`— «Я привез для вас, ваша милость, нечто интересное», — вместо приветствия проговорил господин Эйкенсайд, — «давайте-ка войдем в дом и поставим блюдо на стол, довольно тяжело держать все это в руках!», — торопливо добавил викарий.

Мы отправились в столовую Мейсенхауза — в ту самую, которую вы видели.

Марк взглянул на Эмили и Дика, а затем и мне достался теплый свет мягко прищуренных глаз моего парня. Я судорожно вдохнула и ответила ему улыбкой.

— Священник поставил это сооружение на стол и осторожно поднял хрустальный купол. Мы увидели старый серебряный кубок, стоящий на блюде. На кубке было выгравировано изображение пчелы.

— «Этот кубок с его содержимым хранится в моем приходе более пятидесяти лет», — начал объяснения Томас Эйкенсайд.

— «Один из моих предшественников однажды оказал гостеприимство ученому мужу, имя которого мне неизвестно, и который приезжал сюда из Лондона за местными растениями. В благодарность за хороший прием ученый муж подарил священнику вещество, то самое, что находится в кубке и про которое он сказал, что это — чудодейственное лекарство, но помогает оно, если смешать маленькую его крупинку с вытяжками из многочисленных редких растений».

— Как видите, описание викария было довольно туманным, — заметил Марк и продолжил рассказ:

— Дядя Альфред и я заглянули в кубок и увидели там большой зеленый комок какого-то неизвестного вещества. Дядя удивленно посмотрел на священника.

Тот снова принялся разъяснять:

— «Я подумал, что вы, дорогой сэр Альфред, занимаетесь естественными науками и лечите людей, так кому же, как не вам следует отдать этот кубок? Он и так уже очень давно стоит без всякого дела, может быть и испортилось там все. А вдруг и вправду в этом зеленом комке заложена большая целебная сила? Только вам, сэр Альфред, под силу проверить это».

— Викарий виновато улыбнулся, а дядя Альфред сердечно поблагодарил его и отнес средство в лабораторию, которая тогда находилась в подвале Мейсенхауза, где вы, друзья, также успели побывать, — и нас, гостей, снова одарили теплым взглядом.

— Но я ничего не успел ни проверить, ни исследовать, — подхватил Альфред Мейсен, — потому что разразилась та жестокая эпидемия. Дело в том, что в начале июня 1755 года (шел двадцать третий год с тех пор, как мы переехали в Англию) в окрестностях Белдорфа появилась некая инфекция, о которой мы по сей день не знаем, что это было. По многим симптомам эта эпидемия походила на, так называемый, «английский пот»³¹. Однако, от последней вспышки английского пота в 1551 году до 1755 года, о котором идет речь, минуло больше двухсот лет. К тому же, у заболевших в восемнадцатом веке на коже появлялась сыпь, чего не происходило у жертв эпидемий пятнадцатого и шестнадцатого веков.

Профессор вздохнул, видимо, описываемые события волновали и огорчали его, несмотря на колоссальный отрезок времени, который отделял его от года эпидемии таинственной болезни в Белдорфе.

— Начали умирать люди. Ко мне потянулись за помощью и я сделал маленький госпиталь в Мейсенхаузе, где мы с Марком и Ангеликой, как могли, пытались помочь заболевшим. Болезнь протекала так: резко поднималась температура, человек дрожал и страдал от судорог, затем начиналось сумасшедшее потоотделение — люди лежали совершенно мокрыми и от них исходил тяжелый, очень неприятный запах. Больных охватывала непреодолимая слабость и сонливость — именно на этом этапе была максимальная смертность.

Мы старались поддерживать заболевших в умеренно-теплых условиях, давая им питье с клюквенным соком, отвар ивовой коры, сердечные и успокоительные средства, минеральную воду, переодевали их в сухую и чистую одежду. А вот после того, как появлялась сыпь на коже, начиналось быстрое выздоровление... у тех, кому удавалось дожить до этого...

Альфред Мейсен сокрушенно покачал головой, говоря:

— Несмотря на все старания, смертность моих пациентов составляла около пятидесяти процентов. Особенно тяжело переносили эпидемию подростки и молодежь. Заболевшие, которые не попали ко мне и находились в деревне, были в гораздо худшем положении. В борьбе с этим заболеванием прошел месяц, эпидемия пошла на спад и в нашем госпитале осталось трое уже выздоравливающих пациентов. И в это самое время, когда мы думали, что все позади, заболел Марк.

Профессор сел на скамейку и оперся руками о колени, наклонившись вперед, его глаза сверкали, он будто заново переживал события двухсотпятидесятивосьмилетней давности:

— Я сразу понял, что мой мальчик заразился... Утром он не смог встать с постели, весь горел, тело его сводили мучительные судороги. Марк смотрел на меня широко открытыми глазами, в которых сквозило удивление и растерянность. А потом он перестал узнавать меня...

Я не могу описать словами силу ужаса, охватившего меня. Нет! Я не могу его потерять! Мой племянник стал для меня сыном, дорогим, единственным. Он — главное, что есть в моей жизни.

Снова мы услышали тяжелый вздох профессора.

— Я позвал Ангелику и попросил ухаживать за Марком нашими проверенными средствами, а сам кинулся в лабораторию. Я рассуждал таким образом, что риск очень велик — эта эпидемия поражает в первую очередь молодежь и обычного лечения может оказаться недостаточно для спасения Марка. Вспомнив о кубке Томаса Эйкенсайда, я решил попробовать сделать средство, используя тот зеленый комок. Викарий говорил, что нужно добавить вытяжки редких растений. Кроме того, он упомянул, что это лекарство нельзя нагревать и смешивать со спиртом.

Дядя Марка взъерошил свои пышные волосы, на его пальце блеснул перстень с пчелой, он покачал головой и продолжил:

— Я взял имеющиеся у меня экстракты редких растений и несколько вытяжек обычных растительных видов. Потом, вспомнив об изображенной на кубке пчеле, добавил две засушенных пчелиных матки, растертых в порошок — всего ингредиентов вышло тридцать один. Смешал их понемногу в разных количествах, в конце добавил щепотку толченых свежих грибов — тех, что растут на деревьях, особенно на березах. Потом достал из кубка комок, отковырнул от него небольшую часть — с булавочную головку и растер в пудру. Высыпал этот порошок в чашу со смесью экстрактов и хорошенько перемешал. Перелив готовый состав в маленький стаканчик, я бросился в комнату к Марку.

Я представила себе эту лихорадочную, интуитивную работу профессора, создающего новое лекарство, его порывистые движения, ужас, подгонявший ученого и заставлявший его метаться по лаборатории, выбирая и смешивая экстракты. Я будто видела, как упал и разбился какой-то стакан и профессор оттолкнул ногой осколки, не отвлекаясь на мелочи, как отлетела в угол лаборатории отброшенная в сторону мерная ложка...

— Меня встретила испуганная Ангелика и я понял, что состояние Марка ухудшилось. Температура у него была очень высокой, на той грани, что может выдержать человек, то есть около сорока двух градусов. А при сорока трех градусах человек умирает, «сгорает». Спасти моего племянника могло только чудо. Я попытался было влить из ложки в рот Марка лечебный состав, но зубы его были плотно сжаты, тело сотрясали судороги и била крупная дрожь — у меня ничего не получилось. Охваченный отчаянием, я стал быстро обдумывать, что же делать и мне пришло в голову ввести состав другим способом. Я понимал, что положение почти безнадежно и лишь поэтому осмелился на необычные по тем временам действия.

— Ты всегда опережал время, дядя Альфред, — вставил Марк, — Альфред Мейсен скромно улыбнулся и мы услышали, что же было дальше:

— Я взял скальпель и прокалил его на пламени свечи, поднял руку моего племянника и сделал довольно глубокий разрез на внутренней ее стороне чуть выше запястья, в стороне от вен и сухожилий. Ангелика ахнула и отвернулась. Тогда я просто вылил на рану часть состава из стакана и забинтовал руку Марка... Все... Я сделал что мог, теперь мне оставалось ждать и надеяться, но, сказать по правде, надежды у меня не было. Почти не было.