Лондон, ноябрь 1793 года

Пробило четыре часа утра, когда солдаты Уильяма Питта принялись колотить в дверь дома Талейрана в Кенсингтоне. Куртье набросил халат и поспешил узнать, что там за шум. Когда он открыл дверь, то увидел, что в нескольких окнах окрестных домов горит свет,—любопытные соседи, прячась за шторами, таращились на солдат, которые стояли на пороге дома Талейрана. Куртье вздохнул.

Как долго они в страхе ожидали этого! И вот неминуемое свершилось. Талейран уже спускался вниз, накинув несколько шелковых шалей поверх ночной рубахи. Его лицо представляло собой маску ледяной учтивости, когда он пересек маленький холл и подошел к ожидавшим его солдатам.

— Монсеньор Талейран? — спросил офицер.

— Как видите, — поклонился бывший епископ, холодно улыбаясь.

— Премьер-министр Питт сожалеет, что не смог лично доставить эти бумаги, — заученно протараторил офицер.

Достав из кармана мундира пакет, он вручил его Талейрану и продолжил:

— Франция, непризнанная анархическая республика, объявила войну суверенному британскому королевству. Все эмигранты, которые поддерживают ее так называемое правительство или были замечены в подобном прежде, лишаются убежища и защиты Ганноверской династии и его величества короля Георга Третьего. Шарль-Морис Талейран-Перигор, вы признаны виновным в противозаконных действиях против королевства Великобритании, в нарушении акта от тысяча семьсот девяносто третьего года об изменнической переписке, в конспирации и ведении деятельности в бытность помощником министра означенной страны против суверенного…

— Мой дорогой друг, — сказал Талейран, усмехаясь и отрывая взгляд от бумаг, которые он просматривал. — Это абсурд. Франция объявила войну Англии больше года назад! И я делал все, что было в моих силах, чтобы помешать этому, о чем Питт прекрасно осведомлен. Французское правительство разыскивает меня по обвинению в измене, разве этого недостаточно?

Однако его слова не произвели на стоявшего перед ним офицера никакого впечатления.

— Министр Питт уведомляет, что у вас есть три дня, чтобы покинуть Англию. Здесь ваши документы по депортации и разрешение на выезд. Желаю вам доброго утра, монсеньор.

Отдав команду «Кругом!», он повернулся на каблуках. Талейран молча посмотрел, как солдаты маршируют по булыжной мостовой, и отошел от двери. Затем он так же молча отвернулся. Куртье закрывал дверь.

— Albus per fide deci pare, — произнес Морис себе под нос. — Это цитата из Боссюэ33, мой дорогой Куртье, одного из величайших ораторов, которых знала Франция. Он называл Англию «Белая Земля, которая обманывает тех, кто верит ей», «коварный Альбион». Здесь всегда правили выходцы из чужих народов. Сначала это были саксы, затем норманны и скотты, теперь германцы — которых они презирают, но на которых так похожи. Они обвиняют нас, но у самих короткая память, ведь убили же они собственного короля во времена Кромвеля. Теперь вот заставляют покинуть берега Англии их единственного союзника-француза, у которого и в мыслях не было становиться их хозяином.

Он постоял, склонив голову, шаль соскользнула на пол. Куртье прочистил горло:

— Если монсеньор уже выбрал место назначения, я могу начать приготовления к отъезду немедленно…

— Трех дней недостаточно, — сказал Талейран, приходя в чувство. — На рассвете я отправлюсь к Питту и попрошу увеличить срок моего пребывания в Англии. Я должен спасти сбережения и выбрать страну, где меня примут.

— Но мадам де Сталь?.. — вежливо заметил Куртье.

— Жермен сделала все, что могла, чтобы меня впустили в Женеву, однако правительство отказало. Похоже, меня все считают предателем. Ах, Куртье, как быстро становишься ненужным на закате жизни!..

— Монсеньор, в ваши годы рано говорить о закате жизни, — заметил Куртье.

Талейран оглядел его своими циничными голубыми глазами.

— Мне сорок, и я потерпел неудачу, — сказал он. — Разве этого недостаточно?

— Но не во всем, — раздался бархатистый голос.

Двое мужчин посмотрели наверх. Там, перегнувшись через перила балюстрады, стояла Кэтрин Гранд в тонком шелковом халате, и длинные белокурые волосы струились по ее обнаженным плечам.

— Премьер-министр подождет до завтра — невелика отсрочка, — произнесла она с чувственной улыбкой. — Сегодня ты мой!

Кэтрин Гранд вошла в жизнь Талейрана четыре месяца назад, когда явилась на порог его дома среди ночи с золотой пешкой из шахмат Монглана. И оставалась с ним до сих пор.

Красавица заявила, что она пребывает в полном отчаянии. Мирей погибла на гильотине, и ее последними словами была просьба отдать и эту фигуру Талейрану, чтобы он спрятал ее, как прежде остальные. Так, по крайней мере, сказала ему Кэтрин Гранд.

Женщина дрожала в его объятиях, слезы катились из-под густых ресниц, ее теплое тело прижималось к его телу. Она так плакала о гибели Мирей, так сердечно утешала Талейрана в его горе, так хороша была собой, когда упала к нему на колени, умоляя помочь ей в безвыходном положении!

Морис всегда был падок на красоту, будь то произведения искусства, породистые животные или женщины. Особенно — женщины. Все в Кэтрин Гранд было прекрасно: цвет лица, волшебное тело, задрапированное в невесомые одежды и украшенное драгоценностями, фиалковый аромат ее дыхания, грива белокурых волос… И все в ней напоминало ему Валентину. Бее, кроме одного: она была лгуньей.

Правда, она была прекрасной лгуньей. Как могла такая красавица быть столь опасной, вероломной и чуждой? Французы говорили, что лучшее место, где можно узнать человека, — постель. Морис признался себе, что хочет попробовать.

Чем больше он узнавал о ней, тем больше она, казалось, подходила ему во всем. Возможно, даже слишком подходила. Она любила вина с острова Мадейра, музыку Гайдна и Моцарта, она предпочитала китайские шелка французским. Любила собак, как и он, и купалась дважды в день — привычка, которую Морис считал только своей. Вскоре у него не осталось сомнений, что она специально изучила его. Она знала о его привычках больше, чем Куртье. Однако то, что она рассказывала о своем прошлом, об отношениях с Мирей и о шахматах Монглана, звучало фальшиво. Тогда-то он и решил узнать о ней столько, сколько она знала о нем. Он написал тем, кому еще мог доверять во Франции, и его расследование началось. Переписка дала неожиданный результат.

Она оказалась урожденной Катрин Ноэль Ворле и была на четыре года старше, чем утверждала. Ее родители были французы, но Катрин появилась на свет в голландской колонии Аранквебара в Индии. Когда ей исполнилось пятнадцать, родители из корыстного расчета выдали ее замуж за англичанина гораздо старше ее — Георга Гранда. А через два года любовник Катрин, которого ее муж грозился пристрелить, дал ей пятьдесят тысяч рупий, чтобы она навсегда покинула Индию. Эти сбережения позволили ей с роскошью жить в Лондоне, а затем в Париже,

В Париже ее подозревали в шпионаже в пользу Британии. Незадолго до начала террора слуга Катрин был найден убитым на пороге ее дома, а сама она исчезла. Теперь, почти год спустя, она отыскала в Лондоне сосланного Талейрана — человека без денег, без титула, без родины и с весьма жалкими надеждами на перемены к лучшему. Зачем?