— О боже! — опять кричит одна из девчонок. После нескольких витков они единственные, кому еще весело. Слышится их истеричный смех.

С потолка моей кабинки на свободное место рядом, на мою ладонь и предплечье капает жидкость. Различаю два запаха: бензина и аммиака. Поднимаю голову и смотрю сквозь металлическую сетку на кабинку вверху. В ней два бесцветных овала, прижавшихся друг к другу. Жидкость просачивается сквозь пол их кабинки Часть разносит ветром, часть падает на потолок моей кабинки. Тут я понимаю, что это не просто овалы, а голая задница. Моя кабинка вырывается вперед, жидкость стекает по сиденью и попадает в следующую, кабину.

— Господи! — говорит одна из девчонок.

Парурезис — боязнь мочеиспускания в общественных местах.

«Орбита» становится похожей на водяную мельницу из ботанического сада. Я кладу лоб на металлический поручень и жду, пока колесо остановится. Концентрируясь, я визуализирую свои внутренние органы. Легкие похожи на свернутые пакетики с овсяными хлопьями. Сердце — мокрый теннисный мяч. Желудок — украденная сумочка. Позвоночник — пирамидка из деревянных кирпичей.

В конце концов аттракцион выключают, в том числе свет, музыку и освещение на площадке. Мы медленно останавливаемся; двое по-прежнему пронзительно кричат. Аттракцион снова включают: огни мигают и гаснут. Нас постепенно спускают на землю, по одной кабинке.

Когда я выхожу, мужчина с короткой прямой челкой кладет мне в ладонь однофунтовую монету. Кажется, что стоишь на водяном матрасе. Так, значит, вот оно, счастье. Понятия не имею, каково будет снова стать нормальным.

Сидя на гравии, смотрю, как выходят две девчонки, у одной на штанах мокрые следы.

— Прицел сбит, — говорит папа самому себе.

Присогнув колени, он смотрит через прицел маленькой винтовки. Рядом вывеска: «Беспроигрышный тир». Он делает шаг назад, чтобы оценить расстояние, и замечает, что я стою у него за спиной.

— Ты уже здесь! Понравилось?

— Было здорово, — отвечаю я.

Он возвращается к ружью и смотрит в дуло правым глазом.

— Одного мужика вырвало, но ни на кого не попало, — сообщаю я.

— Повезло, — прищурившись, бормочет папа.

Он, наверное, думает, что «Орбита» всегда крутится пять минут. Что это даже выгодно — пять минут всего за фунт.

Папа стреляет и попадает чаще в красную зону бумажной мишени и только иногда — в толстую черную линию, отделяющую красную выигрышную зону от белой, где не получаешь ничего (точнее, только значок).

— Ура! — радуется папа.

Хозяин аттракциона, до сих пор неприметно сидевший на табуреточке, встает, чтобы осмотреть мишень.

— Все-таки попал, — сообщает папа, поворачиваясь ко мне.

На хозяине пуховик на молнии, довольно уютный на вид.

— Извините, вы все-таки не целиком в красную зону попали. Должно быть точно в красное. Не повезло.

Папа наклоняется, чтобы поближе рассмотреть мишень, и чуть приоткрывает рот.

— Ладно, — соглашается он, — ничего страшного.

Мужчина берет ведро, на котором золотой краской написано «Беспроигрышный тир», и, встряхнув его содержимое, протягивает папе. В ведре полно значков в виде красно-белых мишеней. Думаю, их придумали для того, чтобы владельцы других аттракционов сразу видели неудачников. Папа улыбается хозяину и поворачивается ко мне.

— Хочешь значок? — предлагает он.

— Нет, благодарю, — отвечаю я.

Папа выглядит расстроенным.

— Спасибо, не надо, — обращается он хозяину тира.

Я пытаюсь представить, что бы он сказал, если бы я оказался на его месте.

— Беспроигрышный тир, но только для хозяина тира, — отпускаю шутку я.

Папа смеется. Это непохоже на его обычный смех, но все же. Он наклоняется: на гравийной дорожке лежит плюшевый кит.

— Выиграл в аттракцион с рыбалкой, — говорит он и протягивает игрушку мне. — Извини, были только киты и крабы.

Зал с игровыми автоматами — временная постройка с низким потолком — чем-то похож на разборную классную комнату. Стены и потолок выкрашены в черный цвет.

Таща папу за собой, с безразличием прохожу мимо «Риджрейсера», «Уличного бойца 2 турбо», «Смертельного поединка» и «Пакмана» и направляюсь прямиком к «Электрошоку», точной копии электрического стула. Для него выделили целую стену. Он похож на огромный дубовый трон. Над спинкой настоящий вольтметр, отражающий продвижение к конечной цели —13,2 вольт.

— Вот, пап. Хочу, чтобы ты попробовал, за мой счет, — предлагаю я. — Только надо продержаться до конца, а то, считай, деньги выбросили.

Повсюду висят предупреждающие знаки: «Высокое напряжение», «Осторожно: провода под напряжением». Есть даже знак на валлийском с картинкой человечка, которого бьет током: «Опасно/Перигл».

— И сколько ты готов заплатить, чтобы меня поджарили?

— Сколько нужно, — отвечаю я.

Вспоминаю, как папа дал мне тридцать фунтов, чтобы я сходил к терапевту.

Он садится на стул и выпрямляет спину. Я помогаю ему застегнуть кожаные ремешки на руках и ногах. Проверяю, находятся ли пальцы в контакте с электродами на подлокотниках, и бросаю теплую однофунтовую монетку в специальное отверстие.

— Я этого не делал! — кричит отец.

— Покайся! Покайся! — восклицаю я.

— Меня жена заставила! — продолжает он.

— Последнее слово?

Он открывает рот, еще не успев ничего придумать.

— Надо так надо! — Папа всегда так говорит, когда мы долго едем на машине и мне нужно в туалет.

— Нет последних слов получше? — спрашиваю я.

— Вперед, в неизвестность! — решается он.

Несколько ребят из зала отрываются от автоматов.

Двое мальчишек высовываются из низких гоночных машин «Формулы-1».

На папе зеленая рубашка с короткими рукавами и шорты цвета хаки.

— Приговариваю вас к смерти на электрическом стуле, — провозглашаю я и жму на кнопку «Высокое напряжение».

Раздается звук захлопывающейся тяжелой металлической двери. Затем мы слышим биение сердца приговоренного и жужжание разогреваемого электрогенератора. Включается вольтметр.

Папа широко раскрывает глаза и притворяется, что ему очень страшно. Если бы он знал.

Казнь начинается. Стул неистово трясется. Я вижу, что папа не ожидал, что все окажется настолько серьезно. Подошвы его сандалий бьются о ступни. Слышится резкий стрекот статического электричества.

Ко мне подходят и встают рядом два парня в кепочках, наблюдая за происходящим. Папа не сдается.

— Держись, пап, подбадриваю я.

Его лучшие очки соскальзывают с носа, ненадолго приземляются на колено и падают на пол.

Один из парней хохочет и тычет пальцем в сторону отца.

— Ты можешь это сделать! — кричу я, наклоняюсь и поднимаю очки. Смотрю на папу: он дико вращает глазами.

Стрелка вольтметра преодолевает половинную отметку. Женщина, разменивающая деньги, наблюдает за нами снаружи. Она курит. Ей скучно.

От папиной головы поднимается дымок. Его лицо покраснело, но, к моему удивлению, он сияет, улыбаясь так, что зубы клацают. Он прерывисто смеется, подскакивая на сиденье. Я вижу контур костяшек на его руках; кожа на них побелела.

Кто-то из ребят кричит:

— Бах!

Из папиной макушки вырывается столб дыма. Звук такой, словно что-то поджаривается и шипит на сковородке.

По мере того как электрический звук затихает, остается лишь монотонный писк монитора, показывающего, что папино сердце якобы остановилось.

— Ура! — кричу я.

Мальчишки с одобрением кивают и уходят. Дым стелется по низкому потолку и выливается в окно — водопад наоборот. Как чайник, закипающий под навесным кухонным шкафом. Стул постепенно перестает трястись.

Глаза у папы закатились. Он ослабил руки, вцепившиеся в кресло. Голова упала на плечо. Язык вываливалился. Конечности безвольно повисли.

Я подхожу к трону и беру его руку, точно собираюсь сделать ему предложение.

— Ты не умер, — говорю я.

Взгляд снова концентрируется. Папа издает долгий гортанный стон. Руки медленно приподнимаются, повисшие запястья трясутся. Эксперимент удался. Уже несколько месяцев, может и дольше, папа не притворялся ожившим трупом. Его зомби-рука хватает меня за горло. А потом обнимает.