— Победа в этой изнурительной, жестокой войне была обеспечена прежде всего действием наших войск. Мы это знаем, для нас это бесспорный факт. В дни годовщины вся пресса, в том числе и наша фабричная газета, широко освещает героические подвиги советских воинов. Естественно, хочется сделать это по-журналистски, с выдумкой. У нас во втором цехе есть электрик. Уважаемый человек. Воевал он на Первом Украинском фронте. И я решил сделать о нем материал, чисто документального порядка. Вот человек был командиром батальона, вот его боевые характеристики, а вот он на трудовом фронте, вот его трудовые характеристики... Поехал в архив. Ну, знаете, под Москвой...

— Проезжала однажды мимо на электричке, — ответила я тихо, утомленная несколько длинноватым вступлением.

— Очень милый такой город. И есть там архив. Военный архив Министерства обороны. В этом архиве, в громадных хранилищах собраны все документы Великой Отечественной войны. Здесь и боевые донесения, и приказы, и списки личного состава, и накладные на получение фуража, служебные характеристики, подшивки солдатских газет... Словом, все, все, все...

Буров говорил монотонно. Руки его лежали на столе, пальцы были чуть растопырены, будто он придерживал скатерть.

Подошла Люська, выдвинула из-под стола стул, села. Пропела:

— Здравствуйте, Андрей Петрович.

Буров кивнул, вопросительно уставился на Люську.

— Отдайте нам Наташу, — сказала Закурдаева. — А мы пригласим вас к нашему столу. Не надо отрываться от коллектива.

— Нам хорошо и за нашим столом. Это первое, — ответил Буров. — Второе — у нас с Наташей деловой, серьезный разговор. Третье — лично вы, Закурдаева, можете пересесть к нам.

— Как же я пересяду, — удивилась Люська, — если столько заказали? Это во-первых... Во-вторых, мне с мальчиками нескучно. В-третьих, чисто женский вопрос: вы не боитесь, что вас побьют?

— Не боюсь.

— Зря.

— Такой уж я бесстрашный.

Люська подмигнула мне. Сказала громко, так, чтобы было слышно соседям:

— Да, Наташа, разговор, действительно, неотложный. Но, как только освободишься, знай, мы тебя очень ждем.

Я сидела спиной к Люськиной компании. Л не видела, как там реагировали.

— На чем мы остановились? — спросил Буров, когда Люська ушла.

— Вы рассказывали про архив, — вежливо напомнила я.

— Да, — вздохнул Буров. — Изучал материалы Первого Украинского фронта, периода выхода к реке Одер и натолкнулся на один интересный материал.

Теперь Буров пристально смотрел мне в лицо.

— Это был наградной список разведроты. Четыре графы: звание, фамилия, имя, отчество. Какой орден. Дата вручения... В середине списка я увидел запись: «Старшина Миронов Алексей Далматович. Орден Славы I степени. Не вручен. Погиб 4.4.45 г.» Ваш отец был полным кавалером ордена Славы?

— Я ничего не знаю.

Соседка Сания стирала. Я поняла это еще в подъезде, когда Буров приоткрыл дверь, пропуская меня вперед, и я робко прошла боком, словно крадучись, будто здесь, в доме, не жила столько лет, будто здесь не было моей комнаты, а мы шли к кому-то в гости.

Пар не плавал слоями. Но сильно пахло вываренным бельем. И стены лоснились от сырости. Лестничные перила со старой, потрескавшейся краской влажно блестели от света. Мне всегда казалось, что лампочка в нашем подъезде самая тусклая, но сегодня она светила вызывающе ярко; может, ее сжигало любопытство и ей не терпелось рассмотреть моего мужа?

Он ступал вслед за мной по ветхим деревянным ступенькам, которые устроили кошачий концерт — скрипели, пищали, мяукали, может быть, на свой лад поздравляли меня. Я предчувствовала: сейчас начнут открываться двери и соседи станут смотреть на лестничную площадку. И мне придется всем говорить:

— Добрый вечер. Я вышла замуж.

Тогда соседи будут рассматривать Бурова, как слона в зоопарке. Но это лучше, чем промолчать. И дать повод думать, что в их доме живет молодая шлюха, которая вот так запросто водит к себе на ночь мужчин — старше себя по возрасту лет на десять.

Я достала из кармана пальто ключ. Но почему-то не могла попасть в скважину. Виновато взглянула на Бурова. Он улыбнулся, взял ключ.

Пар обнял нас. Точно друг, точно близкий родственник. Изъявляя бурный восторг и подвижность, он ринулся из темного коридора на лестничную площадку длинным белым облаком. И, конечно, легко было подумать, что мы уже не стоим на земле, а прямым ходом возносимся к небу.

— Как в раю, — сказал Буров и вступил в коридор.

Свет горел только на кухне. И дверь казалась прорезанной в тумане. Сания склонилась над корытом. В выварке на плите чавкало и булькало белье.

Сосед Гриша вышел из комнаты. Он был в сине-красной клетчатой рубашке, закатанной до локтей. Лицо у него было веселое, как всегда, когда он находился «под легким газом».

— Это мой муж, — сказала я Грише.

— Поздравляю, — ответил он. И стал боком, пропустив меня к дверям моей комнаты.

Буров, очки которого запотели, не видел совершенно ничего. Сосед Гриша протянул ему руку. Но Буров не видел протянутой руки. И стоял как столб на перекрестке. Гриша не обиделся. Он сам нашел руку Бурова. И хорошо пожал ее.

— У меня есть больше чем полбутылки, — сказал Гриша. — Надо выпить.

— У нас есть бутылка. Выпить надо обязательно, — согласился Буров.

Я наконец сладила с замком, открыла дверь в свою комнату.

Сосед Гриша ушел на кухню и что-то объяснял жене по-татарски.

Буров споткнулся о порог. Успел подхватить очки. Близоруко сощурил глаза. Не думаю, чтобы в тот момент он оглядывал комнату, хотя и был здесь впервые.

— Она стирает всегда, — сказала я, кивнув в сторону кухни.

— Очень хорошо. Чистоплотная женщина, — Буров протирал очки.

— От стирки много влаги. Наша квартира похожа на болото.

— Я бы этого не сказал, — Буров надел очки. Осматривал комнату медленно, не скрывая этого. — У тебя хорошо. Очень хорошо. А стирка... Если бы ее величество природа наделила людей такой прекрасной шкурой, как у леопарда, тогда бы не было никакой стирки. Тогда бы мы только облизывали лапы...

— Леопарды лижут лапы, как кошки?

— Лижут, — почему-то невесело вздохнул Буров. — Все лижут...

В дверь постучали.

— Входи, Гриша, — сказала я.

Гриша нес бутылку впереди себя, словно букет с цветами.

— Темп, темп, темп — пароль нашего времени. — Буров расстегнул портфель, стал доставать из него выпивку и закуску.

— Иди вымой руки, — сказала я. — Вот полотенце.

— Это идея!

— Сними очки, там пару не поубавилось.

— Умеешь, умеешь, — весело сказал Буров.

— Что?

— Отдавать распоряжения... Гриша, твоя жена тоже отдает распоряжения?

— Детям! Только детям!

— Гриша, ты настоящий мужчина. Мы с тобой выпьем, Гриша.

— Много раз, — заверил сосед.

Буров ободряюще кивнул мне. Поняла, он тоже волнуется.

...В общем, было большим счастьем, что среди нас оказался сосед Гриша.

Буров боялся cerimonia. Гриша не имел о ней никакого понятия. Он сказал, что не любит коньяк, потому что его нельзя пить стаканами. Буров заметил, что это гениально. И выпил с Гришей водки из граненого стакана. Только не полный, а половину.

Я предложила позвать к столу Санию. Но Гриша категорически заявил: ходить в гости — дело не женское. У Сании дети. Пусть она укладывает их спать.

Я возражала. Дав тем самым Бурову повод для пространного рассуждения:

— Мы должны уважать традиции предков. И традиции нации. Это элементарно? Да. Элементарно. Сейчас это признают все. Все с этим согласны. В переводе с латинского слово «традиция» означает: передача обычая, порядка, наконец, самой жизни — от одного поколения к другому. Никакой обычай, никакой порядок не может сложиться враз, допустим директивно. Ему всегда предшествовало что-то, ставшее теперь тайной веков. Мы можем пытаться разгадать эту тайну, но в лучшем случае разгадка будет более или менее правдоподобным домыслом. Ясно же одно — традиции установили наши предки, давшие нам жизнь. Если бы они установили другие традиции, лучшие или худшие, нас бы с вами не было на свете. А были бы другие люди, поскольку иные традиции вызывали бы иные обстоятельства. И чья-то из наших прапрапрабабушек не встретилась бы с прапрапрадедушкой. И ветвь рода пошла бы иначе...