Но друзья его всё же сговорили, и он не пожалел…

А потом случился Купала, и Гордяна вдруг отдала венок чужаку, мало того — на семнадцать лет старше себя. Околдовал её кто-то, что ли?

Очнулся Корнило оттого, что отец чуть толкнул его локтем в бок. Не вдруг и осознал, что сейчас не лето, и не изок-месяц, а самое начало студня, и за стенами избы — зима, сугробы и мороз.

Пришло время дарить подарки.

Отцу Гордяны, Мурашу, Корнило вложил в руки знатной работы зверобойный лук и тул, полный белопёрых стрел — знал, чем угодить первому охотнику округи. Клееные из нескольких слоёв разного дерева кибити лука с жильными и роговыми накладками, неразрывная тетива из лосиных жил, украшенные бисером налучье и тул. Дорогой подарок, кто понимает — у Мураша враз загорелись глаза.

Хозяйка дома, Милава, приняла от жениха — теперь и Корнила всяк про себя уже именовал женихом! — серебряные колты с узором из солнечных крестов. И запах дорогих духов тонкой струйкой тянулся из хитрых горловин.

И, наконец, Корнило подошёл к самой Гордяне, роняя на пол опустелый мешок. И на свет явились витые обручья — скрученные пучки тонкой серебряной и золотой проволоки с едва заметными смарагдовыми глазками застёжек.

Девушки-подружки завистливо затаили дыхание. Корнило застегнул обручья на запястьях невесты, глянул ей в глаза. И поразился — в глазах Гордяны стоял туман — не понять было, что там. То ли радость, то ли печаль.

Теперь был черёд невестиного отдарка.

Нетвёрдо ступая, точно пьяная, девушка ушла в бабий кут, скрылась за печью, провожаемая жадными взглядами сватов. Прижалась спиной к печи — матушка, не выдай!

Вот и всё! — сказал кто-то внутри неё. Вот и кончается твоё девичество. И прощай тот миг в купальскую ночь, когда воля Лады, казалось, посулила ей что-то иное.

Взгляд Гордяны прикипел к брошенной на лавку дорого вышитой рудой рубахе. А при рубахе — плетёный из золочёных шнурков пояс с кистями. Рубаху купила мать на менском торгу. Летом купила, сразу после Купалы.

Знала уже тогда?!

Сейчас она, Гордяна, возьмёт эту рубаху и этот пояс.

Выйдет к гостям.

Поднесёт и подаст рубаху Корнилу.

И это будет означать согласие.

Через месяц будет свадьба.

Грубая рука Корнила срежет её косу и принесёт выкупом в дом Мураша.

А голова Гордяны навсегда спрячется под рогатой кикой — наверное, тоже недешёвой.

Корнило ей даже нравился когда-то. И тогда, на Ярилу, она и не думала им играть… Но потом пришёл Купала — и встретился Несмеян.

Девушка беззвучно плакала — слёзы крупными горошинами катились по щекам. В горнице хмыкали и покашливали гости — невеста задерживалась уже сверх приличий. Озабоченная, заглянула в бабий кут мать.

— Девонька…

Гордяна злобно мотнула головой — метнулась над плечом толстая золотистая коса.

— Скажи, сейчас выйду!

Милава быстро-быстро закивала, исчезла — в горнице послышался её певучий голос, и недовольное ворчание смолкло: невестины слёзы — дело святое.

Гордяна перевела дух, плеснула в лицо водой с рукомоя, стряхнула капли с кончиков ресниц. Замерла на миг, глядя на своё дрожащее отражение в лохани, мотнула головой, решаясь, перевела дух. Рывком содрала с запястий обручья, шмыгнула носом, утишая последние слёзы, и шагнула в горницу, обрывая голоса. Уронила обручья на пол и сказала безжизненным голосом, видя уже, как пропадает улыбка с помертвелого лица Корнила:

— Замуж не иду!

Сваты уезжали, как оплёванные.

Никто не скалил над ними зубов, никто не потешался и не показывал пальцем, но ощущения у них были именно такие. А особливо — у Корнилы.

Опустив голову, бледный как смерть, несостоявшийся жених неотрывно глядел в меховую медвежью полсть саней, словно хотел там увидеть что-то важно для себя, словно резы какие тайные от Велеса самого разглядеть пытался альбо послание от самой Лады.

Впрочем, он был христианин, и никакие языческие демоны помочь ему не могли, пусть даже Гордяна и её родичи и звали тех демонов богами.

А не отвергнуться ли от веры христианской? — возникла вдруг крамольная мысль. — Может, язычником-то Гордяна его скорее полюбит?

Подумал — и сам испугался.

Бесовское наваждение эта любовь!

Рука сама вздёрнулась, кладя крёстное знамение, Корнило поднял голову и встретился глазами с НЕЙ — Гордяна стояла на крыльце отцовского дома и глядела на него. Ни торжества, ни насмешки, как ожидал Корнило, не было в её глазах. Девушка смотрела так, словно просила прощения, и это для Корнила было больнее всего. Он скрипнул зубами, словно обещая себе что-то важное, и снова уронил голову, отводя взгляд.

— Вы уж простите, гости дорогие, — неуклюже сказал, стоя в воротах, отец Гордяны, Мураш. И впрямь, станешь тут неуклюжим, будь ты хоть первым охотником в округе, хоть распервым, хоть вовсе единственным — не враз и поймёшь, как говорить со сватами, которым твоя дочка отказала уже после того, как ты сам согласился на всё и даже дары принял. Клял себя Мураш за поспешное согласие — понадеялся на послушание дочкино.

Поклонился, снова прося прощения.

Ока гордо задрал голову, не удостоив Мураша даже и взглядом, (сейчас он уже не помнил, как сам ругал сына за то, что тот хочет жениться на язычнице!) хлестнул коня кнутом. Розвальни сорвались с места, конь вспахал крутой грудью в расписной сбруе сугроб и вынес на дорогу.

Мураш несколько мгновений смотрел им вслед. Нехорошо уехали сваты, не было бы беды какой. Но постепенно возмущённая гордость взяла в нём верх над досадой и опаской.

Его род ничуть не ниже рода нарочского Оки! А предок Мурашов в здешних лесах даже раньше поселился! Так чего же тот Ока чванится — ишь даже слова сказать на прощанье не возжелал! Эка невидаль — девка отказала!

Лёгкая, почти невесомая рука легла на плечо Мураша. Не оборачиваясь, он угадал Гордяну. Дочь подошла вплоть, уткнулась носом в плечо отцу.

— Да… заварила ты кашу, дочка…

— Прости, батюшка, — в голосе девушки звенели слёзы. — Не могла я иначе.

Снег весело свистел под лыжами.

Невзор скользил по зимнему лесу, топча новую лыжню и не забывая то и дело сторожко оглядываться по сторонам — как же без того. Хотя, впрочем, озирался он больше по въевшейся в кровь привычке — шнырявший опричь по кустам Серый никого не подпустил бы к своему хозяину и другу.

Вот и сейчас пёс вынырнул из-за густого чапыжника, весело глянул на хозяина, глухо гавкнул — лаять Серый почти не умел. Невзор подкатился к псу, присел, запустил пальцы в густую тёплую шерсть.

И что бы я без тебя делал? — подумал с прихлынувшей вдруг благодарностью. Трудный и долгий путь показался бы ему ещё труднее и дольше без Серого, который охранял и грел его на ночёвках.

— Что там, Серый? — пёс беспокоился, то и дело оглядываясь. — Что там, пёсик?

Серый чуть взвизгнул, радостный от того, что хозяин его понял. Вырвался из рук Невзора, отскочил в сторону, вильнул косматым хвостом, словно приглашая его за собой.

— Нашёл что-то? — Невзор усмехнулся. — Ну пошли посмотрим.

Идти пришлось недолго — Серый выскочил на опушку бора и остановился, приподняв лапу и беззвучно показывая белые клыки, способные одним махом перекусить руку взрослого мужика. Остановился и Незвор, разглядывая пустую поляну.

Странная это была поляна — что-то тут было не так… Невзор даже не мог понять — что именно. Из высоких сугробов подымались столбы дыма — казалось, тут живут люди. Не в домах, а в каких-то норах…

— И куда это меня занесло? — ворчал Невзор недовольно себе под нос, завязывая ремешок на лыже и исподлобья поглядывая на дымящиеся сугробы.

И впрямь — за весь год обучения в войском доме так далеко ему забираться ещё не доводилось, и если бы не испытание, то вряд ли он набрёл бы и на эту весь.

Да и откуда она вообще взялась? Невзор готов был поклясться, что ещё в прошлом году, когда они с отцом где-то в этих местах охотились, в листопад-месяц здесь не стояло ни одного дома, не подымалось ни одного дыма…