— Это Глория Дей, — уверенно ответил Евгений, весь озарившись. — Прекрасный зимостойкий сорт. Вывел его француз Мейон.

Ему стало жарко от гордости, что все с таким вниманием слушают его, что Лена не спускает с него своих ясных глаз.

— Как раз, когда Мейон осуществил свою давнюю мечту, Францию оккупировали фашисты. Цветовод вынужден был отправить плод своих многолетних трудов в Америку. Там в сорок пятом новый цветок участвовал в конкурсе роз, ему дано было название «Мир». Сам цветовод окрестил свое детище «Мадам Мейон» — в честь матери. А Глорией Дей розу позже назвали немцы. К нам она завезена из Германии. У нас и закрепилось последнее название.

Увлекшись, он чуть не рассказал, как его отец мечтал вырастить нечто подобное, но вовремя спохватился и умолк. Его начали спрашивать, откуда столь основательные познания, и отвечая, Евгений сослался на покойного отца, цветовода-любителя.

— Так тебе, значит, товарищ посоветовал? — спросил Борис Петрович молча сидевшего Анатолия.

Парень оживился, на смуглом лице заиграла улыбка.

— Нет, я полагался на собственное чутье.

— Что ж, оно тебя не подвело. — Актер обратился к жене. — А знаешь, Кирилл, моя Русиновка теперь знаменита.

— А как же! — воскликнул Анатолий, обрадовавшись возможности вступить в разговор, и весь как-то ясно озарился. — Три Героя, два генерала и один народный артист…

Евгений шутливо дополнил:

— И один будущий маршал!

Анатолия это нимало не смутило.

— А что! Я тоже не в поле обсевок. — И лукаво косясь на юную соседку, спросил: — Как, Лена, хочешь быть женой маршала?

— Маршал мне подходит! — рассмеялась она.

— А ты — маршалу.

«Ишь, он уже и заявку сделал! — ревниво и недовольно поморщился Евгений. — Однако не теряешься ты, Русинов».

— Но маршальская дорога не из легких, — заметил хозяин.

— Когда любишь дело, трудности не помеха, — отвечал Анатолий.

Борис Петрович внимательно посмотрел на него.

— Тогда я верю, что далеко пойдешь. Напористости тебе, видно, не занимать.

— Толя редкий человек, — с юмором подтвердил Евгений. — Когда миллионы зрителей во время очередного матча на первенство мира по хоккею с шайбой сидят у голубых экранов, он может спокойно зубрить устав.

— Ну, Женя, ты и загибаешь! — хохотнул товарищ, крутя головой.

Это вызвало общий смех. Евгений заметил, что Лена время от времени поглядывает на земляка своего отца. И не без интереса. Вот опять сверкнула в его сторону глазами — парень тотчас повернулся к ней. Он очень чуток, Толя Русинов. Сейчас в нем видится что-то мальчишеское, живое, непосредственное и как бы наивное. Но Евгений-то отлично знает, какая у друга проницательность.

Разговор сделался совсем приятельским. Кира Андреевна добродушно молвила:

— Забавные вы, ребята! Скучать, наверное, не умеете.

— Да всяко бывает, — отозвался Анатолий. — Вот, помню, в бытность курсантом посадили меня на гауптвахту — там я поскучал.

Кажется, он собирался рассказать о том, за что его тогда наказали, но Лена упредила его вопросом:

— А что, на гауптвахте разве тяжело сидеть? Анатолий усмехнулся, иронически дернув губами.

— Сидеть было бы легко, ежели бы табуретки не забирали.

— Лена думает, гауптвахта — это нечто среднее между санаторием и туристской базой.

— Зачем так упрощенно, папа? В моем представлении гауптвахта — это отдельная комната с мягким креслом и персональным трюмо. Наказанный солдат исправляется там, сидя перед зеркалом и стыдя свое собственное отражение.

Кира Андреевна смеясь, захлопала в ладоши.

— Браво, браво! Один-ноль в пользу Лены. — И повернулась к мужу. — Боренька, тебя сегодня что-то бьют!

— Даже собственная дочь, — притворно вздохнул актер.

Такого шумного завтрака, должно быть, давно не бывало в этой квартире. Хозяйка предложила еще один тост — за веселых и находчивых. Его тут же прикипи.

Анатолий держался именинником. Улыбка не сходила с его лица, темные глаза сверкали. Поймав на себе взгляд девушки, он долго не отпускал его, адресуя Лене то, что говорил, — как погорел на недавних стрельбах.

— Лена, за тобой остался тост! — сказал отец. — Нам бы хотелось услышать его.

Девушка задумчиво подняла бокал.

— Давайте выпьем, знаете за что? За осуществление мечты.

— Не оригинально, — возразила ей мать. — В наше время осуществление мечты — в руках каждого мечтающего.

— Э-э, не скажи! — вмешался Борис Петрович. — Вот я мечтал, что моя дочь станет известной актрисой, убеждал ее, чтобы не губила свой талант, шла в театральный институт. А она поступила в медицинский.

— У каждого своя звезда, папа.

— Хороша звезда! Всю жизнь в чужих болячках копаться.

— А это ничуть не хуже, чем со сцены чужие слова произносить.

Лейтенанты с интересом слушали спор между отцом и дочерью.

— Драматург и актер несут свет правды, добра, красоты, и мир одинаково благодарен им обоим, — с достоинством парировал Борис Петрович.

Лена отвечала не менее убежденно:

— Врач несет людям исцеление от недугов, и человечество также благодарно ему… Вот Толя сказал, что не успокоится до тех пор, пока не станет маршалом. — Она движением головы откинула наползавший на бровь локон. — Может, он им и не станет. Но верится, будет упорно идти к своей звезде, как шел к ней ты, папа, как идут многие другие. Вот за это я и поднимаю бокал.

— Присоединяемся! — горячо поддержала ее мать, очевидно, жалея о недавнем промахе.

Когда выпили, актер проникновенно сказал:

— Что ж, Ленок, признаю: ты меня сегодня убедила.

И склонился над своей тарелкой, — не то ел, не то наелся. Наверное, думал о чем-то.

— Итак, два юных дарования сделали заявки на будущее, — с живостью подвела итог хозяйка и обратилась к Евгению. — А теперь вы, Женя, изложите нам свою жизненную программу.

Лейтенант пожал плечами, смутившись, но тут же нашелся и шутливо кивнул на товарища:

— Да разве за будущим маршалом угонишься! Не так-то просто…

— Не прикидывайся скромнягой, — ухмыльнулся Анатолий. — Твои-то задумки мне ведомы — вместе дорожку заказывали. Могу напомнить, что сказал командир при подведении итогов за зиму: идти вам, Дремин, по досрочной дороге до высокого финиша.

— А что это такое, если не секрет? — спросил Борис Петрович.

— Не секрет… Всем, кто так шагает, как Женя, досрочно присваивают очередные звания, назначают на должности с повышением.

— О, так это неплохая дорога!..

Неожиданно позвонили из театра. Главный режиссер попросил Бориса Петровича играть в дневном спектакле: заболел один из актеров, а заменить некем. Хозяин вздохнул и начал собираться.

Завтрак закончился несколько минорно. Анатолий и Евгений тут же встали из-за стола, попрощались, понимая, что Кире Андреевне и Лене хочется отдохнуть после дороги. Их тепло проводили, приглашая заезжать, когда выберется время.

Перед утренним разводом сержант Адушкин, хмуря брови, заученно докладывал комбату:

— Товарищ майор. За время моего дежурства рядовой Виноходов вернулся из городского увольнения в нетрезвом состоянии. Других происшествий не случилось.

Рывком опустил руку, прижал ее к туловищу и умолк, ожидая разрешения крикнуть «вольно!» В коридоре замерли два солдата и прапорщик Микульский. Они не имели права сдвинуться с места, пока на то не дана команда. А комбат досадливо медлил.

Но вот он повел глазами на неподвижно замерших танкистов, обронил «вольно!». Когда Адушкин во весь голос повторил магическое, оживившее людей слово, Загоров спросил:

— Приходько и Дремин здесь?

— Да, в канцелярии роты. Разговаривают с Виноходовым.

У сержанта был опечаленный вид: переживал за то, что случилось.

— Дежурному по полку докладывали?

— Еще ночью.

«Значит, батя знает об этом», — приуныл Загоров, направляясь в ротную канцелярию.

У него была постоянная потребность делать что-то связанное со службой. И сегодня он шел в полк с деятельным желанием приняться за свои хлопотливые обязанности. А тут на тебе! Словно дубиной по голове. «Теперь весь день пойдет кувырком, — подумалось невесело. — И вечером не жди утешения: с Аннушкой у меня, видимо, тоже наметился разлад…»