Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Солнце грело уже совсем по-весеннему. Сегодня в небе отверзаются врата — и Вырий, Правь, отворяется к Яви. Говорят, если хорошенько прислушаться, можно услышать скрип медных петель. Сам Несмеян не слыхал, да и не стремился, но встречал людей, которые хвастались, будто слышали. Несмеян не верил — для такого надо обладать небывалой безмятежностью души, а таким людям хвастовство не присуще…

Сегодня же во всех лесах просыпаются Лесные Хозяева — медведи, воплощения и излюбленные Звери Самого Велеса, Неназываемые Истинным Именем.

Посреди широкой поляны — огромный корявый, косо сломленный пень, весь изодранный медвежьими когтями. Любит Лесной Хозяин поиграться с обломком дерева, поточить когти.

— Здесь? — Купава остановилась, тяжело дыша и отдуваясь. По всем бабьим приметам выходило, что опять будет сын, про что жена поведала Несмеяну ещё четыре месяца тому. На ухо, едва слышным шёпотом, чтоб не услышала нечисть, которой немеряно вокруг человека и его жилья. Несмеян вновь недовольно покосился на неё — в лесу нечисти ещё больше. Сглазят альбо подменят, мало ли чего… На Купаве, правда, был его войский пояс — широкий, из турьей кожи с тяжёлой медной пряжкой, с медвежьим знаменом — нет лучшего оберега для непраздной бабы.

На поляне было многолюдно. Вестимо, не весь Полоцк сегодня собрался на эту поляну — Лесного Хозяина будить. Один конец городской — человек триста собралось, не менее, но на поляне было тихо. Да и чего зря голосить-то раньше времени.

Несмеян старался приодержать жену хотя бы за локоть, помочь ей, но Купава только смеялась — ей заметно полегчало, пару раз она даже сказала что-то вроде — тоже пойду плясать, но гридень сунул ей под нос кулак, и жена смолкла. Даже её невероятное упрямство иногда давало трещину перед мужем.

Заревел рог — хрипато, совсем по-медвежьи — не гляди, что бычий. Народ сдвинулся теснее — и все в вывороченных наизнанку шубах, тулупах и полушубках. Хоть и овчинная сряда, а всё же не по себе — больно уже похоже на медведей. Хоть и не ходят медведи стаями.

Забили в кудесы, зазвенели колокольцы, затрещали трещотки. Немногочисленные девки — для такого выбирали по всему концу самых красивых да самых голосистых — мелодично завели песню-побудку:

   Не во светел день, не во темну ночь
во лесную крепь
к огню горючу, к потоку бегучу
к камню заветну
сбираются старцы старые
с четырех сторон,
кощуны творят, требы приносят,
вещего просят:
гой ты, дедушко, гой, медведушко
щедрый батюшко!
Черен ты да рус, стар да вечно юн
хладен ты да яр
вести вещие приносят тебе
воды быстрые
зверем рыскучим достигаешь вмиг
моря дальнего,
легкой птицею ты вздымаешься
в высь лазореву,
сберегаешь ты чёрн калинов мост
днем да ночию,
пиво те мы льем, славу те поем
да к себе зовем
бог наш рогатой в шубе мохнатой
в шапке золотой!

И не стерпел шума сильномогучий Лесной Хозяин — около пня вздыбились и распахнулись снеговые пласты, нарочно для того набросанные на давно брошенную Хозяином берлогу. И встала в отверстой яме, перекрыв глухим рёвом и сопели, и бубны, и колокольцы, бурая косматая туша!

Девки с визгом ринулись посторонь — хоть и знают, что всё понарошку, а всё одно страшно — а ну как взаболь! У медведя-то даже голова есть с клыками, гляди-ка! А в глазах-то, в глазах — прямо-таки огоньки горят, как у живого!

Медведь выбирался из ямы неуклюже и тяжело — опытный охотник вмиг сказал бы, что это никакой не медведь. Но всем — и опытным, и неопытным, и вовсе не охотникам — сейчас виделся настоящий зверь.

Осталась у берлоги только заранее принаряженная девушка — стояла, закусив губу, видно было, что сердце тоже готово выпрыгнуть от страха, но стояла — ещё вчера жребий указал на неё, как на "медвежью невесту".

Лет двести-триста тому пришлось бы ей пойти к настоящему медведю, взаболь стать невестой Лесного Хозяина. Крепка медвежья любовь, да тяжела… мало кто в живых остаётся, хотя Несмеян и такие рассказы слышал. И даже про детей от подобной любви слышал…

Теперь не то.

Но и то "медвежьей невесте" честь будет весь год. И хвори будут обходить её стороной, и парни будут на посиделках звать её плясать в первой черёд… и сваты, скорее всего, по осени в первый двор заглянут — к ней!

Потому и горели такой завистью глаза отбежавших подружек.

Медведь, наконец, выбрался из берлоги, стал на задние лапы и выпрямился во весь рост, угрюмо повёл головой, озирая тёмно-красными глазками собравшуюся толпу кривичей. Посунулся вперёд и тут девушка, молодая и прекрасная в своей отчаянной непритворной решимости — он, может, и виделся ей истинным медведем — шагнула навстречь.

Зверь обхватил девушку лапами, она совсем скрылась под могучей тушей — и тут шкура — настоящая, медвежья! — опала с медведя, обнажив сухого высокого старика. И девушку рядом с ним — она уже счастливо смеялась и махала рукой подружкам.

Снова взревел рог. Коло двинулось посолонь, приплясывая, ворочаясь, потягиваясь и переминаясь, протирая глаза, словно разбуженный человек альбо медведь, мужики утаптывали сапогами и лаптями, талый снег — припевая следом за ведуном нехитрую, но выверенную сотнями и тысячами поколений припевку-присказку:

   Гой ты, дедушко, гой, медведушко
щедрый батюшко!
Пиво тебе льем, славушку поем
да поклоны бьем!
В шубе мохнатой, в шапке золотой
снами буди!

Народ расходился. Купава всё же сумела протиснуться к пню — Несмеян помог протолкаться — ласково погладила шершавое дерево, развернула прихваченный из дома узелок. Выложила один за другим семь небольших печёных комочков. Любая хозяйка на Комоедицу печёт "комы" из гороховой, ячменной и овсяной муки. Конечно, комы должна печь старейшая женщина в доме, большуха, альбо бабушка, да вот только… в доме Несмеяна старейшей женщиной была его жена, Купава.

— Медведушко-батюшко, — шептала женщина, всё так же поглаживая пень. — Скушал бы блинка, да запомнил бы добра — коровушку бы мою летом не трогал, да на пасеках бы не озорничал.

На миг Несмеяну почудилось, что ОН, Неназываемый Зверь, уже здесь, проснулся и смотрит на них из-за густого елового лапника. Ощущение было до жути истинным, гридень готов был даже поклясться, что вон там, под еловой лапой горят красноватые глаза Лесного Хозяина.

— Медведушко-батюшко, — продолжала шептать Купава. — Послал бы ты мне сынка сильного, как ты.

Серый за спиной ощетинился и глухо зарычал — по зверю.

Неуж не причудилось?

Но нахлынуло и сгинуло.

Но пора было уходить — ТАКОЕ на пустом месте не возникнет.

Возвращались той же дорогой. На опушке Купава остановилась перевести дух, и Несмеян невольно залюбовался городом.

До Полоцка было два перестрела. Над городом, над глинистыми валами и рублеными городнями, над кровлями теремов и куполами белокаменного христианского собора стояли тьмочисленные дымы, до самого леса тянуло запахом блинов. Звенели над городом крики — девки, стоя на кровлях, окликали весну, зазывали в гости лаской да приговорами.

Слов было не разобрать, но Несмеян и так знал их наизусть.

   Ты вырий, вырий ярый,
ты вылети с-за моря,
ты вынеси ключики,
ключики золотые
ты замкни зимоньку,
зимоньку студеную
отомкни летечко,
летечко жаркое!
59
{"b":"209418","o":1}