— Ну вот, Вити, — сказал он, — выучи слова, которые я тебе записал, и повторяй — чем больше, тем лучше. Попробуй попрактиковаться на постояльцах твоей матери.

И он широко улыбнулся Джесс, которая неизвестно почему (наверное, из-за ярко выраженного ирландского акцента) уставилась на него.

— Привет! — И он прошел мимо них к выходу.

На другой день, во время вечерней прогулки, они увидели Тонио в кафе. Перед ним на столике лежала книга. Он вскинул руку в приветствии. Бетт побежала к нему и споткнулась о сумку, которую он поставил на пол возле ног.

— Подсаживайтесь ко мне, — радушно предложил он после того, как девочку подняли и успокоили.

Потом они встречались на пляже и за обедом в маленьком кафе. Тонио рассказал им свою историю. Его мать, ирландка, познакомилась с отцом за несколько лет до войны: тетка взяла ее с собой во Флоренцию полюбоваться картинами и фресками.

— Раз — и готово! Прямо у входа в баптистерий — любовь с первого взгляда!

В 1938 году Бриджид Догерти снова приехала во Флоренцию, чтобы выйти замуж за своего итальянского возлюбленного. Он погиб в 43-м в Тунисе в бою с англичанами. Бриджид с сыном вернулась на родину, в Корк.

— А когда мне исполнилось восемнадцать, я поехал сюда на летний триместр в университете. И с тех пор живу в Италии. Здесь есть что посмотреть, скажу я вам.

Эта романтическая история задела в душе Джесс какую-то струнку, хотя дело было не только в хитросплетениях сюжета или красочных подробностях. Рассказ Тонио открыл перед ней дверцу в какой-то иной мир, которого ей, как выяснилось, остро не хватало. Кроме того, он с интересом слушал ее, когда Йен переставал разглагольствовать о своей работе и честолюбивых планах на будущее, как будто в мире не было ничего более интересного.

На прощание он протянул руку Йену для пожатия и поднес к губам пальцы его жены. Озорная улыбка придала этому жесту оттенок пародии, но между ними пробежала искра. Джесс заглянула в его бархатные, цвета черного кофе глаза и вся напряглась.

— Завтра я целый день занят, — сказал Тонио. — Может быть, встретимся послезавтра, когда я приеду заниматься с Витторией?

По форме это был вопрос, а по интонации — утверждение.

Вышло так, что в назначенный день с Йеном случился солнечный удар, и он слег в постель, чтобы то и дело прикладывать к обожженным местам прохладную простыню. Бетт уснула в своей кроватке.

— Что еще сделать? — суетилась Джесс.

— Оставь меня в покое!

Она надела бледно-зеленое платье и небрежно заколола волосы. В ванной ее так и подмывало посмотреться в зеркало, но она удержалась. Будет такой, какая есть.

Йен лежал на боку, спиной к жене. Она осторожно дотронулась до его плеча, подыскивая в уме слова, которые бы их сблизили. Но он не шелохнулся, и Джесс выскользнула из спальни и спустилась по невысоким каменным ступенькам. Она так и знала, что Тонио будет ждать в холле.

— Бедняга, — весело прокомментировал он состояние Йена. — Ну что, пошли?

Виттория проводила их возмущенным взглядом. А у Джесс было такое чувство, словно у нее широко открылись глаза и уши и развязался язык. Чувства обострились до предела. Она как бы заново увидела залитую солнцем улицу. Каждое окно являло взору живую картину, а каждый пятачок, каждая трещина на тротуаре имели свою историю. Приятно было чувствовать себя частью этого мира — рядом с Тонио!

Он повел ее в маленький ресторанчик и заказал спагетти и темно-бордовое тосканское вино. Джесс набросилась на еду так, словно несколько дней не ела. Он откровенно любовался ее фигурой в бледно-зеленом платье, падающими на шею волосами.

— Ты слишком молода для матери.

— Мне двадцать два года. Не так уж мало.

Он склонил голову набок.

— Счастлива?

— Да, конечно!

— Конечно?

Джесс опустила голову и стала водить рюмку с вином по скатерти. Она сама виновата. Сама вышла за Йена; с тех пор как они обменялись кольцами, он нисколько не изменился. Она жаждала определенности, хотела иметь ребенка, а, получив все это, почувствовала себя в ловушке. Она не то чтобы чувствовала себя несчастной — просто перед ней захлопнулась какая-то дверь, навсегда закрывая от нее горизонты. Надеяться на перемены — все равно что надеяться, что китайский бумажный цветок распустится под водой.

Она сделала свою судьбу своими руками. И поэтому ее девизом стало — терпеть и приспосабливаться.

— У меня прелестная дочурка. Я ее очень люблю.

— Знаю.

Но она не любила мужа. На это ей открыли глаза многие месяцы слишком тесной и все же недостаточной близости. Йен вряд ли догадывался об этом, но все же между ними проходила полоса отчуждения, повергая его в растерянность. А растерянный, он злился.

Теперь, в обществе Тонио, Джесс почувствовала, что у нее уходит почва из-под ног. Она словно стояла на самом краю пропасти и умирала от страха и желания прыгнуть в бездну.

Тонио достал из кармана деньги — несколько мятых банкнот по пятьсот лир. Джесс сразу поняла, что этого либо не хватит, чтобы расплатиться, либо хватит, но он останется ни с чем. Поэтому она в непринужденной манере предложила разделить расходы пополам. Он не спорил, и это открыло ей еще одну истину: Тонио беден, но не придает этому значения.

Поздно вечером они подошли к пансиону. В их окнах не было света.

— Тебе действительно так уж необходимо уезжать в субботу? — спросил Тонио, приблизив к ней лицо.

Джесс лихорадочно соображала. Сейчас середина сентября; курортный сезон почти окончен; пансион пустеет; дома Йена ждет напряженная работа; Бетт обожает играть в песке и греться на солнышке.

Она услышала собственный голос:

— Если удастся поменять билеты, возможно, мы с Бетт на несколько дней задержимся.

— Это было бы чудесно.

Он не дотронулся до нее, только сверкнул зубами в улыбке. И ушел.

«Я сказала «возможно»», — уговаривала себя Джесс. В номере сладко спали Йен и Бетт, причем в тех же позах, в каких она их оставила: широко разметавшись на постели.

А по прошествии года она толкала по тропе вдоль канала коляску со вторым ребенком, а рядом, держась за мамину юбку, ковыляла Бетт, опасливо поглядывая на мутные воды канала, словно боясь, что вода перехлестнет через край и поглотит ее. Бетт вечно боялась свалиться и ходила по удаленному от воды краю тропы.

Джесс возвращалась с прогулки в дом, который делила с Йеном, накрывала на стол к чаю, купала детей и разговаривала с мужем. И так — день за днем; постепенно она привыкла к такому распорядку и усмирила чувства. Это был ее собственный выбор.

Такая жизнь исключала Тонио. Джесс поступила так, как должна была поступить, хотя при одной мысли о Тонио сердце грозило выпрыгнуть из груди. Чтобы не сорваться, она перенесла нерастраченный жар души на других людей, в первую очередь на сестру Лиззи. Она опекала, поддерживала и — так ей казалось — жила через своих близких.

— Грустная история! — произнесла она вслух. — Я растратила жизнь впустую.

Она поступала так, как считала правильным. И это оказалось ошибкой.

Руководствуясь лучшими намерениями, она потерпела неудачу с детьми. Еще несколько дней назад она стала бы доказывать, что уж Дэнни-то она дала все, что нужно. Но оказалось, дать все — значит дать слишком много.

Возможно, ей до конца дней не постичь до конца глубину своей огромной и, увы, непоправимой ошибки. Перед лицом этой непоправимости все остальные жизненные неудачи — распавшийся брак, отсутствие понимания с Бетт — казались пустяками.

Сок повернул к ней головку, и Джесс вернулась из прошлого в настоящее. Да. Это не Дэнни.

Сок вытянул ножки и, отчаянно вертя головой, стал вырываться из ремешков. Джесс поняла сигнал и вскочила.

— Ну что, маленький, хочешь домой? Сейчас, сейчас.

По-прежнему толкая перед собой коляску, она зашагала так быстро, что трава со свистом хлестала по ногам. Но к тому времени, как они подошли к дому, Сок успел продрогнуть и побагроветь от плача.