Когда начались допросы, следователь всячески старался установить мою причастность к революционным организациям, но ничем доказать этого не мог, так как не было фактов, подтверждавших мою революционную деятельность.

Но однажды, явившись на очередной допрос, я был удивлен переменой в поведении моего следователя. Он был на сей раз изысканно вежлив и любезен. Всё стало понятно, когда я услышал от него:

- Что же вы мне сразу не сказали, что за вас хлопочет генерал Маслов?

Оказалось, мать обратилась за помощью к другу своей молодости Маслову, главному военному прокурору. Она всё допытывалась у Маслова - повесят ли меня. Генерал убедил ее, что меня не повесят, и мама успокоилась.

Вмешательство столь влиятельного лица быстро сделало свое дело. Я оказался на свободе.

Мать и сестра радостно встретили меня, не допытываясь об обстоятельствах, вызвавших мой арест. Но многие родственники и знакомые отвернулись от “бунтовщика”. В одной из квартир, где меня встречали всегда, как желанного гостя, я услышал от швейцара: “Вас не приказано принимать”. Некоторые знакомые прислали мне вежливо-официальные письма, смысл которых заключался в просьбе не посещать их.

Но были среди знакомых и такие, которые встретили меня по выходе из тюрьмы с распростертыми объятиями.

В самом конце прошлого века я познакомился с Дмитрием Васильевичем Стасовым. Вспоминаю свою встречу с ним на одном из концертов симфонической музыки, происходивших в зале Дворянского собрания (ныне в этом здании помещается Ленинградская государственная филармония).

Посетители этих концертов всегда видели в одном из первых рядов партера двух маститых старцев. Они и сейчас, спустя шестьдесят с лишним лет, как живые, стоят перед моими глазами.

Один из них-человек богатырского телосложения, с большой седой головой. Он обладал мощным басом, и когда во время антрактов разговаривал о чем-либо с соседями, его “тихий шепот” слышали за несколько рядов. Это был Владимир Васильевич Стасов, известный всему миру музыкальный и художественный критик, выдающийся деятель русской культуры.

Другой - худой, очень высокий, белыйкаклунь, с длинными седыми волосами, с кругловатой бородой, в неизменном пенсне на черном шнурке. Это был младший брат Владимира Васильевича - Дмитрий Васильевич Стасов, старшина присяжных поверенных Петербурга. Он занимал известное место в политической и общественной жизни Петербурга. Достаточно вспомнить, что Дмитрий Васильевич был защитником в ряде знаменитых политических процессов второй половины прошлого века, в частности в процессах 193-х, 50-ти, процессе Каракозова. У него в квартире постоянно жили подзащитные, взятые им на поруки.

Обо всем этом я узнал позже, когда ближе познакомился с Дмитрием Васильевичем и его семьей. В момент же нашего знакомства меня интересовала в первую очередь общественно-музыкальная деятельность Дмитрия Васильевича. Хороший музыкант и друг Глинки, он был наряду с Антоном Рубинштейном и Кологривовым основателем Петербургской консерватории. Дмитрий Васильевич был также одним из основателей Русского музыкального общества, знакомившего широкую публику с лучшими образцами классической музыки. Кроме того, он принимал живое участие в работе многочисленных обществ, в частности общества “Помощь в чтении больным и бедным”. Я предложил Дмитрию Васильевичу устроить концерт в пользу этого общества.

Разговор происходил в зале Дворянского собрания после очередного концерта симфонической музыки. Супруги Стасовы - Дмитрий Васильевич и Полина Степановна - горячо встретили мое предложение. Узнав, что я играю, аккомпанирую и хорошо читаю ноты с листа, они пригласили меня провести у них вечер в ближайший четверг.

Это предложение было для меня очень лестным. Дмитрия Васильевича Стасова знал и уважал весь интеллигентный Петербург. С нетерпением ждал я назначенного дня.

По четвергам в квартире Стасовых на Фурштадтской улице (ныне улица Петра Лаврова) бывали известные художники, артисты, композиторы, музыканты. Здесь пели, музицировали.

Мне живо вспоминается первый четверг, который я провел у Стасовых. Едва переступив порог подъезда, я услышал музыку, доносившуюся с четвертого этажа. На вешалке в передней вперемешку с дорогими шубами и генеральскими шинелями с бобрами виднелись скромные пальтишки студентов и курсисток. В гостиной толпились запоздавшие гости: никто не смел до перерыва войти в комнату, откуда доносились звуки роялей. Играли в восемь рук. За двумя роялями сидели Дмитрий Васильевич, два его сына Андрей и Борис и кто-то из гостей.

Когда игра закончилась, Дмитрий Васильевич, чуть согнувшись, мелкими шажками, несколько странными при его огромном росте, вышел навстречу вновь пришедшим гостям, приветствуя их. Причем мне бросилось в глаза, что он был равно любезен и с каким-нибудь высокопоставленным лицом - знаменитым артистом или артисткой, и с никому не известным молодым человеком.

Дебют мой в доме Стасовых прошел удачно. Меня усадили за рояль и, когда убедились, что я дела не порчу, признали достойным партнером. С этого дня я стал завсегдатаем четвергов, мне всегда было приготовлено место у рояля. Потом меня приглашали и по воскресеньям, когда у Стасовых собирались только родные, самые близкие знакомые. После обеда мы играли на двух роялях: Дмитрий Васильевич и я- на одном, Андрей и Борис - на другом.

Больше всего меня волновало и беспокоило присутствие на этих домашних концертах Владимира Васильевича Стасова. Ведь многие вещи я играл впервые, игра моя была далеко не безупречна, а Владимир Васильевич был таким строгим ценителем, слушал лучших в мире музыкантов. Как сейчас помню его тяжелую фигуру, горой возвышавшуюся на низком кресле. Иногда казалось, что Владимир Васильевич заснул: сидит с закрытыми глазами, с лицом, обращенным в потолок. Но стоит запнуться, остановиться, как он открывает глаза и недовольно поворачивается в сторону исполнителя.

Когда исполнялись любимые вещи Владимира Васильевича - произведения Мусоргского, Бородина, Глазунова, Римского-Корсакова, скерцо из квинтета Брамса или “Пассакалья” Баха, - он не мог сидеть спокойно. Вставал с кресла, бродил по комнате, подходил к играющим и как-то гудел, выражая свое удовольствие.

Но вот перерыв. Все идут в столовую. В дальнем конце стола, за самоваром, сидит дочь Стасовых Елена Дмитриевна. Одетая обычно в черное платье, она с приветливой улыбкой разливает чай. Я заметил, что вокруг Елены Дмитриевны был свой мир, живший какими-то особыми интересами. Что это за мир, я узнал позже.

Е. Д. Стасова.

Выйдя из тюрьмы после ареста у Казанского собора, я поспешил к Стасовым. Здесь меня встретили с горячим сочувствием.

Кровавая расправа над студентами и рабочими, которую учинило царское правительство у Казанского собора 4 марта 1901 года, вызвала возмущение передовой русской интеллигенции. Ученые, писатели, видные общественные деятели в своих гневных письмах, направленных в редакции газет, обличали произвол и насилие властей.

Были очень взволнованы в те дни и братья Стасовы-Владимир Васильевич и Дмитрий Васильевич. Увидев меня после выхода из тюрьмы, они заставляли вновь и вновь рассказывать со всеми подробностями о происшедшем у Казанского собора, о днях, проведенных в заключении. Дмитрий Васильевич даже предложил отпечатать мой рассказ на гектографе для нелегального распространения.

Внимательно слушала мри горячие рассказы, полные возмущения бесчинствами полиции, и Елена Дмитриевна. Она словно изучала меня. А спустя некоторое время, когда мой пыл несколько поостыл и я обрел равновесие духа, Елена Дмитриевна решила, что настало время для откровенного разговора.

Этот разговор навсегда остался в моей памяти. Ведь с него началась новая полоса моей жизни.

Елена Дмитриевна познакомила меня с условиями революционной работы в подполье и предложила помогать ей. По ее словам, я был подходящим человеком для такой работы. Семья наша была вне подозрений: достаточно сказать, что мой брат, дяди, муж сестры были офицерами лейб-гвардии. Я нигде не служил, в средствах не нуждался, мог свободно располагать своим временем, имел много знакомых. Всё это должно было облегчить мою работу. Правда, я был арестован у Казанского собора, но вряд ли полиция придала этому факту серьезное значение. Что, в самом деле, могло быть общего с революционерами у выходца из семьи Бурениных? Очередная прихоть баловня судьбы…