Наконец мы смогли укрыться за бортом трюма.

— Ну, давай быстрее, — сказал Толя. — Вон огонь к большим ящикам подбирается.

Раненый не издал ни звука, когда мы не особенно-то осторожно взвалили его на носилки. Только крепко вцепился в их края и зажмурил глаза.

Плюнув на все, мы поднялись во весь рост и побежали к мосткам. Второй самолет отбомбился чуть левее. Сейчас заходил третий. Мы едва успели сбежать на берег, как одна за другой возле самого причала ударили две бомбы. Парни из комендантского взвода выхватили у нас носилки,

и мы, не дожидаясь нового захода, помчались в гору. Сзади, поливая нас проклятьями, бежал Орлов.

Уже наверху мы прыгнули в траншею и сели, чтобы отдышаться. Сразу за нами пришли и парни с раненым.

— Тебе этот номер так не пройдет, Морозова, — свирепо пообещал старшина.

— Ну чего ты лаешься, ведь ничего не случилось, зато ребят вытащили.

— Что с тобой, ты же весь в крови? — спросил Орлов, наклоняясь над Толей.

— Да ничего страшного. Кожу ободрало и все. Но больно, черт его дери, прямо огнем жжет.

Я задрала ему фланелевку. На боку был сорван большой кусок кожи. Кровь лилась ручьем.

— Это потому, что я полнокровный, — сквозь зубы пошутил Толя, пока старшина перевязывал его своей тельняшкой.

Внизу на причале с новой силой стали рваться снаряды. Вовремя мы успели убраться оттуда.

Отдышавшись, мы пошли домой. Толя согнулся, придерживая бок рукой.

— Не притворяйся, пожалуйста, — сказала я сердито, — Только что носился, как жеребец, а как к дому, так загибаться начал.

— Знаешь, Нинка, я там, и правда, не чувствовал никакой боли, а сейчас дерет — сил нет.

Капитан молча выслушал доклад Орлова о случившемся. Только смотрел на, нас сердито. Выслушав, сказал:

— Герои, черт бы вас драл! На минуту глаз спустить нельзя! За руку мне вас водить, что ли? И везде ты, Морозова, что-нибудь затеешь. Ведь это ты Старикова втравила. Ну, ладно, я с тобой потом поговорю, а сейчас пошли к начальнику связи, там тебя с утра дожидаются.

— Кто?

— Корреспондент, — ехидно сказал Петька, сменяя

Ивана у коммутатора. — Ты же у лас теперь прославилась. Тридцать миль по тылам!

Едва мы вошли в подземелье, как в лицо ударил запах концентратов, которые вечно варил на спиртовке Азик, бензина и неожиданно — свежего ветерка, просачивающегося в амбразуры.

Дверь к Торопову была полуоткрыта и оттуда доносились в коридор приглушенные голоса. Мы вступили в полосу слабого света, льющегося из двери.

— Приведи себя в порядок, — зашипел на меня Лапшанский, — на всех чертей похожа.

Я стала причесываться, а он пытался стереть с моей фланелевки грязь и ржавчину, в которой я извозилась, таская раненых.

— Можно прочитать? — раздался за дверью чей-то голос.

У меня вдруг замерло сердце, и я остановилась, прислушиваясь. Это был очень знакомый голос, но я никак не могла вспомнить, где его слышала.

— Читайте, — прозвучал в ответ голос нашего радиста Гриши.

— А ведь есть что-то, правда? — спросил все тот же голос. — Кто это написал?

Гриша ответил:

— Радист у нас был, Сергей. Он сейчас в госпитале. Ранен.

— Я возьму стихотворение, вы не против?

— Пожалуйста.

— Ты что, окаменела, что ли? — спросил капитан.

Я стряхнула с себя оцепенение и тихонько вошла к начальнику связи. Спиной ко мне стоял очень подтянутый армейский офицер. Торопов увидел нас и поднялся из-за стола.

Военный оглянулся… и я бросилась к нему. Это был Алексей Назарович Дмитриенко, тот самый журналист, который в начале войны стоял у нас на квартире. Он не узнал меня и очень удивленно присматривался сквозь толстые очки.

— Алексей Назарович, да что же вы, не узнаете?

— Нина, — ахнул он, — да неужели это ты, Нина?

— Вы знакомы? — удивился Торопов.

— Еще как! И давным-давно, — ответил Дмитриенко, обнимая меня.

— Так вот она и есть Морозова, — ни к селу ни к городу сообщил Гриша.

— Значит, я о тебе писать должен? Ну, здорово!

Я не могла опомниться от радости. Будто снова вернулось прошлое и мы сидим в большой комнате, через которую ночью тетка Милосердия не разрешает ходить, потому что там спят чужие мужчины.

Из-за спины Торопова вышел незнакомый полковник, которого в суматохе я не заметила. В руках у него был лист бумаги. Чуть пригнувшись к столу, чтобы лучше видеть, он стал читать:

— За мужество и отвагу, проявленные при доставке в партизанский отряд радиоаппаратуры, матрос Нина Федоровна Морозова награждается орденом Красной Звезды.

Полковник протянул мне руку.

— Служу Советскому Союзу!

— За мужество, проявленное в боевой обстановке, старшина второй статьи Григорий Романович Колесов награждается медалью «За отвагу».

— Служу Советскому Союзу, — четко сказал Гриша, принимая награду.

Нас все поздравили, и Торопов сказал:

— А еще поздравляю вас всех, товарищи, с нашей новой победой. Освобождены от оккупантов Орел и Белгород!

— Ур-ра! — закричали мы так громко, что Лапшанский дернул меня за рукав.

— Ну, все, можете идти. Только вы, Морозова, никуда не исчезайте, через полчасика Алексей Назарович будет с вами беседовать.

Мы с Гришей вышли в темный коридор. Гриша направился в свою рубку, а я выбежала из подземелья. В траншее остановилась и оглянулась. Никого не было. Тогда я трясущимися от радости руками привинтила орден к фланелевке.

В погребок зашла чинно, ожидая, какой эффект произведет мое орденоносное появление. Но парни занимались своими делами и даже не взглянули в мою сторону.

— Чего это тебя вызывали? — лениво полюбопытствовал Иван, глядя на меня с нар.

Я двинула плечом, чтобы он увидел орден, по Ванька словно ослеп.

— Да так, по делу.

— Ну, раз корреспондент приехал, значит, интервью брали, — высказал предположение Орлов, занимаясь наборным мундштуком.

Он и так и этак составлял разноцветные кусочки от зубных щеток.

— Никакого интервью. Даже речи не было ни о чем таком.

— Ну и ладно, — сказал Гундин и засвистел песенку.

Я прошлась перед ними, но никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Я уже готова была крикнуть им, что мне дали орден, когда главстаршина сказал:

— Ну, хватит ее мучить, налетай, поздравляй!

Черти! Они, оказывается, знали об этом, еще когда мы с Толиком таскали раненых. Орлов и на берег-то пришел, чтобы позвать меня.

— Только не зазнавайся, — предупредил Иван.

Вскоре пришел Дмитриенко, и мы долго сидели с ним на моем любимом камне за погребком, вспоминая прошлое.

— О Геше знаю, — сказал Дмитриенко, — мы же иногда с тетей твоей, Юлией Сергеевной, переписываемся.

Вечером я проводила Алексея Назаровича.

Через несколько дней Торопов распорядился не открывать вахту на причале.

С вечера на город волнами пошли наши штурмовики. Взрывы гремели, не переставая. Не успевала уйти одна партия самолетов, как с моря заходили новые и новые. Потом в ту же сторону полетели тяжелые снаряды с Большой земли.

— Это кто же так лупит? — размышлял Васька, стоя у входа в погребок.

— Наверное, «Парижанка». У нее мощнейшие дальнобойные, — высказал предположение Иван.

— Ключников, сколько раз говорить, чтобы не смели так линкор называть, — строго сказал капитан, — что это за «Парижанка», в самом деле?