– Есть "уип-эффект", Алешка! Хочешь посмотреть?

Опыт повторили еще и еще при увеличивающемся числе зрителей, потому что каждый всплеск на экране сопровождался уже хоровыми вскриками, так что в лабораторию Пересветова сбегались соседи по этажу. Серегин сказал, что придется продавать входные билеты по полтиннику, как в кино.

– Вы лучше измерьте величину уплотнения плазмы, – сказал Пе-ресветов. – Чтобы публике не пришлось платить зря.

Измеренное уплотнение оказалось равно 16 единицам. Пересве-тов пожал мне руку:

– Поздравляю, Саша! С таким уплотнением можно уже попробо­вать и на дейтерии.

Вечером того дня я пришел домой усталый и даже погасший. Со­общил буднично:

– Свершилось, Женечка, в циркотроне сегодня было вещество звезд.

– И в такой день ты смеешь быть тусклым? – возмутилась Женя. -Немедленно неси шампанское!

Мне пришлось бежать по мартовскому гололеду, чтобы успеть в магазин до закрытия.

– За тебя, Санечка! – сказала Женя, поднимая бокал. – За твою доминанту! Пусть она и дальше тебя ведет.

Я отшутился:

– Вот теперь могу тебе совершенно точно сказать, Женюра, в чем состоит "система Станиславского" для приведения инженера Величко в творческое состояние. Стоит тебе только припугнуть разводом, и вот нам, пожалуйста – изобретение. Так было дважды.

Женя вздрогнула и посмотрела в мои глаза тревожно, без улыб­ки. За весь год мы ни разу не коснулись этой темы. Потом Женя отпи­ла из бокала и засмеялась:

– Что же, и славно, Санечка! Это мы можем тебе в любой момент организовать. Ты только намекни, когда будешь нуждаться, а если я снова пережимать начну, как оба прошлых раза, ты мне вот так рукой похлопай, как в самбо. Ладно?

– Женя, а ты и вправду могла тогда уйти к писателю?

– Что это с тобою сегодня, Величко? Впрочем, в день такого успе­ха ты даже это знать имеешь право... – Женя улыбнулась печально. -Слушай, если уж для тебя это так важно. В те две недели в Староко­нюшенном я ходила мимо телефона в коридоре, как мимо свернувшей­ся змеи. Стоило мне только поднять трубку и набрать номер, Санеч­ка... За месяц до этого я как раз его рассказы редактировала. Он часто бывал у нас в редакции. Было это все так дико, но было! Вот когда двое ни слова не говорят, и оба знают...

– Что же меня спасло?

– Благодари Надежду Максимовну. Она ни слова мне не сказала, но здесь было то же самое – двое ничего друг другу не говорят, но знают. Все она понимала, что происходит, и думала: "Вот только сде­лай это, гадина!"

– Но ты ведь все равно гадиной не была?

– Была, Сашка, страшно признаться в этом, но была! Когда-то Стас Забарский меня на своей "Яве" катал и хвалился, что стоит его папашке, заведующему каким-то отделом на Старой площади, где-то нажать, и мои стихи будут публиковаться в лучших журналах. Для этого мне только следует стать Забарской. Тогда я тоже была гадиной, голова ведь кругом шла от всех этих возможностей. Только Надька не молчала. Орала на меня: "Они твоих родителей уничтожили, а ты им потомство собираешься рожать!" И снова, Санечка, стала я гадиной год назад от мысли, что при т а к о м-то друге, который не чета моему несчастному Величко, и мое дарование зацветет пышным цветом. Но Надежда у меня мудрая! Усадила она меня пальто шить и от дурных мыслей увела. Когда же я тебя с Дарьей возле цирка увидела, ахнула: "Что с мужиком сделала, дурища?" В цирке ты и вовсе почернел и ушел куда-то от нас. Я же не знала еще, что лошадки, бегущие по цир­ковой арене, вынесли тебя к новой блестящей идее... Дома ты с детьми возился, в цирк играл с таким азартом, словно и тебе пять лет от роду, и я поняла, что вас троих разлучать нельзя. И в тот вечер бесповорот но решила, что мой удел на этом свете быть не столько любимой сколько любящей. Обычный удел русской женщины.

Мне хотелось сказать Жене, что она ошибается, что она несказанно любима, но я лишь молча привлек ее и обнял. И вдруг увидел смоляных ее локонах первую серебряную нить. Хотелось молить ее прощении за уходящую молодость. За то, что никак не удается мне дойти до такого решительного успеха, чтобы он принес славу и достаток, которые украсили бы ее, Женечки, жизнь так, как она этого за служивала... Женя отстранилась и сказала:

– Откроюсь я тебе, Сашка, раз уж день у нас такой сегодня. Осенью наши зайки пойдут в школу. Так вот все эти десять лет, я хочу быть рядом с ними. Возьмусь преподавать в школе русскую литерату­ру... Устала я ездить в электричках, да и "акушерство" литературно: обрыдло, и вообще дела наши журналистские протухают. Не могу больше так жить, мой миленький, не могу!

В те дни еще не было беспокойства за судьбу свершаемой нами работы. Казалось, стоит только получить нейтроны в соответствии техническим заданием, и последует каскад еще более ярких свершений. Конечно же, эта легкость была только кажущейся. Чего стоила одна только техника безопасности при появлении нейтронов! Не дай бог облучить персонал. Мы тщательно готовились. Циркотрон обложили свинцовыми листами. Установка включалась дистанционно.... И вот свершилось! В мае на решающий опыт мы пригласили того самого Дмитриева, что втравил меня в "нейтронное дерби". И он, сам шутли­во назвавший себя "спортивным комиссаром", зафиксировал резуль­тат– детектор нейтронов давал резкий всплеск синхронно со вспле­ском уплотнения плазмы. Сомнений не было: "уип-эффект с периодически повторяющимся воздействием" вышел ноздря в ноздрю с другими участниками "нейтронного дерби". Летние месяцы ушли на тщательную обработку всего экспериментального материала и напи­сание обстоятельного отчета по нашей НИР. Слово "непрофильная", могильной стужей дохнувшее в душу, я впервые услышал от того же Дмитриева, бывшего и председателем Госкомиссии по приемке работы.. Шутливо взвесив в руке отчет, он мне сказал:

– Знаете, Александр Николаевич, это тянет почти на докторскую. По вы не защитите даже кандидатской. Для ваших технических наук здесь недостает убедительного внедрения результатов, а для наших, физико-математических, – серьезного теоретического обоснования ва­ших блестящих интуитивных находок и интерпретации огромного пласта полученной вами эмпирики... Вообще судьба вашей работы тревожна. Она ведь непрофильная для вашего НИИ, и вряд ли ваше руководство захочет втягиваться в проблему термоядерного синтеза, конца которой в двадцатом веке не видно даже и через призму радуж­ных прогнозов, нарисованных вами в последней главе отчета. Наш институт вряд ли заинтересуется вашими результатами. Мы ведь тоже маемся с "непрофильным термоядом", который вечно висит на волоске при обсуждении тематики нашего лазерного НИИ... Ах, как жаль, что вам не удалось выиграть "дерби" с бешеным перевесом. Пожалуй, только мировой "скандал" обеспечил бы вам прочное будущее.

И поселилась в моем сердце после этого разговора великая трево­га. В конце августа, когда ушли в министерство на утверждение мате­риалы Госкомиссии, я вошел в кабинетик Пересветова и, дурашливо копируя своего Серегина, сказал:

– Шеф Алексей Сергеевич, я все сделал, что вы приказывали. Что прикажете мне делать дальше?– Садись, Саша, поговорим. Я и сам ломаю голову над тем же... В сентябре на Лешачьем озере состоится традиционный семинар нашего НИИ. Давай попробуем "навести шороху", как говорит мой хули­ганистый сынище. Семинар этот Бердышев понимает как "ярмарку идей". Я в этом году намерен высунуться со своей металлоэлектрони-кой. Давай выставим напоказ и твои достижения. Согласен? Тогда я поставлю твой доклад в проект программы семинара. Если генераль­ный сразу не вычеркнет, это уже половина успеха. Но только полови­на. Остальное покажет реакция Бердышева на твое сообщение.

Дорога все неслась и неслась навстречу "Икарусу"...Голубой "жигуленок", неведомо откуда взявшись, то обходил и уносился вперед, то снова медленно отставал, уступая красному гиган­ту, рвавшему в клочья своей прямоугольной грудью воздух дороги. Я оглянулся и увидел за выпуклым наклонным стеклом "жигуленка" мо­лодую пару. И вспомнил серебряные нити, которых у Жени заметно больше стало за прошедшие полгода... Ах, как же мне теперь хотелось успеха, немедленного яркого и весомого, не ради себя, ради Жени!