Итак, близко пришествие Антихриста, и уже выблядков его полна поднебесная. Прельщенные ложным блеском Зверя, люди поносят и гонят служителей Бога живого. Сияние Экклезии Виргинской помрачено, а воины ее ввергнуты во прах, и копья их преломлены, и нет среди поклоняющихся Зверю никого, кто хотел бы поднять эту славу. И все вы видите, где находятся те, кто не согнулся пред ликом Зверя. „Я Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и в терпении Иисуса Христа, был на острове, называемом Патмос, за слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа“ (Откровение, I, 9).
Но не ведают служащие Зверю, что власть их есть сон, и дома славы их на песке воздвигнуты, и рушение этих домов будет великое. Сроки уже указаны, и сама же Блудница, увеличивая число приспешников своих, увеличивает число ниспровергателей своих, ибо зло плодит зло. „Пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы“ (Откровение, XIV, 8).
Бог-ревнитель отвратил лицо свое от мира и ныне желает действовать через силу. И скоро почувствуют это люди, дерзко насмехающиеся над ним, и мучения их будут нестерпимы. „Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?“ (Откровение, VI, 17).
В этот день исполнятся пророчества, и будут моры, и глады, и землетрясения по местам. Люди будут просить скалы упасть на них, дабы скрыться от гнева Господня, но не услышат их. В этот день приспешники Великой Блудницы обратятся против нее, и конец ее будет ужасен. „И десять рогов, которые видел ты на Звере, сии возненавидят блудницу, и разорят ее, и обнажат, и плоть ее съедят, и сожгут ее в огне“ (Откровение, XVII, 16).
Придут великие очистители, через которых будет действовать Бог, и совершат суд земной, и воссияет слава экклезии Виргинской новым блеском. Поклоняющиеся же Зверю, вкупе с Блудницей, предстанут перед подлинным Судом, и день Суда будет для них днем конца мира. „Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего, и соблюдающие написанное в нем, ибо время близко“ (Откровение, I, 3).
Итак, идите, и думайте, и говорите, и делайте. Аминь».
Среди слушавших не было ни ахов, ни стонов, ни истерических жестов — были только неподвижные, мерцающие глаза, в каждом зрачке которых отпечаталось изображение Бога-ревнителя. Потому что слушатели были мужчины, мужи, бойцы Экклезии. Они слушали своего апостола и знали, что этот человек ни одного своего слова не произносит впустую.
В 1576 году Чемию сравнялось семьдесят лет. Он не утратил ни силы голоса, ни силы мысли. Доктрина, исповедуемая и проповедуемая им, была пряма, как меч. Она гласила: «Слово Писания непреложно, и жить следует только по Писанию. Всякое отклонение от него должно пресекаться, как соблазн и ересь. Хранитель Писания есть церковь. Поэтому церковь есть первое и главное из всего, что находится на земле. Все, что согласно с церковью на земле, — хорошо; все, что не согласно с нею, — дурно, противоестественно и подлежит уничтожению».
Выражение «воинствующая церковь» он понимал буквально. Стадо Христово может быть удержано в страхе Божием только страхом, только силой. Грешен лишь тот, кто сознает свой грех, повторял он вслед за Абеляром[76], современники же его несомненно сознавали свой грех. И это сознание может привести к концу мира. Он знал это столь же твердо, как и то, что именно в руках церкви находится единственный ключ спасения мира.
Родившись в семье зажиточного горожанина в Толете, он имел возможность получить обширное философское и теологическое образование, и он не упустил этой возможности. Следовательно, он отнюдь не был невежественным и узколобым догматиком. Но он пуще всего проповедовал нищету духа, ибо это было первейшим залогом спасения мира. Он делал это с полным основанием: уж он-то знал, как трудно, погрузившись в пучины знания, победить в себе беса сомнения и свободного творчества. Но он сумел победить и не желал, чтобы тысячи и тысячи других, слабейших его, пали жертвами этого беса: по-своему он был человеколюбив.
В молодости у него были заметны черты, роднившие его с Лютером и Кальвином одновременно. Подобно Лютеру[77], он доходил до извращенной ненависти к Богу, ибо никто не мог дать ему уверенности в том, что он не принадлежит к числу осужденных: эти мысли, как и у Лютера, возникали у него под влиянием рассуждений Блаженного Августина о предопределении. Подобно Кальвину, он целыми сутками только и делал, что занимался; он никогда не шутил, и на лице его вечно была постная маска, и за это, как и Кальвина, соученики, сорванцы-школяры, дразнили его Accusa-tivus[78].
Он не знал плотских радостей. Невестой его была Пресвятая церковь. Виргинская церковь была в то время еще католической, но уже возрастали в недрах ее люди, которые в 1540 году пошли за каноником Мурдом, Божьим глашатаем из Марвы. Чемий был одним из них, но стал он им не сразу. Ревностный слуга церкви, он, естественно, был ревностнейшим католиком. Ему было физически больно видеть разложение и разврат, проникший весь состав возлюбленной его невесты. С поощрения папского легата в Толете и других городах шла бесстыдная торговля индульгенциями; монахи с удовольствием нарушали обет безбрачия, и даже ризницы многих церквей были оскверняемы плотским любострастием. Инквизиция бездействовала, погруженная в бесконечную переписку с Римом, и крупные денежные суммы уплывали из Виргинии за границу. В молитвах своих Чемий взывал к Господу Богу, чтобы тот обратил очи премудрого папы на несчастную, погибающую страну, но он не знал, что папа, как и его предшественники, считал Виргинию своей дойной коровой, и даже высказывал это вслух.
Лютеровы тезисы подняли в Виргинии целую бурю. Иные видели в них некий выход, другие — наглейшую ересь. Последних было большинство. Высшие власти не терпели даже мысли о переменах, а тупая масса безропотно шла за ними, ибо была приучена признавать их авторитет и не задумываться о том, добры ли пастыри. Чемию также была противна мысль о восстании против князей церкви, но только потому, что это значило восставать против самого сокровенного в себе самом. Папа был для него высшим светочем и олицетворением Бога на земле, но в то же время он видел, что в словах немецкого священника была правда. Он яростно гнал от себя эти диавольские наваждения, но они не отставали от него, и ему было тяжело. Между тем его сотоварищи, проходившие вместе с ним послушание в доминиканской коллегии при Университете, парни, которых он считал головорезами и висельниками, не сомневаясь, восхваляли Лютера. Отчасти это было простое юношеское хулиганство. Чемий, равный им по годам, был старше их разумом — он не мог скороспело решать вопроса, который составлял всю суть его жизни. Пророческие слова каноника Мурда, сразу же пошедшего дальше Лютера и требовавшего удаления виргинской церкви от объятий насквозь прогнившего Рима, — эти слова поначалу напугали его. Но он неустанно думал над ними, значит, в них таился соблазн диавольский. Получив небольшой приход на севере Острада, он произносил громовые проповеди о чистоте веры и послушании властям. Он уговаривал самого себя. Чистота веры и послушание властям были непримиримыми понятиями, они взаимно исключали друг друга. Он досконально изучил Лютеровы писания и те сочинения Мурда, какие мог раздобыть. Головой он принимал Лютера: Лютер не говорил о разрыве с Римом, он даже сочинения свои посвящал папе. Но сердцем он стремился к Мурду и Гуттену[79] — эти открыто и яростно поносили Рим и называли папу Антихристом. И он чувствовал, что последнее все сильнее завладевало его душой.
К Мурду уже несколько лет ходили паломники, как к святому. Чемий отправился туда в 1538 году; он был далеко не первым из тех, кто пришел к реформатору, — но, придя, он сделался самым стойким и фанатичным его приверженцем. Он сменил цвет своего знамени, и это было уже навсегда.
