– Посмотри структуру, Саша. Нужно же, наконец, нам рассесться да и начать работу. Верно?

С этим трудно было не согласиться. Я уткнулся в структуру. Предполагалось задействовать на проблеме семь лабораторий от сугу­бо теоретической, в ячейке "руководитель" здесь стоял знак вопроса, до измерительной. Я нашел клеточку, где в качестве начальника зна­чился А.Н. Величко. И меня сразу же озадачило название лаборато­рии – "комплексно-энергетическая". Что это еще за чудеса такие?.. А как теперь будет называться наша "Аскольдова могила"? Ага, вот она – А.В. Селезнев "физико-техническая". Славно, славно... Но это не значит ли, что Адик теперь будет решать идеологическую сторону проблемы? Выходит – так.

– Что такое "комплексно-энергетическая", Георгий Иванович? – Это значит, что ее коллектив будет "сшивать" в энергетическом

комплексе плоды труда теоретиков, физиков, химфизиков... Да что это ты так сразу насторожился, Величко? Тебе и твоей "своре" или как вы, юмористы, там себя называете, поручается интереснейшее дело, а ты сразу губки надуваешь, как барышня. Кому же, кроме вас, стоявших когда-то у начала этих славных дел, поручить "завязывание банти­ков"? Это большая честь. А по делу, без эмоций, – у тебя ведь самые лучшие в нашем отделе инженеры-радисты Серегин и Бубнов. У тебя "золотые руки" – Рябинкин. Вы будете собирать и запускать в работу УТС-реактор, так я предлагаю впредь именовать объект нашего внимания и забот. Есть, кстати, одна увлекательнейшая задача для вас -нужно построить тончайшую автоматику для регулировки режимов УТС реактора в процессе его работы. Это как бы его нервная система. Еще вашим заботам вверяется система поддержания вакуума, система подачи горючего в камеру сгорания, система СВЧ накачки и прочая, и прочая, и прочая, как говаривали в старину. Ну вот, а ты спрашиваешь недоуменно, что есть "комплексно-энергетическая" лаборатория.

– Меня интересует, кто будет решать и определять принципиаль­ную сторону проблемы, Георгий Иванович?

Вопрос завис в тишине наступившей паузы. Стаднюк, похоже, вовсе не собирался на него отвечать. Правила его "шахмат" допускают и пропуск хода. И я уже мямлил растерянно:

– С сентября я размышляю, Георгий Иванович, над прогнозом дальнейших исследований. Может быть, мне ознакомить вас с моими прикидками?

– Ах, ты вот о чем, Саша! – медово улыбнулся Стаднюк. – Изви­ни, твой прогноз на Озерном семинаре выглядел чересчур эмоцио­нально, даже лирически. То было "лирическое отступление" Теперь мы пойдем большим коллективом исследователей в наступление И это бу­дет эпическое наступление! Эпохальное по размаху работ и, смею думать, по результату тоже!.. Берись за то, что я тебе предлагаю, и засучивай рукава. Ты же не претендуешь, надеюсь, возглавить теоретиков? Здесь нам нужен минимум доктор наук. За не­имением такового, теоретиков я возглавлю сам...

По тому, как "просел" в этом месте голос Стаднюка, стало ясно, что надежды Стаднюка на докторскую степень находятся именно здесь. В случае успеха, доктором наук он станет "без защиты диссерта­ции".

– Есть еще один, вернее, два вопроса к тебе, Саша, – продолжил Стаднюк. – Во-первых мы недооцениваем нашего Латникова. Нужно повысить его до ведущего инженера и перевести в теоретическую ла­бораторию. Во-вторых химфизик Глушко, по-моему, просто не нужен в комплексно-энергетической лаборатории. Его тоже переведем. Как ты смотришь?..

– Мрачно, Георгий Иванович. Мало того, что вы меня выброси­ли из дела, так еще и лабораторию растаскиваете. Разве не так?

– Ну, уж это ты совсем напрасно, Величко! Без всяких на то осно­ваний. Если у тебя появятся стоящие идеи, все тебе только спасибо скажут. Но всем сидеть и ждать, пока тебя посетит озарение, как быва­ло у нас не однажды раньше, такого мы себе позволить не можем. До­роговато выйдет такое ожидание при числе сотрудников в триста че­ловек!.. И не в лучшей ты сейчас форме, Саша. Сочувствую твоему горю, но согласись, даже такой природы эмоции не должны вредить делу. Согласись с объективной правотой того, что я тебе сейчас гово­рю, и тебе станет легче. Времена озарений миновали. В век научно­технической революции роль "творца" ложится на научный коллектив. При соответствующей организации дела, коллективный разум спра­вится с любой научной задачей лучше и быстрее самых талантливых одиночек. И, заметь, в плановом порядке!

Я не сказал больше ни единого слова. Чувствовал себя раздав­ленным – нравственно и физически. В словах Стаднюка была правда, вот что оказалось всего страшней... Я брел вечером с работы по снеж­ной каше пополам с водой. Мокрый снег все падал и падал сверху. "Женя, моя милая! – думалось мне. – Ты была права. Меня "снесли", как сносят канадские "профи" лучшего игрока противной команды... Все кончено". И страшна была, как черная пропасть, мысль о том, что все для меня кануло навсегда – любовь, талант, сама жизнь...

Мне открыла Даша. Негромко звучало фортепиано. Маша разу­чивала Шопена к выпускному экзамену в музыкальной школе.

– Папа, что с тобой? Ты очень бледный, – испугалась Даша.

– Устал, дочура. Сейчас ободримся немного, и все пройдет.

Я вошел в ванную и в зеркале увидел обросшего и постаревшего сразу на десять лет мужика с тоскливыми покрасневшими глазами. "Так не пойдет, – сказал я себе. – Будь же мужествен, наконец!" Сейчас же нужно тщательно выбриться... Вот так. Теперь после горячей во­ды – ледяную на лицо, на грудь, на спину. Как следует растереться по­лотенцем. И непременно белую рубашку, самую свежую... Ничего, что ужин придется готовить. Подкатать элегантненько рукава и одеть пе­редник. И никогда не показывать детям горя и огорчения на лице. Но непростая это оказалась материя – быть мужественным. Ох, какая не­простая!

Ночью я проснулся от сильной боли в груди слева. Не тогда ли я подумал о митральном стенозе у себя самого?.. Нет, проснувшись, я был весь захвачен нелепостью того, что произошло: меня фактически выкинули из дела, которое я сам начал! Разумеется, Стаднюку не ну­жен конкурент. Он не хочет ни с кем делиться большим успехом. К фи­нишу он должен прийти один. Ведь он спит и видит себя, как это он называет, Герсоцем... Давно, со времен злосчастного "Эха".

А что, если пойти и пожаловаться Бердышеву? Я скажу директо­ру: "Не нужны мне никакие награды и почести. Хочу одного, успешно завершить то, что начал... Ведь это я сам, до Сандерса, разглядел воз­можность "эффекта кнута"! Ведь это я придумал циркотрон и впервые зажег чистую реакция синтеза в водородно-литиевой плазме! Разве я виноват, что эти явления превзошли по сложности наши ожидания? Даже у больничной койки гибнущей жены я находил силы думать над тем, как подчинить нашей воле "реактивный" уип-эффект... Я преодо­лею теперешний свой кризис, Владислав Петрович, я смогу подняться над своим горем и верну свою былую способность к продуктивной жи­вой работе..."

Но я вспомнил, как встречал Бердышев жалобы Пересветова на того же Стаднюка. Он скажет: "Идите и работайте, Величко, нечего тут склочничать. Вам поручили важное дело. Георгий Иванович прав, комплексная увязка энергетической установки только вашей лабора­тории и по плечу!" И после этого станет мне очень и очень стыдно... Нет, жаловаться и канючить я не пойду!..

А ведь зря не пошел, потому что результат был самым неожидан­ным для меня самого: в ближайшие недели я возненавидел не только Стаднюка, но и свою работу... Никому и никогда, даже и детям своим, я не признавался в этом. Но это было. Я ненавидел работу, которой отдал пятнадцать самых лучших лет своей единственной и неповтори­мой жизни. Ненавидел люто, до скрипа зубов, в те бессонные ночи... За что же? За то, что эта работа отбирала у меня столько времени. От­бирала его у нашей любви, у нашей нежности, у жизни нашей. Сколько Жениных улыбок, света глаз, нежных ее объятий и просто ее присутст­вия рядом отдано мною только за то, чтобы на "кредит" в 3 киловатта получить жалкий "дебет" в 400 ватт!..