— Каким образом такой молодой человек смог приобрести эту недвижимость?

— Кто? Мой брат? О-о, он уж не так молод, как кажется, это водка так его проспиртовала и законсервировала. Он, правда, выглядит как freak[50], читает одни комиксы да книги про грибы, кайфует каждый день и имеет свои слабости. Но он очень твердый и жесткий. Подожди-ка…

Она повернулась, посмотрела поверх высоких метелок и что-то крикнула. Но ответа не последовало. Закинув гитару на плечо, Марек поднял руку и направился к дому.

— Ну, как знаешь… — пробормотала она и снова села.

— Сразу после объединения Германии он делал тут большие деньги. Мы, собственно, из Щецина, но он знал эту местность со школьных лет, с тех времен, когда школьников посылали сюда осенью на уборку урожая. Здесь нет ни одного крестьянина, с кем бы он не пьянствовал. Поэтому он и знал, кто что собирается здесь продавать, и когда социализм закончился, он снова приехал сюда, сфотографировал все усадьбы, сделал красочный каталог, ну и так далее…

Де Лоо налил ей еще кофе, и она макнула туда кусочек хлеба и, чавкая от удовольствия, съела его.

— Иностранцу разрешается приобрести в Польше кусок земли только в том случае, если до этого он брал его в аренду в течение тридцати лет. Так что нужно иметь подставное лицо, которое покупает недвижимость якобы для себя, а потом сдает ее иностранцу, ну да, официально в аренду. Вот это и проделывает мой маленький братец, и при этом не за красивые глаза, как ты, наверное, догадываешься. И даже на ежегодные налоги, которые он должен вносить как официально зарегистрированный владелец, он тоже накидывает приличную сумму. Тут он все ходы и выходы знает. Если ты, к примеру, покупаешь здесь землю, то первые пять лет после совершения сделки ты освобождаешься от уплаты налога за землю, так сказать, любезность со стороны государства. Чтобы у тебя хватило пороху для строительства или перестройки. Но иностранцы, а в основном это немцы, не знают этого. И конечно, мой братец собрал с десяти или двенадцати дворов налоги, которые вовсе не требовалось платить. Тут уж, естественно, можно себе позволить разные чудачества, как ты думаешь?

Де Лоо поднял голову. Рога козы блестели на ярком солнце, ее нижняя челюсть с бородкой непрерывно двигалась, пережевывая жвачку, и желтые, разделенные расположенными по горизонтали зрачками глаза казались холодными и безжалостными. Из-за кустов дрока доносилась музыка, песня «Битлз», акустическая гитара. «…take a sad song, and make it better».

Люцилла тоже слушала. Она только что окунула кусок хлеба в кофе и держала его пальцами, не обращая внимания на то, что кусок загибается, медленно наклоняясь вперед. Когда хлеб шлепнулся ей, наконец, на живот, она с визгом вскрикнула, — Де Лоо обхватил ее бедра и съел этот кусок с ее пупка, а она опять тихонько взвизгнула и оттолкнула его.

— Не здесь! Прекрати!

Огромные глаза, угрожающий взгляд, но ее сопротивление уже ослабло, и он спросил:

— Где же?

Она не ответила. Музыка умолкла, он лег на спину и стал смотреть в безоблачное небо. Было тихо, озеро лежало неподвижно между стволами деревьев и зарослями кустарника, и вдруг он услышал всплеск рыбы, какой-то стеклянный звук в застывшем от солнечного блеска мареве. Люцилла просунула ему руку в ворот рубашки, гладила и ласкала его волосы на груди. Она наклонилась к нему, внимательно посмотрела на него, склонилась еще ниже, и тепло и податливость ее губ помутили на какое-то мгновение его сознание. Ощущая в ладони ее круглую трепещущую грудь, он сделал глубокий вдох, а она сжала его пальцы на своей груди. Он просунул ей колено между ляжек, и то, что произнесла Люцилла, было скорее едва слышимым дыханием, чем звуком, ее страхом, зависшим в воздухе.

— Идет кто-то?

Она оглянулась вокруг, не закрывая рта. Где-то вдали, на трубе бывшего кирпичного завода, хлопал крыльями молоденький аист, и Де Лоо потянул ее назад, впился ей в шею. Он почувствовал между зубами золотую цепочку, подарок Марека.

— Прекрати сейчас же! Там кто-то есть на мостке.

Она оттолкнула его в траву, закуталась в одеяло, а он провел обеими руками по волосам. Якуб, старик сосед, стоял на коленях на замшелых досках и выбирал свои верши. На подошвах его резиновых сапог налип навоз из хлева. По-видимому, он давно их заметил, но даже не обернулся, когда Люцилла поприветствовала его, только кивнул и что-то пробормотал себе под нос. Лысая голова, клетчатая байковая рубашка и синий комбинезон. Он положил свой нож на мосток рядом с рабочими перчатками. Затем рванул на себя вершу, подержал ее на вытянутых руках в воздухе и хмыкнул. Вода стекла, и проволочные ячейки заскрипели. Внутри извивались щуки, две крупные, размером по локоть, и одна помельче, еще молоденькая, практически раздавленная двумя другими, бившимися в бешенстве и отчаянии, во всяком случае, она почти не двигалась. Сильные темно-зеленые в крапинку тела с белым брюхом, солнце играло на их спинных плавниках и блестело на острых зубах, когда они, извиваясь друг вокруг друга, остервенело кусали проволоку.

Якуб положил вершу на мосток, поставил на нее ногу и надел одну из перчаток, левую. Потом осторожно просунул руку в отверстие, вытащил щуренка и швырнул его назад в воду. Тот сначала без движения качался на воде, насекомые облепили его со всех сторон. Потом вдруг ударил хвостом по воде и мгновенно исчез, а Якуб наклонился, взял за жабры одну из щук и вспорол ей брюхо. Серые внутренности вывалились на мосток, но рыба продолжала еще бешено дергаться, а он раздвинул ей большим пальцем бока и нащупал желчный пузырь, размером не больше горошины. Якуб осторожно покрутил его разок-другой, пережал кончиками пальцев скрученные желчные протоки, вырвал пузырь и бросил его в воду. Все то же самое он проделал и со второй щукой. Потом соскреб ножом рыбьи потроха в пластиковый мешок, привязал его к поясу, подцепил пальцами щук за жабры и направился к ним, хвостовые плавники волочились по траве, он бросил одну из них к их ногам и сказал на ломаном немецком: «Gutt Appetit!»

Люцилла вздернула брови, всплеснула ладошками, но проследила за тем, чтобы придержать одеяло, зажимая его под мышками. Она поблагодарила Якуба по-польски, а он ухмыльнулся, почесал себе под заплатками на комбинезоне брюхо и что-то сказал в ответ, что, очевидно, привело ее в смущение. На щеках выступил легкий румянец. Сияя глазами, она погрозила ему пальцем, а когда Якуб ушел, Де Лоо спросил, что он сказал. Разделанная рыба еще шевелилась у ее ног, хвостовой плавник дергался. Кровь стекала на траву.

— А, да он сумасшедший, — сказала она. — Раньше, когда он хотел лечь со своей женой в постель, она всегда как бы жеманилась. Иногда целый день. Но потом вдруг говорила: «Пойди съешь рыбу и побрейся!» И тогда он знал, что делать.

Она оглянулась и посмотрела старику вслед, а когда он уже скрылся из виду, распахнула на груди одеяло и прижалась всем телом к Де Лоо.

— Щука, между прочим, для Марека, — шепнула она. — Завтра у него день рождения…

Ее волосы пахли озером, кожа тоже, он сдунул муравья с ее плеча. Кончиками пальцев провел по ее спине, попке, она закрыла глаза и млела от блаженства.

— И ты правда хочешь уехать назад в Берлин?

Тоненькие завитки волос по бокам поясницы, на ее бедрах, идеально гладких и безукоризненных, как синева неба над ними и ее отражение в озере, его собственная рука, касавшаяся их, вдруг показалась ему чужой. В горле запершило, и он кашлянул. Но щемящая тоска так и не ушла.

— Ну почему же нет? Люди ведь радуются, когда к ним приходит мужчина и привозит еду. А что мне еще остается делать?

Она пожала плечами.

— Ты мог бы сделать фильм о немцах в Польше. Или о щуках в озере. Почему ты не хочешь снова вернуться к работе оператора? Разве ты не был хорошим киношником? Наверняка ты им был, ведь так?

— Откуда ты знаешь, каким я был?

Она взяла его за руку, поцеловала его пальцы, ласково покусала их.