По большому счету, следующий визит Лоры следовало бы отменить. Накануне у нас с Нэнси произошел окончательный разрыв, и я явно был не в том состоянии, чтобы вникать еще и в чужие проблемы. Она забрала вещи и съехала с квартиры месяцем раньше, но встречаться мы продолжали – наверное, потому, что не имели других вариантов. В тот вечер мы засиделись допоздна: Нэнси была полна решимости «выяснить отношения» до конца. Сначала мы просто разговаривали, потом начали спорить. Потом она чем-то в меня кинула, то ли книгой, то ли будильником – не помню точно, было темно. Стыдно признаться, но я был страшно рад, что Нэнси наконец пришлось расстаться со своим драгоценным хладнокровием. Это был кульминационный пункт, завершивший бесконечный ряд всевозможных «ты всегда то», «ты никогда это», «если бы ты меня любил» и «как мне осточертело». Раунд за раундом, без всякого толку. Бесполезный выброс энергии, как у машины, буксующей в размытой колее. Тупик.

Нэнси, как я уже говорил, женщина необычайно здравомыслящая. Это качество просто неоценимо, когда вы покупаете мебель или составляете налоговую декларацию, но в других случаях чертовски раздражает. Очень трудно жить под одной крышей с человеком, который неизменно корректен и чьи суждения безупречно логически выверены и окончательны. К субъективистскому взгляду на мир Нэнси всегда относилась с презрением, снисходительно выслушивая чужую точку зрения – разумеется, неправильную. Впрочем, мы, пожалуй, подходили друг другу. Противоположности, как известно, притягиваются. Тот факт, что я ее в конце концов бросил, больше говорит обо мне, чем о ней. Я сплошь и рядом руководствуюсь одними эмоциями, слишком доверяя своей интуиции, с пеной у рта отстаиваю самые невероятные идеи вроде той, со снами и оперативной памятью, а люди вокруг косятся на меня как на придурка. Нэнси так и не смогла смириться с квантовыми скачками моей логики, со всеми этими дурацкими предчувствиями. «Слава богу, что ты не игрок, – фыркнула она как-то раз. – Вечно надеешься на счастливый случай».

Я должен был сознавать, что ступаю на зыбкую почву, заводя с Лорой беседу о сексе и греховности. Какими бы мотивами она ни руководствовалась, обратившись ко мне, надежда соблазнить меня была одной из первых. К сожалению, жертвы насилия часто стремятся к подобным отношениям с психотерапевтом. Я хорошо сознавал опасность, много читал на эту тему, но не слишком беспокоился. Мы всегда слишком в себе уверены, когда речь идет об искушениях, в которые нам еще не приходилось впадать.

– Так что, у них там вообще нет понятия греха? – недоверчиво хмыкнул я.

– Грех как таковой предполагает существование высшего закона, объективной морали. Они слишком практичны для этого.

– И никогда не испытывают угрызений совести – например, похищая людей?

Лора вновь пожала плечами, удивляясь моей наивности.

– Нет. А с какой стати? Люди им нужны, вот и все. В этом отношении они мало отличаются от вас, только им никогда не приходит в голову искать оправдания своим поступкам. Может быть, у них и нет морали, зато нет и лицемерия. «Веление судьбы», «будущее человечества», «отечество превыше всего»… Продолжать?

– Кто-то сказал, что чувство вины есть главный признак цивилизованности.

Она презрительно скривилась.

– Это все равно что сказать: «Неудача – главный признак успеха».

– Неужели ты можешь им простить то, как с тобой обращались?

– А как дети, подвергавшиеся насилию в семье, относятся к родителям? – прищурилась Лора. – Разве они не защищают их?

– Верно, – вздохнул я.

– На них трудно обижаться, – продолжала она, откинув назад длинные волосы. – Они не желали мне зла, просто так уж они устроены: если делают больно, то не нарочно, а потому только, что так получается. Во всяком случае, это лучше, чем привычное лицемерие вашего вида. Хотите их понять, принимайте такими, как есть. Не такие уж они исчадия ада: ваши добрые христиане, истинные арийцы и бескорыстные марксисты во сто раз хуже. А они просто дети…

Я терпел все это месяц за месяцем. Вежливо улыбался, стиснув зубы, изображал понимание и сочувствие. Но теперь, после вчерашней изматывающей сцены, моя выдержка мне изменила. Уставившись на старое кофейное пятно, украшавшее ковер под ногами, я чувствовал, что медленно вскипаю. Какого черта тут вообще делает уборщица – за что мы ей платим? Неужели так трудно просто взять и сделать свою работу?! Меня вдруг затрясло.

– Чушь собачья! – рявкнул я. – Ты все эти годы копила в себе злость, которую не на кого было выплеснуть! Молчала и терпела, чтобы выжить, а сама их ненавидела – а как иначе, если человека игнорируют, лишают самого необходимого, да еще издеваются! А теперь сидишь тут и кормишь меня сказками, что, мол, ничего против них не имеешь, спасибо, все было чудесно! Это вранье, и ты сама это знаешь. На нас решила отыграться? Хватит ломать комедию! Посмотри правде в глаза! Ты просто несчастный брошенный ребенок, проплакавший всю жизнь в темноте, к которому никто не пришел, не помог, не спас…

– Откуда тебе знать? – пожала плечами Лора.

– Как ты можешь понимать и прощать тех, кто лишил тебя всякого подобия нормальной здоровой жизни?

Не валяй дурака! Да ты и вполовину бы не задирала так нос, говоря о «нашем виде», не будь в тебе столько ненависти. Воинствующая добродетель – одна из любимых масок бессильной злобы. Лора, пожалуйста, подумай: неужели ты и вправду считаешь нашу цивилизацию ниже той, где заправляют фашисты и людоеды, которые, судя по твоим рассказам, даже шутить не способны? Если уж говорить о признаках цивилизованности, то это скорее чувство юмора, чем вины. Так или иначе, я предпочитаю сотню наших лицемеров одному вашему зануде с квадратными мозгами!

Так я распространялся довольно долго и нисколько не старался себя сдерживать. Мне так хотелось пробить наконец ее непроницаемую броню, что вечный соблазн «подсказать» пациенту, высказать самому то, что таится у него в глубине подсознания, взял надо мной верх. Это у нас называется «украсть катарсис». Так часто бывает у супругов, когда один скандалит, выражая подавленные чувства своего внешне спокойного и снисходительного партнера.