Медленно подхожу ближе к их палатке. Оттуда все еще раздаются звуки:

— Ааа, — постанывает моя мать.

Трава мокрая. Поскольку мне кажется, что придется задержаться здесь на некоторое время, я ложусь на землю и заползаю под «вольво» Грэма — там сухо. Пахнет маслом и бензином. Прямо у меня перед глазами какие-то трубки. Из палатки доносится шуршание.

— Спасибо, — благодарит мама, — как будто десять килограммов сбросила.

Секс — отличный вид физической нагрузки. Они снова шуршат.

— Мне нужно тренироваться. Хочу еще поучиться рефлексологии.

— Здорово.

— Это очень точная наука — изучение различных точек. Там есть еще курс про масла и ароматерапию, но тот, который я собираюсь пройти, более практический.

Не подмешали ли в ту сигарету с марихуаной формальдегида? Мое осознание вещей в перспективе оказалось простой игрой света.

Чипс изучал техники соблазнения. Массаж и прочие виды физического контакта приводят женщину в состояние «боевой готовности». Это означает, что она достаточно возбуждена физически и эмоционально и можно перейти к делу.

— Со мной учатся такие интересные люди. Есть одна парочка старых геев, которые… — Его что-то отвлекает. Джилл? Господи, что ты дела… — Он опять замолкает. — Джилл, это плохая идея. — Грэм как будто читает заранее заготовленный текст.

Мама вздыхает, точно объяснения — ее тяжела работа, и отвечает:

— Да ладно тебе, Грэм, с самого начала все к этому шло. — Она говорит слишком быстро. — Мы оба знали, что это произойдет.

— Да, ты права, — соглашается он. Грэм очень доверчив.

Раздается звук расстегиваемой ширинки.

— О боже, — произносит он слегка напуганно, — нам надо поговорить.

Тот, кто писал ему реплики, явно халтурил.

— Шшш. — Ее голос как шелест волн.

Он резко вдыхает.

— О черт, Джилл. Я… нет… это… буду. — Он забыл нормальную речь. Шуршание спального мешка. — О, — постанывает он.

У меня снова возникает это чувство. Точно внутри меня полно той пены, которую выливают в стоки.

— Черт, Джилл… — Он все время повторяет ее имя.

В тусклом свете вижу, как натянулась ткань палатки вокруг колышков. Колышки похожи на кости на рентгеновском снимке.

— Ты хочешь меня, ты меня хочешь, — шепчет он, повторяясь. Папа никогда бы не вел себя так самонадеянно.

Она молчит — концентрируется.

— О-о, — стонет он.

Слышу тихий, но не прерывающийся звук — будто кто-то надувает матрас. Звук длится некоторой время.

— Ух Ух. Ммм, — вырывается у него. Он говорит «ммм», а не «мам».

Она не отвечает.

— Ты хочешь меня, ты хочешь меня… уух, — снова слышатся его слова. И опять: — Ууунх.

— Ну вот, — произносит она.

Он дышит как человек, у которого шок.

— Все.

Звук застегиваемой молнии. Мое дыхание остается спокойным.

— О черт, — голос у него какой-то грустный. Снова звук расстегиваемых и застегиваемых молний. Они решили заняться садомазохизмом. Ничего, бывает.

Кладу голову набок. Голая рука откидывает тканевую дверцу палатки. Рука тянется и вытирается о траву — сначала кулак, потом ладонь. Это мама. Правый рукав закатан до локтя. Она вылезает из палатки на четвереньках — вот он, регресс. На ней грязная серая футболка. Мама с трудом поднимается на ноги. Замечаю, что она не голая, а в спортивных штанах. Можно сказать, она одета. Только ноги босые. И она с трудом ими передвигает, пытаясь удержать равновесие. Сунув руку в палатку, нащупывает пушистый свитер. Он волочится по земле, а она, пошатываясь, уходит и пропадает из виду.

Жду, не выйдет ли Грэм вслед за ней. Может, они захотят продолжить свои занятия на пляже.

Но в палатке никакого движения. Я жду, наблюдаю и думаю о произошедшем.

Чипс говорит, что в массажном салоне на Уолтер-роуд за двадцать фунтов можно уединиться с женщиной, похожей на повариху из столовой, и она отдрочит тебе и покажет сиськи. Надо просить «макси-массаж».

Не могу поверить, что мог так ошибиться и подумать, что у мамы с Грэмом высокодуховное соитие. Со стороны это было похоже на те звуки, которые иногда можно услышать с последнего ряда нашего местного кинотеатра. Чипс говорит, что с того дня, как девчонка тебе отдрочит, до того, как разрешит все остальное, обычно не проходит и недели. Отсчет начался.

Вылезаю из-под машины. Три травинки слиплись и блестят от спермы. Мама не застегнула палатку. Слышу дыхание. Может, Грэм впал в медитативное состояние? Дыхание прерывистое, с присвистом. Замираю и слушаю. Звук нарастает и ослабевает. Заглядываю в палатку. Вегетарианские сандалии Грэма — наверное, купил новые — аккуратно стоят у входа. Через сетку вижу контуры его тела — он растянулся на спине и спит.

Тантра тут ни при чем. Это был дешевый пьяный перепихон, и Грэм даже не смог не уснуть, чтобы поведать о своих чувствах. Иногда даже мне требовалось больше времени, чтобы достичь оргазма, чем Грэму. Отказываюсь от мысли, что мама с Грэмом подходят друг другу и папе стоит стать плотником. Пусть космонавты видят вещи в перспективе. Беру сандалии Грэма и иду в том же направлении, куда отправилась мама. Перепрыгнув через шлагбаум, вижу неясное пятно, направляющееся в дюны. Бегу за ней, но не кричу. Две машины по-прежнему стоят на парковке, и красный кончик сигареты пляшет в темноте.

Я ступаю с гравия на песок, и бежать вдруг становится невозможно — ноги утопают в земле.

Дюны почти не освещены, есть только едва заметный контраст между темным небом и еще более темным песком. Каждый шаг делаю наугад. Ветер бросает песок в лицо; песчинки набиваются в уши. Кажется, я слышу, как кто-кто говорит «черт, черт», но ветер и волны тоже шумят, и к тому же я только что впервые в жизни курил марихуану.

Шагаю, пока ноги не начинают гореть. Мне уже хочется вырыть себе ямку и уснуть. Решаю не искать больше маму и похоронить сандалии в неглубокой могиле. Они песочного цвета. Он никогда их не найдет.

Усилием оттаскиваю себя подальше от шума моря, к огням кемпинга, которые все почти погасли. Две машины уехали. Небось развлекаются по очереди с моей подружкой. Я слишком устал, мне все равно. К тому же Льюис показался мне приятным парнем, он умеет слушать. Мне понравились его веснушки. У Джорданы бывали и похуже.

Возвращаюсь в палатку и вижу Джордану, которая спит поверх спального мешка. В прошлый раз я видел ее спящей во время нашей экспедиции в честь вручения бронзовых наград герцога Эдинбургского. Она не застегнула палатку. Я сидел у костра и смотрел, как она ворочается с боку на бок и чешется во сне.

Но теперь она спит, отвернувшись от меня, одетая, подтянув колени к груди и руки к подбородку. От нее пахнет черной смородиной.

Я не свожу с нее глаз и жду, когда же ее рука дернется к шее, чтобы почесать воспаленное место. Жду, когда она почешет ногтями между ног, — этот звук похож на шарканье наждачной бумаги. Но ничего не происходит Она лежит неподвижно.

Утром просыпаюсь и чувствую, что во рту пересохло. В палатке светло и жарко, как в духовке. Я один.

Выхожу и отправляюсь искать Джордану. Небо ясное, ветер слабый. Джордана болтает с какими-то новыми ребятами, собравшимися на парковке вокруг красного «гольфа». Даже с такого расстояния вижу, что на ней тонкая хлопковая майка, открывающая живот, и трусы от купальника. А сейчас не так холодно, чтобы ходить с голыми ногами. Она замечает меня и поспешно шагает по тропинке, чтобы поздороваться — или не допустить моей встречи с ребятами. Улыбается только губами.

— Доброе утро, — говорит она. Море шумит. Я смотрю на ее гладкие предплечья, молочно-белую шею.

— Я видела спящую женщину в дюнах — она была похожа на твою маму, как если бы та была бомжихой, — сообщает Джордана.

Разглядываю ее бедра, безупречный живот. Ни пятнышка.

— Что с тобой? — спрашивает она.

— Что с твоей кожей? — удивляюсь я.

Она просто красавица.