Хозяйка нашей маленькой гостиницы очень привязалась к Бетт и была рада присматривать за ней по вечерам, хотя ее дочь, вечно надутая Виттория, которой Тонио давал уроки английского, втайне ревновала. Обычно Тонио заходил за мной после того, как Бетт засыпала, и мы выходили под бархатную сень теплой южной ночи.

У Тонио была каморка недалеко от порта. Однажды он привел меня туда. Нам пришлось сидеть на железной кровати, потому что в комнате был всего один стул. Он угостил меня бутербродами с ветчиной, маслинами и мелким, с толстой кожурой, но необычайно сладким виноградом. По моим губам и подбородку побежал сок, Тонио вытер его пальцем. И поцеловал меня.

Тот вечер запомнился мне на всю жизнь.

Шум порта, мужские голоса, скрип уключин и глухое ворчание моторов, когда их заводили, чтобы отправиться на ночную ловлю рыбы; открытое окно, доносившиеся с улицы запахи кухни и дизельного топлива.

В тот вечер мы с Тонио стали близки.

Матрас был тонкий и жесткий, простыни — протершиеся, с искусно заштопанными дырами. Зато они были чистые и источали аромат лаванды. Тонио на миг оставил меня, чтобы пойти закрыть ставни. Его обнаженное тело было шоколадным и гладким, как ириска.

Наверное, для женщины моего возраста и той эпохи у меня был средний сексуальный опыт, но он не понадобился. Ему были присущи нежность и сдержанность, из-за чего его ласки носили чуть ли не характер почтительности. Но потом, когда он преодолел свою скованность, его темперамент проявился во всей силе и щедрости. Когда ничто не мешало, он умел самозабвенно наслаждаться сексом. В лирические моменты я гадала: может быть, двойственность его натуры обязана своим происхождением разным генам? Итальянский пыл и ирландская меланхолия.

Он целовал косточки у меня на ногах и светлые полоски на моем теле от бикини. Ему были дороги все мои складочки, все углубления, все места скопления нервных окончаний. И я отвечала ему тем же. В тот вечер — и во все последующие вечера — Тонио заставил меня почувствовать себя прекрасной, вручил мне великий дар раскованности. И я узнала, что значит до конца быть самой собой. С тобой у нас не было ничего подобного за все годы брака.

Ты, конечно, решишь, что все дело в сексе. И да и нет. Секс играл важную роль, но он был всего лишь ключом от двери, а близость, которую мы обрели за дверью, похожа на то, что происходит у меня сейчас с Робом Эллисом.

Да, Роб напоминает мне о Тонио. Он так же раним и — обратная сторона медали — так же самоуверен, что ощущается еще острее, потому что он этого не осознает. Та же честность, прямота и страсть. Как видишь, все это имеет отношение к сексу, но не только.

Ну вот. Это все, что было у нас с Тонио, — двадцать лет назад. Неполные три недели — девятнадцать дней и ночей. А когда срок нашего пребывания в Италии истек, он не попросил меня остаться, и я сказала себе: даже если бы он попросил, я бы отказалась. У Тонио не было ни денег, ни корней, и он не придавал этому значения. В то время у меня были ты, Бетт и наша совместная жизнь в Англии. От бледной, флегматичной Джесс с высоко развитым чувством ответственности меньше всего можно было ожидать бегства с черноволосым бродягой, не так ли?

Неизбежность разлуки не сделала ее легче. Но сомнения оставались до последнего момента.

В наш прощальный вечер Тонио пытался-таки о чем-то меня попросить. Он взял меня за руку; в черных глазах светилась грусть. Я помешала ему говорить. Не могла допустить, чтобы одно слово или намек поколебали мою решимость. Так что я не дала ему открыть рот, но с тех пор беспрестанно гадала: что он хотел сказать? Обратиться ко мне с мольбой, на которую я не имела права откликнуться? Или дать слово, которое он не сумел бы сдержать? Даже если бы я осталась (а это чуть не случилось) и мы обменялись обетами, ни один из нас не смог бы их исполнить. Тогда я была так же уверена в этом, как сейчас.

В тот вечер мы простились навек. В небе плавали серебряные облака; толпа на тротуаре постепенно редела. Я ушла и ни разу не оглянулась. Не из малодушия, а из страха. Моя большая любовь. И моя врожденная трусость.

Я вернулась домой, уже зная о своей беременности. Если я психовала, страдая от внутренней борьбы, ты, наверное, относил это на счет моей досады оттого, что каникулы подошли к концу. Оказалось нетрудно скрыть последствия. Небольшая подтасовка дат — и мой Дэнни официально стал также и твоим Дэнни.

Я поступила непорядочно. Но не прошу тебя о прощении, потому что я его не стою.

Предупреждаю твой вопрос, виделась ли я с Тонио когда-нибудь еще. Нет. Однажды он прислал мне на старый адрес открытку из деревеньки на западе Ирландии. Новые жильцы любезно переслали ее сюда.

Обратного адреса не было — только название деревни, а текст содержал лишь нейтральные упоминания о погоде и живописных окрестностях. Последняя фраза была такая: «Вот где нужно жить!» Он подписался полным именем — Тонио Форнази. Как будто я могла забыть, кто это.

Я часто фантазировала, что он женился на толстушке Виттории и они произвели на свет целый выводок пухлых маленьких итальянцев.

Вот и все, Йен. Как говорится, от и до».

Разумеется, Джесс не отправила это письмо, так же как и другие, полные самобичевания. Кончилось тем, что она ограничилась коротенькой констатацией факта. Ее терзали стыд и чувство вины.

Двадцать лет она хранила тайну, и вот теперь, после гибели Дэнни, тайное стало явным. Ее секрет перестал быть секретом для Бетт и Лиззи; было бы несправедливо оставить Йена в неведении.

Среди счетов и приглашений оказалось письмо из Англии. Мишель оставила для Йена почту на кухонном столе — посмотрит, когда придет с работы. Он нахмурился и первым делом вскрыл белый конверт.

И потом долго читал и перечитывал.

— Это ты, зайчик? — крикнула из ванной Мишель. Минутой позже она показалась в кухне, с одним махровым полотенцем, закрученным тюрбаном на голове, а другим — обернутым вокруг туловища. Поправив выбившуюся прядь волос, она обняла мужа за талию. Пальцы начали проворно расстегивать на нем рубашку. Йен отстранился. Мишель удивленно посмотрела на него.

— В чем дело?

— Который час в Англии?

— Понятия не имею. Это ты у нас англичанин. Должно быть, раннее утро.

— Мне нужно срочно поговорить с дочерью.

В гостиной он задержался у окна, глядя сквозь щели в жалюзи на их маленький сад. Потом подошел к телефону и стал накручивать номер.

Мишель последовала за ним.

— Что все-таки случилось?

В трубке послышались длинные гудки.

— Не знаю. Но я дознаюсь.

— Папа, если ты из-за меня, незачем было приезжать.

— Я сам захотел. Трудно разобраться во всем с другого конца земли.

Они сидели рядом перед газовым камином в квартире Бетт. Снаружи сочился тусклый весенний свет.

Весна в этом году была ненастной, с частым дождем и ветром; Йен, двадцать четыре часа назад вылетевший из Сиднея, страдал от холода. Бетт усадила его в самый удобный уголок дивана, который обычно занимал Сэм. Она позволила отцу обнять ее за плечи и по привычке пожалела, что рядом сидит не Сэм. И тотчас отогнала эту мысль, отметив: с каждым разом это становится легче. Или все дело в самовнушении?

— Ничего себе новость, а? — с горечью выговорил Йен. — Твоя жена всю жизнь сохла по другому. Твой сын — не твой сын, причем это выясняется после его смерти. Я как будто потерял Дэнни во второй раз.

Бетт упорно смотрела в огонь.

— У меня было то же чувство, когда я узнала. Но от этого Дэнни не стал другим, ведь правда? Все равно что мама — уже не твоя жена, но осталась тем же человеком. Ты предпочел бы не знать?

— Я бы не возражал, если бы мне оставили мои воспоминания. А что теперь?

Он все больше расходился. Бетт знала: любые неприятности в первую очередь вызывали у отца злость. Он привез свою злость с другого конца земли, и она требовала выхода.