Харрисон тихо выругался: он понял, что за бутылочка валялась у дверей Джоэн.

— Все ясно! Они подложили на ступеньку пузырек с соком цветка так, чтобы выходящий обязательно наступил на него. Я действительно раздавил пузырек и запачкал соком ботинки. Затем я спустился в почтовую контору, повсюду оставляя за собой следы с запахом. Я снова поднялся наверх, опять наступил иа осколки и прошел в квартиру Какой-то негодяй внизу выпустил скорпиона — это значит, что пока меня не было, кто-то заходил в дом! И возможно, сейчас прячется где-то поблизости! Кто-то побывал на почте и пустил там скорпиона по следу… Я спрошу клерка…

— Он спит как убитый,— сказал Хода-хан.— Он не проснулся, когда я вошел и стал подниматься наверх. Что из того, что дом полон монголами? Двери крепкие, а я настороже! — Из-под халата он вытащил огромный кинжал — ярдом длиной, острый как бритва.— Я убивал им людей,— заявил он, кровожадно оскалившись.— Китайцев, индусов, одного русского и других. Эти монголы — собаки, недостойные хорошего клинка.

— Что ж, мне пора,— сказал Харрисон.— У меня назначена встреча, на которую я опаздываю. Я боюсь оставлять вас одних здесь, но мы не окажемся в безопасности до тех пор, пока я не уничтожу ядро банды — именно это я и собираюсь сделать.

— Они убьют тебя сразу, как только ты выйдешь иа улицу,— убежденно проговорила Джоэн.

— Что ж, придется рискнуть. Если на квартиру нападут, позвоните, все-таки, в полицию, а также мне в подвальчик Шан Янга. Я вернусь сюда еще до рассвета. Я надеюсь получить информацию, которая даст возможность ударить прямо по тем, кто преследует нас.

Харрисон спускался по лестнице, испытывая неприятное чувство, что за ним наблюдают, и, тщательно осматривая ступени, словно они кишели черными скорпионами, прошел как можно дальше от разбитого стекла. Его мучило ощущение, что он не исполнил свой: долг полицейского, хотя знал, что друзья сами не захотели обращаться к полиции за помощью.

Клерк по-прежнему дремал за перегородкой. Харрисон потряс его за плечо, но тщетно: клерк не спал, а был накачан наркотиками. Однако, сердце его билось ровно — он был вне опасности. Времени оставалось слишком мало: если Джонни Клик прождет еще немного, то может запаниковать, удрать и забиться в какую-нибудь крысиную нору на несколько недель.

Поднимающийся от реки туман и бледный свет фонарей на улице производили зловещее впечатление, и детективу казалось, что в спину его в любую секунду может вонзиться нож или что его ожидает свернувшаяся змея на сиденье автомобиля. Но предчувствия не оправдались, несмотря иа то, что в поисках бомбы Харрисон подиялсиденье и капот автомобиля. Успокоившись, наконец, он сел за руль и уехал, а Джоэн, смотревшая иа него сквозь щель в ставнях, облегченно вздохнула.

Хода-хан, что-то одобрительно бормоча в бороду, проплелся по всем комнатам, погасил везде свети вернулся в гостиную, где оставил гореть лишь маленькую настольную лампу, отбрасывающую круг света в центре комнаты.

— Темнота мешает бандитам так же, как честным людям,— глубокомысленно произнес он,— а я вижу в темноте как кошка.

Он сидел, скрестив по-турецки ноги, возле двери в спальню, оставленной наполовину открытой. Его фигура сливалась с темнотой, Джоэн с трудом могла различить лишь тюрбан и горящие глаза, когда он поворачивал голову.

— Мы останемся в этой комнате, сагиба,— сказал он.— Потерпев неудачу с ядом и скорпионом, они, конечно, пришлют других людей. Приляг на диван и поспи, если можешь. Я буду настороже.

Джоэн повиновалась, но сон не шел. Ей казалось, что ее нервы взорвугся от напряжения. Тишина дома давила на нее, малейший шум иа улице заставлял вздрагивать.

Хода-хан сидел на полу, похожий на статую, полный терпения и неподвижный как горы, среди которых он родился. Он вырос в грубом, далеком от цивилизации мире, где выживание зависит только от тебя самого, поэтому все пять чувств афганца были необыкновенно тонко развиты. Даже специально тренированные способности Харрисона меркли в сравнении с чувствительностью Хода-хана. Афганец все еще ощущал слабый аромат Цветка смерти, смешанный с едким запахом раздавленного скорпиона, слышали различал каждый звук внутри и снаружи дома, знал, какой из них естественный, а какой — нет.

Хода-хан услышал шорох на крыше задолго до того, как предостерегающе приложил палец к губам, что заставило Джоэн выпрямиться на диване. Глаза афганца блестели, как две фосфорические точки в темноте, зубы белели в диком оскале. Джоэн вопросительно посмотрела на него. Ее уши цивилизованной женщины ничего не воспринимали, но утонченный слух Хода-хана внимательно следил за крадущимися по крыше шагами. Наконец и Джоэн уловила какой-то шорох, но не могла точно, как Хода-хан, определить, откуда исходит звук. Хода-хан слышал, что кто-то пытается открыть ставни в окне ванной комнаты.

Ободряюще похлопав Джоэн по плечу, Хода-хан взметнулся с места, как леопард, и исчез в темноте коридора. Джоэн проверила свой маленький пистолет, слабо надеясь, что он ей поможет, и нащупала на столе бутылку вина, ощущая потребность подкрепить силы. Она дрожала всем телом, обливаясь холодным потом. Помня об отравленных сигаретах, она заколебалась, но то, что бутылка запечатана, почему-то успокоило Джоэн. Как только она откупорила бутылку и пригубила вино, знакомый особенный запах навел ее на мысль, что человек, поменявший сигареты, с таким же успехом мог подменить и нераспечатанную бутылку. Джоэн рухнула на диван, хватаясь за горло в приступе жестокого удушья.

Хода-хан не терял зря времени. Подкравшись к ванной, он понял, что там взламывают ломом окно — бесшумная работа, которую белый человек сделал бы не тише взрыва на металлической фабрике. Затем кто-то тяжело прыгнул из окна внутрь ванной комнаты. Хода-хан влетел в ванную, как тайфун, выхватив кинжал.

Желтолицый враг не успел сделать и шага, как афганец вспорол ему живот.

Из окна ванной свисала веревка. Афганец рванул ее, и еще один монгол свалился в ванную вместе с веревкой в руках. Значит, если у них нет запасной веревки, больше с крыши через это окно пока никто не залезет. Нож афганца вновь достиг цели: монгол скорчился на полу, и Хода-хан выхватил у него из-за пояса пистолет.

Со свирепым криком афганец распахнул дверь в коридор и пригнулся. В косяк вонзился топорик, отколов огромную щепку от дверей. Человек с топориком стоял у дверей спальни, и еще один в шелковой одежде мандарина ковырялся в замке гостиной. Афганец выстрелил в живот монгола с топориком. Мандарин пальнул из своего пистолета в афганца, но пуля просвистела мимо. Хода-хан не промахнулся и во второй раз, и пистолет выскочил из руки мандарина, превратившейся внезапно в кровоточащий обрубок. Монгол выхватил левой рукой из-за пояса длинный нож и двинулся иа афганца.

Хода-хан попал ему в голову, монгол рухнул у самых его ног, а огромный нож вонзился в пол в дюйме от туфли афганца. Хода-хану понадобилась еще секунда, чтобы прикончить кинжалом раненного в живот монгола,— действиями афганца руководила беспощадная этика гор — и он вернулся в ванную и, не целясь, выстрелил в окно, хотя никто больше не пытался проникнуть внутрь. Пробежав через спальню, он зажег везде свет.

— Я убил собак, сагиба! — крикнул он.— Клянусь Аллахом, они попробовали свинца и стали! Остальные на крыше, им сюда пока не добраться. Но скоро на выстрелы сбегутся люди, как всегда поступают сагибы, и нам нужно подумать, что делать дальше и какую ложь сказать полиции. Помоги нам Аллах!

Джоэн Ла Тур стояла неподвижно, вцепившись в спинку дивана. Лицо ее побелело, как мрамор, и застыло с выражением ужаса, словно вырезанная из камня маска, расширенные глаза горели странным огнем.

— Аллах защитил нас от поганого шайтана! — воскликнул Хода-хан.— Что с тобой, сагиба?

Он бросился к ней, но дикий крик Джоэн заставил его остановиться и похолодеть.