После войны Л. П. Казаков работал на ответственной советско-партийной работе в Шумилинском и Городокском районах Витебской области.

Но постоянные суровые бои и походы подорвали здоровье комиссара: Леонид Петрович умер в возрасте сорока лет.

— Бей по чердаку! — бросился комиссар к пулеметчику, но тот медлил.

Леонид Петрович рванул из рук бойца «дегтярь» и дал длинную очередь. Вражеский пулемет замолк, а через минуту соломенная крыша вспыхнула ярким пламенем. Это послужило сигналом для атаки.

Штурмовая группа выскочила из кювета. Я оглянулся — и остался в моей памяти комиссар, выскочивший на шоссе с поднятым автоматом. Малиновый огонек из его ствола прыгал не в сторону деревни, а в розоватую небесную синь. Какой-то миг залегшая колонна партизан еще медлила, а затем — откуда силы взялись! — рванулась вслед за комиссаром. Громогласное «ура!» раздалось на околице.

Каратели в растерянности выскакивали из домов и на первых порах не оказывали организованного сопротивления. Только отбежав на некоторое расстояние, они припадали к заборам или, став на колено, били короткими очередями и отходили к озеру — в высокие заросли камыша, вправо от шоссе.

В некоторых местах завязалась рукопашная. В таких сложных ситуациях партизаны обычно действовали вдвоем — в паре с первым попавшимся бойцом. Из огорода как раз выскочил Иван Киреев, с ним-то мы и отбивались от наскакивавших на нас гитлеровцев, били короткими очередями по отходившим к озеру.

Неожиданно увидели замерших возле изгороди три грузовика и автобус, а рядом — целый строй крытых повозок-фур. За ними чинно, друг за другом, стояли орудия. В первую очередь подскочили, конечно, к ним. Партизаны уже вынули замки и заталкивали в стволы желтые бруски тола. Нам тут делать было нечего.

Рядом оказалось большое длинное помещение. Что в нем? Распахнули ворота — конюшня! Около сотни бельгийских битюгов, буланых с проседью. Это они притащили сюда и артиллерию, и огромные крытые повозки. Иван дал поверху длинную очередь в глубь конюшни. Лошади шарахнулись к стенам, затем скопом бросились в распахнутые ворота. Да так, что мы еле успели отскочить в сторонку. Они вырвались на улицу, со ржанием побежали по деревне.

Мы с Иваном рванулись к первой крытой повозке. Отбросили брезент: в ней тюки обмундирования. Оно нам ни к чему… Кинулись к следующей, а оттуда прозвучал выстрел. Катя Гусакова, оказавшаяся впереди нас, тут же упала на дорогу. Тимофей Гусаков, видимо, бежавший следом, подскочил к жене, склонился, вглядываясь в ее бледнеющее лицо. Катя была мертва. Киреев рванулся к фуре, отбросил брезент и тут же нажал на спусковой крючок автомата. На повозке оказался фашист, минуту назад выстреливший в жену нашего бронебойщика. Значит, часть гитлеровцев, не успевших сбежать в камыши, спряталась в крытые повозки. Их находили также и в машинах.

Хозяйственники наши — парни смышленые и сноровистые. Уже поймали нескольких лошадей, запрягали их, а другие разгружали две повозки для раненых. Вот и первый — Евгений Савельевич Крахмалов, который вместо Л. П. Казакова исполнял теперь обязанности комиссара отряда имени В. И. Чапаева. Он тяжело контужен, весь в крови, она течет из ушей и носа. Евгения тащат к повозке Фруза Станиславчик и Катя Лях.

— Что с тобой? — бросился я к нему.

Крахмалов что-то силится сказать, но только глухо мычит, не произносит ни слова.

Ведут сюда и Леонида Потапова. Командир отделения по плечам перевязан полотенцем. У него тяжелое ранение в руку.

Еще кого-то несут. Неужели комиссара Андрея Григорьевича?! Да, действительно, нашего Семенова. На нем тоже повязка с пятнами алой крови: пуля попала в грудь.

На улице, огородах трещат выстрелы, коротко рокочут очереди. Мы с Киреевым метнулись вдоль улицы. Оглянулся: люди Ивана Алексеевича Соловьева несут к повозке раненого Николая Владимирова — родного брата нашего Ивана Киреева. Правда, Иван не видит этого, а я молчу, сжав зубы.

Вскакиваем в большой пятистенный дом. В первой половине из-под печки торчат немецкие сапоги. Сам, значит, спрятался, а ноги подвели. Еще саданет очередью оттуда. Иван нажал на спусковой крючок своего автомата, а я вскочил во вторую половину дома.

На столе лежал широкий ремень с маленькой кобурой, рядом часы. Почувствовал, что тут кто-то должен быть. Рванул занавеску — и отпрянул. На кровати сидел верзила: на белой рубашке двумя полосками пестрели подтяжки, в брюках, в сапогах; китель висел на спинке стула. Гитлеровец медленно поднялся.

— А-а-а! — он бросился на меня.

Очередь опередила его. Я схватил ремень с кобурой. Она зацепила часы, и они брякнулись на пол.

Когда выскочили из дома, соседний уже пылал. С берега озера фашисты открыли минометный огонь по деревне. Били и по своим, метавшимся по огородам, и по партизанам. От разрывов загорались постройки.

Мы выбежали за околицу. Здесь собирались наши бойцы, чтобы двинуться по дороге на Иоды. Теперь партизанам не страшны другие гарнизоны, коль смяли такой мощный, старопогостский.

Все больше и больше скапливалось партизан у последних домов, двигались сюда и крытые повозки. И вот тут с высотки, расположенной левее и чуть впереди нас, противник открыл сильный огонь. Видимо, там находилась засада. Она напрочь перекрывала нам путь вперед, и Фидусов приказал мне взять своих ребят и разгромить гитлеровцев. Разведчиков рядом не оказалось, куда-то исчез и Иван Киреев. Зато я увидел Владимира Павлова, помощника командира 1-го взвода нашего отряда, с ним четверо бойцов.

— За мной! — приказал я, и мы бросились в обход высотки.

Она была заросшей небольшими кустами, так что продвинулись к вершине быстро. Оттуда, не переставая, бил пулемет. Подползли совсем близко и открыли огонь. Пулемет сначала замолчал, а затем повернул в нашу сторону. Мы притаились, а он не унимался. Потом нашу группу обстреляли справа и слева. Мы заметались среди кустарника и вдруг почувствовали, что обложены со всех сторон.

Можно себе представить душевное состояние горсточки партизан, которые видят свою уходящую колонну. Засада уже не обстреливает ее, сосредоточила огонь на нашей группе. Положение, конечно, более чем обидное. А все же одновременно и радостно на душе: удалось-таки отвлечь засаду, поэтому и уходят друзья-товарищи!

Долго метались по кустарнику. Куда ни бросались, везде нарывались на вражеский огонь. Пойти же в лобовую — значит, потерять всех. Мы упрямо искали выход. Наконец нам повезло: удалось гранатами и автоматами пробиться по склону к подножию высотки. Но впереди оказалось болото в мелких зарослях лозы. Чем дальше продвигались, тем становилось трясинистее.

Колонны отсюда уже не было видно. Но мы слышали, как громыхнули вслед ей последние разрывы мин. Потом враг прекратил обстрел. Радоваться бы: все-таки разгромили артиллерийский дивизион. Но не до этого было нам, сидевшим в болоте и ждавшим прочески.

Владимир Павлов — опытный командир, участвовал в освобождении Западной Белоруссии, а затем в финской кампании. Он-то и поддержал наш дух. Рассудил так: сейчас ни в коем случае нельзя выходить из болота, иначе нарвемся на гитлеровцев. Надо ждать ночи, а затем догонять колонну.

Прошли десятилетия, но никогда с тех пор, к большому счастью, мне не довелось пережить такого длинного, полного смертельной опасности дня.

Мы пробрались еще дальше в болото и заняли круговую оборону. Теперь уже была видна насыпь «железки». Дорога бездействовала, в свое время партизаны разгромили главные железнодорожные коммуникации. Но у полотна по-прежнему стояли дзоты. Гитлеровцы использовали насыпь как линию укреплений против партизан. К вечеру сюда прибыло подкрепление. По всей вероятности, враг предполагал, что не все партизанские подразделения прорвались из окружения.

Наконец стало темнеть. К тому времени мы с Павловым приняли решение: прорываться не через переезд. Сами видели, что дзоты по обе стороны его за день восстановили и их заняли охранники. Прорываться следовало левее большака, затем устремиться за своими. Как разведчику, мне был известен маршрут следования бригады.