– Конечно, конечно. Как вам удобно, так и поступайте, – засуетилась моя мамуся со свойственной пожилым людям предупредительностью.

– Просто сегодня здесь все равно ничего не видно, – словно извиняясь, сказал Коля. – Ванную-то я осмотрел, но вот есть у меня кое-какие мысли. Не потащит же он вашу машинку к себе домой, ведь он наверняка не местный. Значит, бросит где-нибудь неподалеку, в лесу. А там и следов побольше должно быть, да и вообще, сдается мне, что копать здесь надо намного глубже, чем мне казалось изначально. М-да. – И Коля на минуту задумался. Мы сидели тихо, как мыши. Думающий мужчина – это почти такое же священнодействие, как мужчина жующий. И поэтому этот процесс никогда нельзя прерывать глупыми женскими замечаниями. Это я тоже знаю из личного опыта. Наконец, Коля вышел из глубокой задумчивости, и я сочла возможным спросить его, не хочет ли он остаться здесь на ночь. – Нет. Леночка, спасибо вам, но у меня еще куча дел. Мне нужно в город. Я завтра позвоню. – И Коля откланялся.

Какая такая куча дел глубокой ночью? Но их, этих мужчин, не поймешь. То их ночью не добудишься, то у них куча дел. Работа такая!

Когда Колины шаги затихли за порогом, моя мама вопросительно взглянула на меня и спросила: «Леночка, а кто такой Олег?»

– Мамусик, Олег – это наш сосед по дому. Он там уже тысячу лет живет, но познакомились мы только прошлой ночью. – Мой ответ прозвучал несколько двусмысленно, но мама на стала задавать уточняющих вопросов – она была очень деликатным человеком. А мне уже было больше восемнадцати лет, и я имела полное право знакомиться с мужчинами в любое время суток.

Наутро мы с Машкой выдрыхлись, как младенцы. Я замечательно сплю на свежем воздухе, а этого добра у моей мамульки – хоть отбавляй. В городе зачастую меня и в полдень не добудишься, если в этот день у меня нет репетиции – полночи я могу слоняться по квартире от бессонницы, или часов до трех утра пялиться в телевизор. Зато на следующий день просыпаешься после обеда с синими кругами под глазами. Жуть!

В деревне же совсем другое дело. В семь утра ты уже на ногах, и чувствуешь себя так, словно тебе лет двенадцать, не больше.

Мама уже успела соорудить для нас гору блинов и сходить к соседке бабе Даше за козьим молоком. У бабы Даши замечательные козы, я знакома с ними с самого моего детства. Правда, тогда козы вели себя не самым лучшим образом и в основном нещадно меня бодали. Но это не мешало мне любить их молоко больше, чем какое-либо другое.

Мы сидели на террасе и наслаждались прекрасным летним утром. У Машки очень кстати был выходной день, и мы решили не торопиться с возвращением в город. После завтрака мы сходили к речке, посидели около воды, наблюдая, как вода крутит мельничное колесо – у нас в дачном поселке завелся свой Дон Кихот и построил здесь небольшую мельницу. Теперь она стала местной достопримечательностью. Потом мы помогли маме в огороде. На обед мама быстренько приготовила нам фаршированный перец, и тетя Нина принесла очередную порцию пирожков – они у нее не выводятся из дома, как и вязаные носки. Пирожки – это ее фирменное блюдо и она их тоже всем раздает.

Когда солнце достигло зенита, я вспомнила, что через день на меня неминуемо надвигается новая репетиция, и мы с Машкой засобирались в обратный путь. Начало дня прошло замечательно, и когда такси увозило нас в сторону города, я искренне жалела, что такие деньки выпадают в моей жизни непростительно редко.

– Эх, Машка, скучно живем, концерты, командировки, а вся жизнь мимо проходит.

Машка смотрела на меня, выпучив от удивления глаза.

– Лен, что с тобой, ты на солнышке перегрелась?

Я только рукой махнула.

– Тебе не понять. Музыка – вещь замечательная. Но я привязана к ней, как Тузик к будке. А хочется играть просто так, для души. Не тогда, когда надо, и не для заработка, а так просто, когда захочется.

Машка задумалась.

– Так поменяй профессию, – резонно заключила она.

– А я больше ничего делать не умею. Мне больше ничего не нравится.

– А-а-а, – снова задумалась Машка. – Ну, тогда я не знаю.

Мы замолчали и так ехали еще минут двадцать. Машка пребывала в глубокой задумчивости. Она периодически глубоко вздыхала, смотрела на меня грустным взглядом, и снова погружалась в задумчивость. Наконец, не выдержав её вселенской грусти, я потрепала ее по щеке и сказала:

– Ладно, не заморачивайся. Это все минутная слабость. Музыку я обожаю, и работу свою люблю. Она меня тоже любит и кормит. А от добра добра не ищут. – И Машка снова повеселела. Так мы доехали до города, и я вышла около своего дома, помахав Машке на прощание рукой.

На лестничной площадке меня снова ждал Олег. Лицо его было встревоженным.

– Я на всякий случай дверь у себя в квартире приоткрыл, чтобы слышно было, когда вы вернетесь, – видимо, в моем взгляде читался вопрос. – Но это сейчас не важно. Важно то, что мне Николай позвонил и все рассказал. Значит, это не просто маньяк, а что-то другое. – Олег взял у меня из рук сумки, пока я открывала дверь. Мне понравилась озабоченность в его голосе, и я пригласила его на чашку кофе. Мы допивали уже по второй чашке, когда раздался телефонный звонок. В трубке я услышала испуганный голос Машки:

– Лен, а у меня тоже машинку раскурочили. Пока меня дома не было, – зачем-то уточнила Машка.

– Какую машинку, – я не сразу поняла, о чем идет речь.

– Стиральную, конечно, какую же еще, – упавший голос Машки был непривычно тихим. Я уронила телефонную трубку, и, видимо, в моем взгляде было что-то страшное. Олег изменился в лице и встревожено спросил:

– Что случилось? Что с вами?

– У Машки тоже машинку… – я не успела закончить фразу, а Олег уже натягивал на меня плащ, одновременно хватая мою сумку.

– Я сейчас, только ключи от машины возьму, – быстро сказал он и поскакал через три ступеньки к себе наверх.

– Маш, ты там жива? – Спросила я, поднося телефонную трубку к уху.

– Угу, – сказала Машка не своим голосом.

– Ты держись, мы уже едем. Я сама Коле позвоню. – Олег уже несся на всех парах вниз по лестнице. Я захлопнула дверь и догнала его только на первом этаже.

– Слава богу, сейчас пробок почти нет. Доедем в два счета. Командуй!

Когда мы успели перейти на «ты» я так и не поняла.

Яркий солнечный луч медленно скользил по старинному гобелену. На гобелене были изображены пастушка в кружевном чепчике и несколько овечек, которые паслись на зеленом лугу. Когда луч задевал лицо пастушки, казалось, что она оживает и начинает жеманно подмигивать и строить глазки пастушку, который выглядывал из-за дерева, росшего на краю зеленой полянки.

Маленький мальчик, натянув до подбородка расшитый розовым шелком пододеяльник, внимательно следил глазами за солнечным лучом. Ему казалось, что и этот луч, и оживший гобелен играют с ним в какую-то новую, непонятную пока игру. Но мальчик был очень разумным. Он понимал, что дети еще не так много знают об этом большом мире, и спокойно ждал, пока станет взрослым.

Гобелен висел на стене над кроватью мальчика, и малыш так привык к нему, что даже иногда шепотом разговаривал с пастушком, доверяя ему свои самые важные секреты. Пастушок всегда внимательно слушал все, что ему рассказывали, и никому потом эти секреты не выдавал. Видимо, он был надежным и молчаливым другом, и мальчику это очень нравилось.

Малыш часто просыпался по утрам оттого, что хитрый луч щекотал его нос или щеки, а потом обязательно перебирался на гобелен и будил пастушка и пастушку. И эта игра продолжалась до тех пор, пока в спальню не входила нянюшка и певучим голосом не произносила традиционную фразу:

– А кто у нас в кроватке спит? А кто у нас вставать не торопится? Артемка, барин наш сахарный. Вставайте, господин, просыпайтесь. Матушка будить изволит, хочет поцеловать вас с утра. – И тогда мальчик делал вид, что только проснулся и мысленно посылал солнечному лучу воздушный поцелуй и пожелание доброго утра.