О'Доннелл взглянул на своего спутника. Это был высокий стройный человек с тонкими чертами и смуглым лицом. Под запачканным грязью и забрызганным кровью халатом виднелись сапоги наездника с серебряными шпорами. Тюрбан сбился набок, а рукоятка сабли, которую незнакомец успел вложить в ножны, была в крови.

О'Доннелл спокойно встретил пристальный взгляд черных глаз, внимательно осмотревших американца с головы до ног. Он даже не вздрогнул. Его обманчивая внешность и одежда много раз подвергались испытаниям, и он не сомневался в том, что они его не подведут и на этот раз.

Американец был человеком среднего роста, хорошо сложенным, с широкими плечами и выпуклыми мышцами, которые придавали ему невероятную для его роста силу. Его железные мускулы и стальные нервы сочетались с какой-то звериной координацией движений. Его нервная энергия била через край, и когда ему случалось драться, он прямо-таки впадал в бешенство. Кинжал, обычно висевший на его поясе, и сабля были словно продолжением его рук.

Он носил свои курдские башмаки, жилет и халат так, словно был рожден именно для этой одежды. Тонкие черты его лица были обожжены солнцем, и поэтому лицо его казалось почти таким же смуглым, как лицо его спутника.

— Назови мне свое имя,— произнес тот.— Я обязан тебе жизнью.

— Я курд, меня зовут Али эль-Гази,— ответил О'Доннелл.

В глазах туркмена не мелькнуло ни тени подозрения. Из-под арабской шапочки на него смотрели лучистые голубые глаза О'Доннелла, но голубые глаза встречались среди воинов в иранских холмах.

Туркмен слегка коснулся рукоятки сабли О'Доннелла в форме головы ястреба.

— Я не забуду этого,— пообещал он.— Если мы вновь встретимся, я узнаю тебя. А сейчас нам лучше разойтись отсюда в разные стороны. Те люди с ножами будут искать меня — и тебя тоже, в этом можно не сомневаться, теперь ты их враг, они не простят того, что ты помог мне.

И он исчез, скользнув тенью мимо верблюдов и тюков с поклажей.

О'Доннелл постоял еще несколько мгновений молча, прислушиваясь к тишине аллей за спиной и вообще к вечерним звукам вокруг. Где-то вдалеке тонкий дрожащий голос выводил протяжную песню родной земли. Откуда-то еще доносились вопли, подобные кошачьим,— там разгоралась ссора. О'Доннелл глубоко и удовлетворенно вздохнул. Кровь в его жилах еще не перестала бушевать после недавней схватки. Сейчас он был в самом сердце Востока, того самого Востока, который однажды раз и навсегда завладел его душой, заставив забыть о родине и распрощаться с родным народом.

Внезапно он понял, что продолжает сжимать что-то в левой руке, и поднес ее к колеблющемуся свету одного из ближайших костров. Оказалось, что он держал в руке золотую цепочку, одно из массивных звеньев которой было погнуто и сломано. С цепочки свешивался занятный золотой медальон, размером побольше серебряного доллара, однако медальон этот был скорее овальным, нежели круглым. На медальоне не было никакого узора, его украшали только выгравированные письмена, которые О'Доннелл, невзирая на все свое знание Востока, не мог прочесть.

Он вспомнил, что эту золотую цепочку он сорвал с шеи того человека, которого убил вечером в темной аллее, но он не мог представить себе значения этого медальона. Он спрятал медальон в своем широком поясе и пошел через площадь походкой кочующего всадника, столь естественной для его облика.

С площади он вышел в узкую улочку, балконы домов на которой едва не касались друг друга. Время было еще не позднее. Торговцы в развевающихся на ветру шелковых одеждах сидели, скрестив ноги, возле своих палаток, наперебой расхваливая свои товары — мозулские шелка, мушкеты с фитильными замками из Герата, острые индийские клинки, жемчуг из Белуджистана… Среди них были и афганцы с яст* ребиными, хищными лицами, и опоясанные саблями узбеки. Свет струился из завешенных шелками окон, и над уличным гомоном торговцев где-то звенел серебряным колокольчиком женский смех.

Сердце его трепетало при мысли о том, что он, Кирби О'Доннелл, был первым человеком с Запада, чья нога ступила на землю запретного Шахразара. Он прятался какое-то время в безымянной долине в нескольких днях пути от тех мест, где афганские горы плавно переходили в бескрайние турецкие степи. Он прибыл сюда как бродячий курд, с караваном из Кабула, и вся его жизнь была сейчас устремлена на поиски сокровищ, размеры которых не под силу было представить простому человеку.

На базарах и в караван-сараях он наслушался рассказов о том, что Шайбар-хану, предводителю узбеков, объявившему себя правителем Шахразара, город раскрыл древнюю тайну. Узбеку удалось найти сокровища, спрятанные много веков назад властителем Хорезма Мухаммед-ха-ном, когда его империя, Земля Золотого Трона, пала под игом монголов.

О'Доннелл пришел в Шахразар с твердым намерением добыть эти сокровища; и он не изменил своего намерения, когда увидел в аллее бородатое лицо, которое он сразу узнал,— лицо своего давнего заклятого врага, грабителя и убийцы Яр-Акбара.

О'Доннелл свернул с узкой улочки в переулок и остановился возле арки ворот, которые были гостеприимно распахнуты, словно приглашая войти. С маленького двора к балкону поднималась узкая лесенка. По ступеням этой лестницы и поднялся О'Доннелл. Он шел на звуки ситара и пленительного голоса, певшего протяжную песню пушту.

Он оказался в комнате, зарешеченные окна которой выходили на улицу, и певунья оборвала свою песню, чтобы с улыбкой приветствовать гостя. Он ответил на приветствие и расположился на мягком удобном диване. Обстановка комнаты была не изысканной, но дорогой. Женщина, встретившая О'Доннела, была одета в шелка, а ее атласную жилетку украшали жемчуга. Поверх легкой чадры блестели выразительные глаза персиянки.

— Подать моему господину еду или вино? — спросила она мелодичным голоском.

О'Доннелл ответил на вопрос повелительным жестом курдского бродяги, который не особенно заботится о том, чтобы быть обходительным и любезным с женщиной. Он пришел сюда вовсе не за едой и питьем, а за новостями. Он не раз слыхал на базарах, что в доме Айши можно узнать любые самые последние новости. В этом доме собирались и те, кто прибыл издалека, и жители Шахразара, чтобы выпить вина и насладиться ее пением.

Она принесла ему еду и вино и, опустившись на кушетку рядом с ним, смотрела, как он ел и пил. О'Доннеллу даже не пришлось притворяться, что он ест с аппетитом. Многие дни, проведенные им в дорогах, приучили его есть, где и когда возможно. Айша походила скорее на любопытного ребенка, чем на искушенную в интригах взрослую женщину, так заинтересованно смотрела она на странствующего курда. Однако он знал, что мысленно она взвешивает его достоинства, так же, как оценивает любого мужчину, входящего в ее дом.

В те далекие времена любой бродяга мог назавтра стать эмиром Афганистана или персидским шахом, так же, как мог наутро оказаться обезглавленным и брошенным на растерзание хищным птицам.

— У тебя хорошее орУ\ужие,— сказала она.

Он невольно дотронулся до рукоятки своей сабли. Это был арабский клинок, длинный, тонкий и изогнутый наподобие ущербного месяца, рукоятка была сделана в виде головы ястреба.

— Эта сабля не одного туркмена выбила из седла,— похвастал он с набитым ртом, разом показывая свой характер.

Однако это было не пустое хвастовство.

— Хай! — она поверила ему и, казалось, была потрясена.

Ее тонкие маленькие пальцы подпирали подбородок, и она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Хану нужны такие сабли, как твоя,— сказала она.

— У хана есть множество сабель,— возразил он, шумно отхлебывая вино.

— Но их не больше, чем понадобится ему, если против него пойдет Оркан Богатур,— рассудительно отозвалась Айша.

— Я слыхал об Оркане,— ответил он.

Так оно и было, Да и кто в Центральной Азии не слыхал об отважном доблестном повелителе туркменов, который бросил вызов могуществу Москвы и изрубил на кусочки русскую экспедицию, посланную, чтобы обуздать его?