Но более подробно разглядел и прочувствовал спектакль и его драматургическую первооснову Адриан Пиотровский. «Театр юных зрителей открыл сезон интересным и свежим спектаклем — пьесой Евг. Шварца «Ундервуд», — писал он в журнале «Жизнь искусства» (№ 39). — Сказка, лишенная всякой фантастики и чертовщины, построенная на советском бытовом материале, увлекательная и напряженная по сюжету, лаконичная и острая по диалогу, стремительная по темпу — вот что такое «Ундервуд». На сцене фигурируют новые для ТЮЗа типы персонажей: девочка-пионерка, комсомольцы-вузовцы. Место действия — совершенно реальное: дачный поселок в Лесном. Время — «прошлое лето»… Придя к сказке, ТЮЗ обращается к столь близко связанному с ней обобщенному синтетическому стилю исполнения. Музыка, танцы, акробатика, движение — все это подлинная стихия детского театра… И опыт проделанной театром работы на ином своеобразном материале не прошел даром. Актерское исполнение стало более уверенным и четким… Режиссёрски спектакль сделан очень хорошо. Примечательны мизансцены, построенные на игре вещей (напр., остроумный показ времени, необходимого для поимки преступников, путем обыгрывания маятника больших часов в часовой лавке). Скромная, но весьма удобная для игры декорация В. И. Бейера хорошо использована в спектакле и, по обыкновению, дает возможность применения интересных игровых трюков. Нельзя не отметить, наконец, похвалой превосходную музыку Н. Стрельникова, органически увязанную с действием, врывающуюся в него, подчеркивающую и выделяющую те или иные ситуации и временами сплетающуюся с игровыми моментами в своеобразный котрапунктический рисунок».
Конечно, на премьере был весь Детский отдел ГИЗа.
— Первый раз в жизни я испытал, что такое успех, в ТЮЗе на премьере «Ундервуда». Я был ошеломлен, но запомнил особое послушное оживление зала, наслаждался им, но с унаследованной от мамы недоверчивостью. Но даже неумолимо строгие друзья мои хвалили. Житков, когда я вышел на вызовы, швырнул в общем шуме, особом, тюзовском, на сцену свою шапку. Утром я пришел в редакцию. Все говорят о текущих делах. Я закричал: «Товарищи, да вы с ума сошли! Говорите о вчерашнем спектакле!» Неумолимые друзья мои добродушно засмеялись. Молчаливый Лапшин убежденно похвалил. Я был счастлив. Но держался я тем не менее так, что об успехе моем быстро забыли. Впрочем, Хармс довольно заметно с самого начала презирал пьесу. И я понимал за что. Маршак смотрел спектакль строго, посверкивая очками, потом, дня через два, глядя в сторону, сказал, что если уж писать пьесу, то как Шекспир. И жизнь пошла так, будто никакой премьеры не было. И в моем опыте как будто ничего не прибавилось. За новую пьесу я взялся как за первую — и так всю жизнь.
Оценка Маршака странна, ибо и в его наследии не было и не будет ни одной «шекспироносной» пьесы.
Но история с «Ундервудом» ещё продолжалась, и не всё так гладко было уже с самого начала. Хотя Н. Верховский в «Красной газете» (24 сент.) и писал, что театр «открылся ярким и бодрым спектаклем», что «пьеса ладно скроена и крепко сшита», однако утверждал, что «голый интерес к фабуле заполняет внимание зрительного зала целиком, не доставляя никакой иной пищи сознанию». И поэтому, «если спектакль «Ундервуд» есть некая принципиальная линия театра, то против него будут возражения. Но если это только красочный, яркий блик в репертуаре, цель которого беспечно сверкать, увлекать и развлекать, и если вслед за «Ундервудом» театр покажет вещи идейно более насыщенные, то появление отчетной постановки получит оправдание». «На современном материале Шварц построил словесно-тонкую и сюжетно очень остроумную трагикомедию, — продолжал мысль коллеги С. Цимбал. — Но драматург не сумел во время удержаться от ряда формально соблазнительных изобразительных приемов… Поэтому «зло», действующее в пьесе, не только не получилось «злом» тривиальным, выдуманным (будто в нашей «буче — боевой и кипучей» зло может быть лишь тривиальным, на которое наступишь каблуком, — его и нету. — Е. Б.), но и более театрально-выпуклым и действенным, нежели «добро»». А посему «драматург отчасти отрезал себе путь к тематическому, смысловому овладению аудиторией». А из-за того, что «театр не сумел преодолеть этой тенденции драматурга», «эффект спектакля оказался эффектом внешнего действия, в значительной степени общественно дезориентирующим маленьких зрителей».
И уж вовсе нес несуразицу критик-дилетант, некто М. М. из «Ленинских искр», наверняка по заказу чиновничьего центра педологов. Цитировать его не стану, а приведу некоторые антиаргументы О. Адамовича из «Смены» (19 окт.), который назвал свое выступление «Травить нельзя и зубоскалить тоже…». Большинство критиков «признали ценность новой постановки ТЮЗа, — писал он. В чем она, эта ценность? В том, что здесь (почитай, впервые) сделана (и довольно удачно) попытка показать обновленную и на новом, советском материале рассказанную сказку…» Но «совершенно неожиданно пионерская газета «Ленинские искры» стала на позиции прямой неприкрытой — не критики — травли спектакля и ТЮЗа вообще…» Автор приводил множество нелепостей нападок. Приведу одну из них, или, как он называет, «Залп № 1», в котором газета ругает пьесу «за то, что в ней не показаны пионерские лагеря, законы и обычаи, жизнь в отряде и прочая, прочая…» И объясняет, что пьеса «рассказывает не о лагере, а о домашнем житье-бытье и делах пионерки». (Подчеркнуто автором.) И тому подобное.
Не знаю, утешило ли это заступничество драматурга. Но кто-то из острословов в редакции после этой полемики все приставал к Шварцу — «а почему ты не показал пионеров в бане?» И вот в редакции началась новая «игра»: а давайте покажем пионеров на огороде… на заводе… на лыжах и коньках… на речке и на печке… в хате и на аэроплане…
И писали о пионерах на речке и на лыжах, на заводе и на огороде… Полистайте «Ежей» и «Чижей», посмотрите отдельные издания той поры. Все вы это найдете. В том числе и у Шварца.
Артисты любили играть в «Ундервуде». Зрители постоянно наполняли зал. Но спектаклю не дали умереть естественной смертью.
27 июня 1930 года в ТЮЗе обсуждался «Производственно-репертуарный план на сезон 1930/31 гг.», на котором, среди прочих проблем, возник вопрос об исключении «Ундервуда» из репертуара.
Из протокола: «т. Натан (Штейнварг) возражает против оставления в резерве «Ундервуда», снять который требует пионер-организация вокруг «Ленинских искр»..; т. Периль (ЛООНО) считает, что «Ундервуд» следует снять совсем…» Им возражает Б. Зон, который спрашивает «рационально ли снимать его после одного сезона и столь определенного успеха у зрительного зала, у прессы и комсомола?».
«Т. Ландис напоминает, что ГИЗ издает сейчас «Ундервуд». Как согласовать это со снятием его с репертуара?», а «т. (Н.) Бахтин (ТЮЗ) сообщает о том, что в школе было проведено обсуждение пьесы, и школьники высказались за сохранение её в репертуаре. Делегатское собрание высказалось и за, и против. Комсомольская печать дала положительный отзыв». И т. д.
И тем не менее было принято решение «снять с постановки пьесы «Ундервуд», «Том Сойер», «Дети Индии» и «Принц и нищий»», вероятно, чтобы ему одному не было скучно.
«Ундервуд» в 1930 году вышел отдельным изданием, но уже больше никогда и нигде не был поставлен. Однако в 1934 году журнал «Репертуарно-инструктивные письма по театру» (№ 7) будет рекомендовать «Ундервуд» к постановке, как «пьесу очень занимательную по сюжету, интрига которого построена умело и интересно, персонажи очень красочны и ярки. Язык живой, выразительный и высококачественный в литературном отношении». Тем не менее «малая актуальность заставляет удержаться от прямой рекомендации этой пьесы. Но надо признать, что литературные и сценические её достоинства ставят её выше большинства пьес нашего детского репертуара». Не «прямая рекомендация», вероятно, означала её не приказную установку: хотите — ставьте, хотите — не ставьте. И не ставили.
