сгоряча я вложил в это письмо не только рациональные доводы, но и свои "эмоции", как это презрительно называл Стаднюк. Но обратного пути не было... Что он решит? Что сможет сделать? Захочет ли?

В один из первых же дней в Коктебеле я решился сходить на рас­коп. Всего-то и дела – повернуть за угол и подняться по улице Айва­зовского на холм Тепсень. "Коктебель, как та боль, что с тобою все­гда..." Будто бы тогда уже она чуткой душой поэта уловила и вырази­ла в словах то, что было со мною теперь.

Все в общем-то оказалось на своих местах. Проволочная ограда на краю обрыва над морем. Провал раскопа, поросший травой, как заброшенная могила. Навес из досок, почерневших за двадцать лет. Под ним горка розовых черепков доисторической киммерийской посу­ды. Остатки Серегиной обжигальной печки... Вот только каменные погребальные "ящики" кеми-обинской культуры увезли куда-то. Уви­делось, как сидим мы в предвечерье на этих ящиках всей "запечной компанией". Панка Льнет к Жениной гуди. Слушаем пение художни­ков под гитару. Нечто из жизни английских королей: "Так что же это было в ее костях, что перед нею и трон пустяк?.." И серо-лиловый пик Сур-Коя над полынной горбиной Тепсеня такой же, как сейчас. И ве­тер так же треплет траву. И море такой же вот синевой холодит моло­дую душу.

...Дарья, уже на правах студентки, все время пропадала где-то со своей компанией, оставив меня один на один с воспоминаниями и мыслями... И не то, чтобы охватило меня равнодушие или апатия, но как-то отпустило меня и стало мне так отрадно просто улечься на го­рячие гальки и погрузиться в полусонное бездумье, когда сознание лишь фиксирует самый факт твоего пребывания на берегу прекрасного моря, а непрерывная пляска солнечных отблесков на волнах слепит и баюкает– и нет уже никаких сил ни для горечи, ни для радости...

В конце второй недели Дарья принесла мне на пляж с почты две телеграммы. Одна была от Маши – поход удался, она уже в Москве, выезжает с Игорем сюда, в Коктебель. Вторая – от секретаря директо­ра с просьбой выйти на телефонную связь с Бердышевым по его прось­бе. И тут оказалось, что и радости и волнению вмиг нашлось место в душе. Да столько, диву даешься как это в тебе вмещается!.. Я взглянул на часы. Через полчаса у Бердышева заканчивается "День качества"-традиционное диспетчерское совещание с технологами. "Как раз успею отстоять очередь к телефону-автомату" – подумал я, натягивая брю­ки...

– Как отдыхается, Александр Николаевич? – услышал я голос директора. – Примите поздравления, ВАК утвердил вашу доктор­скую степень. Мне очень жаль отрывать вас от солнышка, но вам надо срочно приехать. Ваши предложения мне понравились, и я провел работу с генералом Афанасьевым. Теперь мы подключаем к финансированию военных. Что поделаешь, приходится платить свободой за возможность продолжать эту работу. Но решает все равно министр. Нужны очень серьезные обоснования ваших пред­ложений. Приезжайте немедленно, Ваше письмо, вот оно передо мною, говорит, что вы сделаете это с удовольствием. Не правда ли?

Теплоход взвихрил воду вокруг своей кормы и начал медленно отделяться от причала, выдвинутого в море на сваях. Колыхалась про­свеченная солнцем зеленая вода. На краю причала махала мне руками Даша... Но вот ее уже и не различить среди других людей на причале. Дымный шлейф, оставленный над водой бойким белым корабликом, казался таким противоестественным на фоне синевы залива и нежной дымки, окутавшей этот прекрасный Край Голубых Холмов, по-татарски Кок-Тепе-Или, Коктебель – на французский вкус дворян, Си-негория для поэтов и нелепое Планерское чиновников вместо законно­го Планерного крылатых. Множество имен, будто бы данных людьми одному и тому же месту, чтобы уберечь его от косого взгляда судьбы...

Океанская синева подступила к подножию неприступных бастио­нов Карадага. Волнуясь, я увидел издали ту скальную стену, вдоль ко­торой двенадцать лет назад карабкался и плыл, раздумывая о схлопы-вании плазмы. Где в расселинах скал как раз и обитает от веку сама хозяйка-судьба. Кто же, если не она, дала мне на счастье и муку "эффект кнута?... Где-то там и тогда, в бесценном том прошлом, живет Она, еще совсем юная женщина с крылатым взглядом карих своих глаз и с таким нежным, такими любимым именем. Прощай, прощай!..

Я прошел на носовую палубу. Здесь был встречный ветер, но не было чада от выхлопа. Черная вода бежала навстречу и теплоходик лихо, в белую пыль колол ее носом, и ветер подбрасывал брызги. Мое внимание привлекла юная пара. Девушка была загорелая до черноты и отчаянно синеглазая. Она сидела на фальшборте, подобрав под себя босую ногу и полуобняв своего друга. Он же бородатый был, хотя и юный. Его щека, мохнатая и густая, как у медвежонка, была у ее груди. Славно им было вдвоем, счастливо. Вспомнилась мне прогулка с Же­ней на катере в Алупку в такой же вот пронзительной синеве. Эту же самую тайну двоих несли мы тогда в себе. Нет и не может быть в мире ничего выше и прекраснее этой тайны двоих, побеждающих трагизм, изначально заложенный в кратком человеческом существовании. Двое соединяют свои короткие жизни ради продолжения большой общече­ловеческой з своих детях и внуках.

Мысль эта, такая простая и очевидная, приди она в другое время и в другом состоянии души, показалась бы банальной. Но здесь, окра­шенная синевой небес и моря, и словно подкрепленная зримым приме­ром этих юных влюбленных, она порождала в душе какую-то новую веру, взамен ушедшей вместе с Женей три года назад... Ничто не ушло и ничто не утеряно, ведь это было со мной, значит, и есть во мне. И буде т, пока я живу и помню...