Тут документ обрывается. Я представляю себя, писавшего эти строки в своей комнате в восточном крыле: я наклоняюсь к чернильнице, чтобы напоить свое жадное перо, и прижимаюсь грудью к столешнице. Вокруг расставлено множество предметов, о которых идет речь, они стоят на столе или разложены на кровати, каждый – в своем ящичке, каждый – обложен соломой.
На листе еще есть наброски, разнесенные по углам неким художественным ветром. Я весело начал новую страницу, еще не ведая, что она будет потеряна навсегда…
Но я не хочу забегать вперед в своем рассказе, рискуя потерять тебя, терпеливый читатель. Не пришел еще час моего унижения. Забудьте это неосторожное упоминание о грядущих бедствиях. (Пусть для рассказчика они уже в прошлом.)
Идет 1618 год. Война в Богемии еще не началась, проклятый англичанин все еще сидит в Баварии, дурача доверчивых дворян. Элизабета Збинек скоро приедет в замок – а я наслаждаюсь поистине замечательным годом.
Мы встречали богемских гостей гирляндами цветов. Воздух Вайдманнер-платц загустел ароматом обреченных роз, а брусчатка сделалась скользкой от их раздавленной плоти. Когда дверца кареты распахнулась, колокола часовни пустились в перезвон. Небольшая партия встречающих, состоявшая из обергофмейстера и Мартина Грюненфельдера, пригласила приехавших женщин в Большой зал, а затем – в Риттерштубе, где их ждал герцог, переминавшийся с ноги на ногу, чтобы не выдать собственный ужас. Рядом с ним стоял его верный карла.
Первой вошла толстая компаньонка. Альбрехт Рудольфус чуть в обморок не упал при виде бульдожьей челюсти и седых усов этой ведьмы, но потом до него дошло, что это все-таки не его суженая. Женщины вытолкнули вперед Элизабету Збинек. Она была не совсем такой, как на портрете. Щеки, кровь с молоком на рисунке, на деле были более бледными и впалыми. Высветленные свинцовыми белилами губы оказались неровными, верхняя пухлая, нижняя – тонкая. А локоны были скорее соломенными, нежели золотыми, и своей пышностью были обязаны папильоткам, а не щедрому дару природы. Однако я не хочу вводить вас в заблуждение и рисовать в вашем воображении форменную свинью. Элизабета Збинек была достаточно миловидной: земная красавица, а не акварельная Венера Майринка.
– Это великая честь для нас, фройляйн, – сказал герцог, склонившись в глубоком поклоне, насколько сие позволяло его обширное пузо.
Элизабета Збинек переменилась в лице. Ее глаза забегали, и, чтобы не выдать свое разочарование, ей пришлось уставиться на кончики своих туфель. Она что, действительно ожидала, что он окажется Адонисом с моего придворного портрета? Если так, то встреча с реальным Альбрехтом Рудольфусом должна была бы вызвать у бедной девушки форменное потрясение: живот, выпирающий из-под яркого жилета, жирный подбородок, отвисший, как мешок пеликана, и губы цвета сливового варенья – которые ей придется целовать, – увлажняемые землистым языком.
– Ваша светлость, – выдохнула девушка. Она сделала книксен, который повторили ее дамы, подпрыгивая, как купальщики на волне.
Толстая дуэнья высказала уверения в глубочайшем почтении к Альбрехту Рудольфусу со стороны ее господина. Когда она завершила свои славословия (адресат улыбался, гладил себя по груди и благодарно кланялся), наш обергофмейстер приступил к ответной речи. Немногочисленный хор затянул аллилуйю, после чего будущих супругов церемонно разлучили.
В пиршественном зале ни Альбрехт Рудольфус, ни Элизабета – разделенные свидетелями – не выказали особого аппетита. Члены ордена святого Варфоломея одобрительно таращились на многообещающую утробу для будущего герцогского наследника и громко болтали, упиваясь вином и обжираясь сочным мясом.
Позже, немного придя в себя, герцог уселся с Элизабетой в приватной гостиной, в присутствии сливок местного общества, включая – правда, немного на заднем плане, – и вашего покорного слугу, рассказчика этой истории и по совместительству брачного агента. Какое-то время пара «держалась на плаву» при помощи светской беседы – тяжелой общественной нагрузки. Альбрехт Рудольфус восхищался своей суженой, прежде всего из-за ее богемского происхождения. Встречалась ли она с императором? – спрашивал он. Может быть, ее приглашали к нему на обед или она имела счастье насладиться его коллекцией? Не сознавая нелепости своих вопросов (Элизабете должно было быть лет двенадцать, когда умер император), герцог подсел ближе к ней и облизнул губы. Он обрушил на бедную девочку – добавляя собственные сочные детали – мои сказочные истории про покойного императора. Его пальцы, словно щенята, вылезающие из ошейников, тыкались в сложенные на коленях руки Элизабеты.
– Мы питаем глубочайшее уважение к Рудольфу – за его мудрость и справедливое правление. Я так завидую, мадам, нашему знакомству с его блистательным миром…
Девушка, отстраняясь от запаха герцогского дыхания, уставилась на своего будущего супруга с кривой улыбкой. В ее темных, очаровательных, надо сказать, глазах дрожало что-то такое… Мне не понравилось то, что я там увидел, – совсем не понравилось.
– Вы сами увидите, – сказал герцог, – как похожи его деяния и мои.
Элизабета Збинек рассмеялась. Это мелодичное журчание вырвалось у нее прежде, чем она успела сдержаться.
– Простите меня, – пропела она. Ее пальцы выдавали едва сдерживаемый смех. – Простите меня, ваша светлость.
– Не обижайтесь, – вмешалась компаньонка, – моя госпожа так взволнована сегодняшними событиями…
– Да, – сказал герцог. – Конечно.
Элизабета Збинек пыталась унять припадок. Она прикрыла пальцем предательски набухший уголок глаза. Потом она шмыгнула носом, и слезы брызнули из прелестных очей.
– Господи, – рыдала она. – О господи! – Из ее левой ноздри выглянул перламутровый шарик – я видел, как он набухает, – и тут же убрался назад, подобно моллюску в раковине, когда она шмыгнула носом еще раз.
– Путешествие утомило ее, – заявила дородная компаньонка, раскрыла веер и успокаивающе похлопала фройляйн по руке. Она попыталась заслонить девичью истерику своим затянутым в тафту задом. – Это слезы счастья, ваша светлость. Примите нашу благодарность за теплый прием.
– Не за что, – пробормотал герцог. Он поднялся на ноги, стараясь не смотреть на невесту, также отводившую взгляд. У дверей Риттерштубе, где Мартин Грюненфельдер ожидал гостей, чтобы показать им их покои, будущая герцогиня взяла себя в руки.
– Он был отнюдь не таким мудрым правителем, каким вы ого полагаете, – сказала она. – Я его видела только дважды, но мой отец и дяди служили ему.
– Пойдем, – скомандовала дуэнья.
Элизабета, не сопротивляясь, побрела к двери; но все же бросила на ходу через плечо:
Он был совсем не таким, как вы его представляете.
Они ушли. Фельсенгрюндская знать разбрелась, держась за животы. Сквозняк раскачивал гобелены. Я остался наедине со смятенным и озадаченным герцогом.
– Томмазо, что она имела в виду?
– Женская болтовня, милорд. Что она может значить? Один пустой щебет.
– – Следи за своим языком – ты оскорбляешь мою жену.
– Прошу прощения, ваша светлость.
Альбрехт Рудольфус восхищенно пялился на дверь Риттерштубе, словно красота его суженой оставила там призрачный след.
– Хотя, черт побери, все-таки она красавица. – Элизабета Збинек была моим открытием; но я все равно почувствовал укол ревности и едва удержался, чтобы не высказаться по поводу ее неправильного прикуса или бледности кожи. – Больше того, – радостно продолжал герцог, – она будет моей. – Мне хотелось ущипнуть незадачливого мечтателя, но вместо этого я улыбнулся и понюхал собственную руку.
– Всегда рад услужить вам, милорд.
Свадьба удалась на славу, хотя герцог и жаловался на отсутствие механических детей, которые несли бы шлейф невесты, и мою неспособность создать (за целых три месяца!) триумфальную арку из сотни гравюр, через которую он мог бы пройти в часовню. Орден святого Варфоломея скалился на протяжении всей церемонии, как и представители простонародья – торговцы шерстью и деревенские старосты, крестьяне и лесопромышленники, – забывшие свои мирские скорби, и гордые тем, что их пригласили, они уже предвкушали, как менее удачливые соседи будут внимать их рассказам. Герцог выглядел великолепно – в отцовской мантии, пышном жабо и до блеска начищенных сапогах. Элизабета не глядела в его сторону. Она не отрываясь смотрела на алтарное распятие и, казалось, не замечала своего мужа, пока тот не нацепил ей на палец обручальное кольцо. Не было ободряющих жестов и со стороны ее семьи, представленной строгой матерью и беззубым дядей. Отец Элизабеты находился в Карлштайне, и гостях у эрцгерцога Фердинанда; его отсутствие можно было бы счесть оскорблением, если бы не солидное приданое, данное им за дочерью.
