Хоть и чувствовал я себя в те дни, как всегда на море, бессмысленно счастливым, но, словно звуковой фон, мешающий слушать по радио то, что ты любишь, обстановка мешала жить спокойно. Труппа бушевала не менее бессознательно, чем море, но менее величественно. Как всегда в тяжелые времена, вылезали на свет божий самые ядовитые неудачники и пристраивались к самым настойчивым склочникам и карьеристам. И я чувствовал, что это не только в театре, а и у нас в Союзе писателей. А из «Ленфильма» шли телеграммы, одна настойчивей и повелительней другой, требующие, чтобы я приехал и занялся переделкой «Золушки» в свете решений о журналах. Я ни за что не хотел ехать, чувствуя, что чем позже вернусь, тем здоровее будет обстановка. Но воспоминание о перепуганно-повелительном тоне телеграмм Глотова преследовало, как запах гари, впитавшийся в одежду. А Акимов настаивал, чтобы я написал пьесу очень быстро, он настаивал неотступно, чтобы пьеса на современную тему, крайне театру необходимая, была сделана мною в месяц. И я сидел за столом на длинной, во всю длину дома, широкой галерее за маленьким столиком и пытался писать. Жужжание ос, шум прибоя, сад некоторое время поддерживали ощущение счастья. Но скоро чувство неблагополучия брало верх. И я то начинал писать, то бросал и вспоминал, все вспоминал…

И вот подошел срок возвращаться. Летели Шварцы из Адлера через Москву. Евгений Львович позвонил Фрэзу (правда, в те годы его фамилия писалась через «е» — Фрез. Через «э», вероятно, казалось, что звучит чересчур вызывающе) и узнал, что сценарий «Первая ступень», «в свете постановлений об искусстве», не утвержден.

— Фрэз приезжает поговорить со мной, худой, смуглый, стройный, больше похожий на бедуина, чем на еврея. Как подобает кинорежиссеру, бодр и весел. Но в глазах выражение растерянное. Он в смятении, как мы все. И я предлагаю забыть сценарий «Первая ступень», а подумать о новом, назвав его просто «Первоклассница». На чем мы и расстаемся, с полной уверенностью, что у нас ничего из этого не выйдет…

Действительно, — все пребывали в смятении, не понимая, как же исполнять «пожелания» ЦК. Особенно это задевало молодых режиссеров, у которых творческая карьера только начиналась. От картин, которые они мечтали снять по сценариям Шварца, зависела вся их последующая жизнь.

— Поправки, требуемые киностудией, я в сценарий «Золушки» не внес. Поправил то, что не получилось в снятом материале… А потом пришел апрель 1947 года, когда вдруг совсем неожиданно для меня картина имела успех. И это сливается для меня в одно: Сочи, перелет, «Золушка», рецензии на «Тень», полученные из Берлина… Режиссер Грюдгенс в Театре имени Рейнгардта в Берлине поставил «Тень», и тоже с успехом…

Официальная дата выхода «Золушки» на экраны страны — 16 мая 1947 года. Пресса была удивительно благожелательна. Наиболее точно, на мой взгляд, определил замысел авторов фильма критик Р. Юренев. «Галантный сказочник Перро, — писал он, — воспел волшебное вознаграждение за кротость, долготерпение и покорность. В старых детских изложениях в целях примитивно-педагогических вознаграждалась послушная девочка. Некоторые поэты пытались противопоставить грустную и грубую действительность прелестной фантазии, утешительной мечте. В собраниях русских сказок есть варианты сюжета о Золушке. Народ — труженик, мастер, изобретатель, умелец воспел в образе Золушки золотые руки труженицы-мастерицы и осудил в лице мачехи и сестер бездельниц, эксплуатирующих чужой труд… Сценарист Евгений Шварц, режиссеры Надежда Кошеверова и Михаил Шапиро — авторы фильма «Золушка» — также пошли по этому пути» (Вечерняя Москва. 1947. 24 мая.). Примерно о том же писали Н. Коварский в «Вечернем Ленинграде», Д. Молдавский в «Смене», Евг. Рысс в «Литературной газете», Б. Бегак в «Искусство кино» и многие другие, вплоть до республиканских газет.

«Пережив создание «Дракона» и все связанные с ним удары и гонения, — вспоминал много позже Евгений Калмановский, — он, возможно, хотел в «Золушке» немного передохнуть, избегая стишком острого и широкого подхода к жизни. Но самого себя, теснящее печаль мудрое легкомыслие, привычку к озорству, к особенной своей свободе растерять не хотел и не мог. В «Золушке» тут и там — островочки крайней вольности воображения и ума, не желающих обуздать себя узаконенной логикой; она ведь, как известно, далеко не всегда правит людьми и событиями.

Фея превратила мышей в шестерку коней для Золушкиной кареты. Превращаясь, мыши попутно строго и сосредоточенно спели куплет шального бреда:

Дальше — больше: «Пыль рассеивается — на лужайке шестерка прекрасных коней в полной упряжке. Они веселы, бьют копытами, ржут.

— Тпру! — кричит фея. — Назад! Куда ты, демон! Балуй!».

Потом она превращает «солидную крысу» в кучера — «солидного и пышно одетого». «Кучер тотчас идет к лошадям, напевая без всякого аккомпанемента:

Как все разгулялось! Фея — такая благородная, светлая — с лихим криком опытного кучера: «Куда ты, демон! Балуй!», и важный кучер, отчетливо выпевающий хулиганский вздор обличительно-экономического содержания…».

Примеры критика можно множить до бесконечности. Но самый великолепный из них — реплика Короля, завершающая фильм: «Все счастливы, кроме старухи лесничихи. Ну, она, знаете ли, сама виновата. Связи связями, но надо же и совесть иметь. Когда-нибудь спросят: а что ты можешь, так сказать, предъявить? И никакие связи не помогут тебе сделать ножку маленькой, душу — большой, а сердце справедливым».

И до сих пор время от времени на экранах телевизоров возникает «Золушка». И её снова и снова с удовольствием смотрят последующие поколения взрослых и детей. А начиная с 1966 года, с легкой руки Театра им. Евг. Вахтангова «Золушка» превратилась в пьесу и идет на многих сценах различных театров, вплоть до кукольных. В 1985 году фирма «Мелодия» выпустила альбом из двух пластинок «Золушки». В заглавной роли, как и в театре Вахтангова, выступила Екатерина Райкина, роль Короля исполнил Аркадий Райкин, Принца — Олег Табаков, Лесничего — В. Хохряков, Мачехи — А. Георгиевская, Анны — Нина Дорошина, Марианны — Г. Новожилова, Феи — Мария Бабанова, капрала — Евг. Весник.

Но это — ещё нескорое будущее. А сейчас, 25 августа сорок шестого, он пишет С. А. Кузнецову, новому директору Союздетфильма (бывшему заместителю начальника ГУПХФа) по поводу «Царя Водокрута»: «Второй вариант сценария мною был в основном закончен, но я решил ещё раз пересмотреть всю мою работу. Последние решения ЦК ставят настолько серьезные задачи перед всеми нами, что я не рискую сдавать сценарий без некоторых добавлений, проясняющих основную идею фильма. Очень прошу Вас дать мне отсрочку до 15 сентября. Уверяю Вас, что сценарий от этого только выиграет и дальнейших отсрочек не потребуется».

Сценарий переписан. И не единожды. 11 октября он получает очередную порцию «пожеланий» студии. Ему указывают, что «изобразительный материал сценария распределен таким образом, что наиболее яркое, занимательное и действенное падает на сторону «зла», а потому «противоборство солдата, его активная борьба со «злом» выглядит значительно бледнее и решено изобразительно менее интересно и изобретательно». Ему намекают, что «солдату должны помогать силы природы, что лежит в традициях русских сказок, его сугубо солдатские атрибуты (ружье, лопата и др.), а также он должен быть обладателем чудесных предметов. Например, сапогами-скороходами, шапкой-невидимкой и т. д.». А также и «функции русалочки целесообразнее передать солдату (подсказ Ване во время узнавания им матери, отвод ручья и др.)». К тому же, «было бы правильнее, чтобы Марья-искусница, будучи взятой в полон, не покорилась бы Водяному, а активно боролась бы с его злыми чарами. В сценарии явно не хватает сцены, где бы она сопротивлялась «отуманиванию» и пыталась бы освободиться от неволи». И прочие наставления, с которыми даже вступать в полемику неохота. Можно представить, что переживал автор, получая подобные послания.