И точно, бывалый я человек и сам видел, как Волга впадает в Каспийское море, а вот что лошадь овес ела, не понял.
К. Федин
Обыкновенные глаза
О, глаза были гораздо богаче жалкой
человеческой речи, — каждой мысли они
придавали неисчислимые оттенки и прос-
тое «да» говорили в любой окраске, от не-
бесно-синей до болотной, от смоляной до
карей, от пепельной до чернильно-вороной,
и каждое это цветное «да» светилось на
свой лад в глазах мужчин и на свой — в гла-
зах женщин…
(К. Федин. «Первые радости»)
Петухов смотрел на нее в упор пестрыми, разноцветными глазами, слегка раздувая резные свои, столичные ноздри.
Как заяц, лакомящийся хрусткой осенней морковкой, шевелил мохнатыми, как и весь он, ушами, пронизанный сквозной искрящейся радостью Онисим.
Все они — и одетый с провинциальной изысканностью губернского премьера Бенефисов и непринужденно донашивающий чье-то петушиного цвета исподнее Талдыкин, и напористый, юный, с едва пробивающимися усиками Гавриил — в эту минуту были похожи тем почти неуловимым, единственным в своем роде, чисто мужским сходством, которое никогда не встречается у женщин.
Чахлый уездный скверик осенял друзей нехитрым своим убранством. Кружевные тени листвы мягко скользили по лицам, ловили друг друга на желтых дорожках и зеленых газонах и были похожи на что-то такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать, но с детских дней знакомое и памятное и, кажется, даже читанное. Теплый парной денек из тех, что вряд ли когда бывают в январе, а уж если выдадутся, так непременно в июле, был в разгаре.
— Который час? — небрежно спросил порозовевшими глазами Петухов.
И юношески срывающимся глазком тундрово-бессрочной окраски ответил ему взглядом же, как припечатал, Гавриил:
— Без трех два!
Как радостно было всем пятерым ласкать ее глазами — стройную, как молодая березка, чистую, как слеза тронутого читателя, такую славную и опрятную в этой обычной своей красной шапочке и в то же время такую соблазнительно-пьянящую бутылку «Нежинской рябиновки».
— За что пьем? — уверенным актерским баритоном, небрежно и как бы невзначай, спросил Бенефисов, но карие глаза его, минуту назад совсем голубые, как это легкое, какое-то невсамделишное небо, и вот уже черно-самодержавные, как голенища исправника, — эти глаза стали вдруг серо-буро-малиновыми. Лысина жандарма выплыла из-за узорчатого, как пряник, киоска с пивом, и прокурорская плешь, плавно качаясь в остановившемся воздухе эпохи, двинулась ей навстречу.
Петухов резко, давно обдуманным движением, всадил штопор в пробку.
— Я не хочу пить за! — озорно шепнул он. — Я буду пить против. Всю жизнь пили мы неправильно.
— Ах-х… — выдохнул Талдыкин и смущенно погладил закуску, как гладят ребенка, единственного и любимого.
«Лида!» — подумал скорбно Гавриил.
Но было уже поздно. Лида шла замуж за купца и срочно экранизировалась. И это было ни на что не похоже.
•
Р. Фраерман
Туманная юность
И, глядя на солнце, которое с таинст-
венной дрожью поднималось из-за реки,
она попросила у этого приходящего дня
любви, мудрости и понимания жизни и
разных вещей, которых, вероятно, много
на свете.
(Р. Фраерман. «Дальнее плавание»)
Динка проснулась рано, хотя было уже поздно и мама уже ушла, а папа еще не пришел. День был серый, и городок ее, родной и любимый, не был красив и весел. Но она любила его и таким, с его маленькой речушкой и узкими улочками! Ведь здесь она родилась и выросла, тут узнала таблицу умножения и много других интересных вещей. Здесь она видела снег зимой и траву летом, и здесь горела ее светлая юность несильным, но чистым и ярким светом, и свет этот пылал в Динкиных глазах, особенно ярких сегодня, в день ее шестнадцатисполовинойлетия.
Пока она спала, весь класс уже перебывал у своей любимицы. Подруги убрали комнату, помыли пол, побелили потолок, приготовили за Динку все уроки и даже позавтракали за нее. Динка засмеялась весело и решила, что она обязательно хорошо проживет свою жизнь.
«Это ничего, что я некрасивая, — подумала она о себе. — Зато я милая и непосредственная и обязательно понравлюсь массовому читателю. Я прочту все-все книги, и у меня будет много друзей, и я поеду куда-нибудь и буду оттуда писать письма и скромно делать свое небольшое, но нужное людям дело. И, может быть, я даже выйду замуж…»
— И у нас будут дети, — подхватил неслышно вошедший в комнату Вася. Он так давно знал Динку и так много думал о ней, что научился безошибочно читать все ее самые тайные мысли, и это уже никого не удивляло.
— Разве ты меня любишь, Вася? — тихо спросила Динка. — А я думала, что мы просто очень-очень большие друзья и что это очень хорошо.
Вася ничего не ответил, он только взял Динку за руку и так посмотрел на нее, что она сразу поняла, почему красивая Валя нравится ему меньше, чем она, совсем простая и даже с веснушками Динка. И ей стало жаль уходящего детства, но она не заплакала, и Вася засмеялся вместе с ней. Девочки из ее школы стояли под окнами и слушали, как смеется их Динка, и кривая успеваемости резко шла вверх. Но вдруг милое лицо Динки перекосилось, она бросила тарелку на пол, порвала любимую книжку и вся в слезах кинулась на Васю.
— Уходи, — закричала она. — Ты ничего не понимаешь! Вы все ничего не понимаете. Он, она, они тоже не понимают. Оставьте меня! Я буду переживать! Я вспомнила, что у нашего любимого завуча один зуб со свистом. Я не могу больше так жить! Опустите мне веки! Оставьте меня! Прочь! Уйди! р-р-р…
Вася поспешно вышел. Еще более поспешно вышла книжка для детей старшего возраста.
•
Стихотворцы
Из цикла «Девушка с букетом»
Читатель, улицу представь себе и вот
Представь, что девушка по улице идет.
Букет в руках ее. Навстречу ей — старик,
Он взял букет и — в урну… Легкий вскрик…
Допустим, что случилось вдруг при этом
Присутствовать известным трем поэтам.
Сюжет был каждым за основу взят.
Вот как они его изобразят.
1. Вера Инбер
Сегодня знаменательная дата:
По тупику, где я росла когда-то,
Молоденькая девушка идет.
Блондиночка. И надобно сознаться,
Что ей к лицу сегодня восемнадцать.
Которых мне никто уж не дает.
Увы, увы… Но унывать не надо.
Ура, ура… Мне грустно, нет, я рада:
Старик Шопен звучит во мне с утра.
Товарищи, я заявляю прямо —
Я девушке не бабушка, не мама,
Я старшая, нет, младшая сестра.
Ведь я пишу. Стихи. (Местами проза.)
И вот я — девочка. (Метаморфоза!)
Агу… Бегу… Детгиз… Пе-ре-из-даст!
Хлебнув страниц неслыханную дозу,
Невиданную принимает позу
И подо мной брыкается Пегас.
Но, не смущаемая диким ржаньем,
Соединяю форму с содержаньем,
А если не соединяется,
То, не терпя в моем искусстве фальши,
Оставлю так и продолжаю дальше
И мирно добираюсь до конца.
Но вот старик, похожий на Сократа,
Он спит и видит лавры Герострата,
У девушки моей он взял букет.
Минута… и цветочки в жерле урны,
Известной нам, как зурны и котурны,
Не год, не два, а много тысяч лет.
Да, рождена я подлинным поэтом!
Сижу, гляжу, дрожу, пишу об этом,
Читаю стих взволнованной толпе,
Среди которой, с радостью великой,
Я замечаю дружеские лики
А. Б., В. Г., Д. Е., Т. Д., Т. П.
