В Аргентину, в племя индейцев мансанеро возвращается Северино, который 10 лет провел среди белых людей на севере и охотился на морских котиков. Северино мечтает посадить персиковый сад, он пытается развеять вражду между индейцами, которых подстрекает “плохой” старый вождь Николас, и белыми поселенцами. Северино помогает положительный сержант полиции, однако недоверие индейцев (в том числе и младшего брата Северино Бласа), а также корыстные интересы хозяев скотоводческой компании мешают наступлению мира. Северино находит убийц своего отца и мифический перевал Кондора, где белые бандиты убивают угнанный у индейцев и поселенцев скот. “Надо бояться, что твое сердце превратится в лед”, — говорит Северино. Ему удается выкупить у компании принадлежавшие индейцам земли и завоевать доверие племени. В бессильной злобе Николас пытается убить Северино, но негодяя настигает пуля подруги Северино.

Американские солдаты угоняют табуны лошадей у индейцев племени нэс-перс (“проколотые носы”), живущих в Скалистых горах. Отряд майора Брэннингэна должен перегнать табун из 900 лошадей к перевалу Такома. Вождь индейцев Белое Перо притворяется другом бледнолицых и устраивается проводником-скаутом. Отряд полковника Говарда нападает на стойбище племени каюсов. Белое Перо спасает из огня индейскую девушку, но она не верит в его искренность. Отряд майора Брэннингэна гонит табун. Американцам непонятно поведение Белого Пера, который ведет переговоры о единстве с разведчиками каюсов. После убийства каюсами солдата Рэндалла американцы инсценируют расстрел Белого Пера, но вождь ведет себя мужественно. Истинные намерения вождя раскрывает смышленый сержант Андерсон. С опасностью для жизни отряд переправляется через реку Салмон. Скрытая вражда между майором и лейтенантом Бруксом вырывается наружу. Столкновения не избежать, но майор падает с коня в горную пропасть. Белое Перо приводит табун к форту, сожженному индейцами. Там находятся остатки отряда полковника Говарда, разбитого каюсами. Говард узнает Белое Перо и намеревается убить его, однако вождя выручает смелая индейская девушка. В схватке полковник расстается с жизнью, а с его солдатами расправляются каюсы. Белое Перо уводит табун в свое племя.

Ястребиный Коготь в облике худого веснушчатого второклассника Чечевицына оказался единственным знаменитым индейским вождем, придуманным русским писателем. Единственным, невидимым, не узнанным в Америке, но выжившим в советской и российской литературе. В 1925 году о чеховском Монтигомо вспомнил в Мексике вдохновленный встречей с индейцем пролетарский поэт Владимир Маяковский. Встреча оказалась горькой:

Индеец Монтигомо многократно мелькал в книжках в качестве нарицательного персонажа: то у Вениамина Каверина, то у сатирика Виктора Ардова, даже в “Крутом маршруте” Евгении Гинзбург. В середине 60-х годов детский писатель Виталий Губарев, автор всесоюзно любимой сказки “Королевство кривых зеркал” и прочих произведений для пионеров и школьников, написал повесть “Монтигомо — Ястребиный Коготь”. Речь в ней шла не об индейцах, автор, как указывает аннотация, “продолжил с читателем откровенный разговор о жизни, о том месте, которое должны занять в нашем обществе каждая девушка и каждый юноша”. Монтигомо в этом обществе представал, очевидно, романтическим героем детских мечтаний.

Краснокожие вожди вели прямые разговоры с подрастающим поколением главным образом со страниц иностранных повестей и романов. В советское время главным автором книг “про индейцев” безоговорочно считался Джеймс Фенимор Купер. Пенталогия о белом охотнике Натаниэле Бумпо, который в каждом романе получал новое индейское прозвище, и воине племени могикан Большом Змее, написанная тяжеловесным, характерным для англоязычной классики первой половины XIX века велеречивым стилем (Виссарион Белинский называл книги Купера “шекспировскими драмами, исполненными в виде романов”), многократно выходила в “Библиотеке приключений”, с примечанием “для среднего и старшего школьного возраста”. Помню свои ощущения юного читателя: восхищение доблестями Кожаного Чулка смешивалось с нетерпеливым ожиданием развития сюжета и раздражением, вызванным пространными описаниями североамериканских природных красот, бесконечными этнографическими деталями и нравоучительными сентенциями по любому поводу. Однако для миллионов советских мальчишек Зверобой и Чингачгук в отсутствие сильной конкуренции оставались любимыми романными героями и главными “братьями по крови”.

С Купером на литературном фронте североамериканских прерий, как мог, соперничал Томас Майн Рид — и с середины 70-х годов, после выхода советско-кубинской экранизации “Всадника без головы”, соперничал успешнее, чем прежде. Молодцеватый блондин Олег Видов в роли охотника за мустангами ирландца Мориса Джеральда может, даже и поднялся бы вровень с долго не имевшим советского кинематографического лица Натаниэлем Бумпо, найди он себе краснокожего друга. Но команчи во “Всаднике без головы” представляли собой преимущественно виртуальную угрозу, а вождь семинолов Оцеола был героем другого романа Майн Рида. Этот-то писатель как раз умел кроить сюжет быстро и ладно, однако его персонажам не хватало монументальности и размашистости образов Купера: неторопливые повествования о Большом Змее казались высеченной на каменной скале бесконечной древней сагой.

Впервые в России серийный выпуск романов и Купера, и Майн Рида наладило задолго до революции издательство “первого книжного миллионера” Маврикия Вольфа. В январе 1885 года в газетном обозрении “Осколки московской жизни” Антон Чехов писал о том, как эти книги меняли общественные вкусы: “Было время, когда люди зачитывались рыцарскими романами и уходили в Дон-Кихоты, а наши сызранские и чухломские детеныши, начитавшись Майн Рида и Купера, удирали из родительских домов и изображали бегство в Америку”. Одним из первых, замечу, удрал как раз угрюмый чеховский гимназист Чечевицын. Вскоре после публикации рассказа “Мальчики”, в некрологе “Н. М. Пржевальский”, писатель раскрыл еще и причины этого “нравственного настроения”: “Десятилетний мальчик-гимназист мечтает бежать в Америку совершать подвиги — это шалость, но не простая… Это слабые симптомы той доброкачественной заразы, какая неминуемо распространяется по земле от подвига”. Романов Карла Мая, дающих прекрасную мотивацию для того, чтобы отправиться в североамериканские прерии, Чехов не упомянул не случайно: в России они были мало известны.

В годы советского книжного кризиса, когда приличная библиотека считалась главным знаком качества интеллигентной семьи, зарубежным бестселлером почти автоматически становилось все, что издавалось и что можно было “достать”. На моей книжной полке стояли пять неизбежных томиков Купера разных изданий, пара-тройка потрепанных романов Майн Рида и “случайная” книжка Лизелотты Генрих-Вельскопф. Не только черно-белый телевизор “Горизонт”, но и купленный родителями к московской Олимпиаде цветной “Рубин” в освоении “индейской реальности” помогали мало: “импортные” кинофильмы предназначались для кинопроката, а “своих” на темы приключений в прериях не было. Советские мастера кино осваивать “индейский” материал не торопились, а может, и не планировали. С одной стороны, чуть ли не со времен Сергея Эйзенштейна отечественные режиссеры охотнее работали с романами Жюля Верна и Роберта Льюиса Стивенсона. “Дети капитана Гранта” в Советском Союзе впервые экранизировали в 1936 году, через десятилетие последовал “Пятнадцатилетний капитан” с юным Всеволодом Ларионовым, заново поставленный в 1986-м под названием “Капитан «Пилигрима»”; накануне войны успели экранизировать еще и “Таинственный остров”. В 70-е годы настала пора “Капитана Немо”. Фильмы по “Острову сокровищ” в СССР ставили трижды — в 1937, 1971 и 1982 годах. С другой стороны, сказывался, очевидно, и принцип “социалистического разделения труда”: в съемках Indianerfilme, сообразно требованиям времени решавших комбинированные задачи воспитания молодежи и проведения контрпропагандистской атаки краснокожих на мир буржуазного искусства, советские студии выступали младшими партнерами DEFA.