Вновь пауза. Затем взмах рукой, ее тяжкое, обреченное – императорское – падение.

– Рассуди, Ларций, чем грозит Риму прекращение восточной войны и перенос тяжести на внутренние дела государства? Разве я не понимаю важности обустройства границ, установления единых законов для всех частей империи, решения вопроса о недоимках? Беда в том, что Адриан отказывается признать очевидный факт – отказ от наступательной стратегии есть переход к обороне, а любая оборона есть начало конца. Рим жив и будет жив исключительно войной. Мы всегда сами выбирали очередную жертву. Упрекая моих полководцев в том, что война для них – кормушка и что без войны они потеряют свой вес и влияние, он не понимает, что без этих вояк Риму не выстоять. Они отлично знают свое дело. Только военное решение вопроса способно разрубить петлю, затянутую на шее Рима, и добиться положительного баланса в торговле с Востоком5. Мало обезопасить границу по Евфрату, мы должны сокрушить парфян и продвинуться до Индии. Это гигантское предполье – надежная гарантия, что враги не договорятся и не навалятся сообща на наши пограничные провинции. То же касается и земель за Дунаем. Стоит нам отойти на правый берег, как тут же из степей примчатся какие-нибудь новые сарматы и начнут грабить наши города. Ты согласен?

Ларций вздохнул и ответил откровенно:

– Подобные вопросы, непобедимый, за пределами моего разумения. Сам я восточными пряностями не увлекаюсь, предпочитаю жареную рыбу с луком, кашу, фрукты и стараюсь верить тому, что вижу своими глазами. Добротность сукна определяю на ощупь, свежесть продуктов на запах. Другое тревожит. На пути в Харакс я побеседовал с местным варваром, он угостил меня лепешкой. Наши надругались над его дочерью, убили ее, а он, как ни в чем не бывало, на следующий день вышел в поле и взялся за кожаное ведро. Я спросил себя – что это, тупость? Варварская нечувствительность? Или это умение скрыть свои намерения, дождаться удобного момента? Я склоняюсь ко второму. Мы здесь чужие, Марк. От этих местных вполне можно ждать удара ножом в спину.

– На этот счет можешь не беспокоиться. Ликорма принял все необходимые меры. По его сведениям, парфянский царь Хосрой готов поделиться со мной всем, что придется мне по нраву. Даже своей короной! С востока его допекает претендент на трон Маниазар…

В этот момент неподалеку кто-то осторожно кашлянул. Император прервался, глянул в ту сторону. В свет факелов выступил его вольноотпущенник Ликорма, личный секретарь и глава тайной службы императора. Даже в редком брызжущем свете факелов Ларций оторопело отметил, как постарел Ликорма. Как растолстел. Боги мои, да он напялил парик! И руки вполне по-азиатски сложены поверх живота. Пальцы унизаны перстнями с огромными, заметно выпирающими из своих гнезд самоцветами. Ларций не удержался и пересчитал их. Четыре перстня! По два на каждой руке!.. Многовато для бывшего раба, получившего вольную именно за бескорыстие и преданность господину? Не всякий сенатор мог позволить себе такие украшения. Ларций не удержался и глянул на правую руку императора, на свою правую руку, где носил перстень с печаткой, которой он при необходимости скреплял деловые бумаги. И камень хорош, рубин победно-красного цвета, его доставили с райского острова, расположенного между Индией и Китаем и называемого Цейлон. Но у Ликормы к еще более крупному рубину добавлялись изумруды и опалы. Даже ремешки на его сандалиях были украшены жемчугом!

– Что тебе? – недовольно спросил Траян.

– Господин, недобрые известия с востока.

– Выкладывай.

Ликорма бросил встревоженный взгляд в сторону гостя.

– Не узнал, что ли? – усмехнулся император.

– Узнал, господин, но…

– Говори.

– Хосрой разгромил Маниазара. Претендент погиб, его войско перешло на сторону Хосроя.

– Сколько Хосрою топать до Евфрата?

– Не менее двух месяцев.

– Отлично, мы встретим его на пути в Индию.

– Это еще не все, господин.

– Что еще?

– Месопотамия восстала, господин. А также провинция Ассирия и Армения.

Первым делом восставшие нарушили римскую факельную связь6, что являлось неоспоримым доказательством хорошо продуманного, тщательно подготовленного выступления.

До вечера третьего дня никто не мог толком объяснить императору, что происходит во вновь завоеванных провинциях. Даже вездесущий, всезнающий Ликорма отделывался общими фразами и предположительными обобщениями. Начальник тайной канцелярии держался веско, однако развеять тревожные настроения не мог. Это было так необычно для недавно прибывшего в ставку Ларция!

Редкие, сумевшие прорваться к Хараксу гонцы доставляли сумбурные, маловразумительные сообщения, более похожие на вопли о помощи. Конкретных сведений в них было мало, порой факты явно противоречили друг другу, а в некоторые из донесений просто невозможно было поверить! Например, в одном из них императора извещали, что главный торговый путь из Антиохии в Селевкию перекрыт взбунтовавшимися кочевыми арабами. В другом, пришедшем из Пальмиры, утверждалось, что в Низибисе и Эдессе местные жители перебили римские гарнизоны, а в Селевкии и Ктесифоне мятежники, воспользовавшись отбытием Квиета и Цельза и неопытностью легата Мария Максима, принудили того вывести немногочисленные римские когорты за пределы городских стен в военный лагерь на левом – вражеском! – берегу Тигра.

Траян, ядовито поинтересовался у Ликормы – что значит, «вывел войска из Селевкии»? Как расценить это решение? Как преступную трусость или разумный маневр? Почему нет известий от самого Максима? Где Лузий Квиет и Цельз? Они угодили в руки мятежников?

Наконец, проконсулы появились в ставке. Доставленные ими известия ошеломили даже видавших виды ветеранов. Квиет и Цельз в один голос утверждали, что все дороги к Хараксу заняты толпами полуголых крестьян и заставами из хорошо вооруженных местных греков – им едва удалось пробиться в ставку. Квиет подтвердил, что Марий Максим действительно вывел когорты из Селевкии и Ктесифона. Однако Цельз добавил, что это ему не помогло. Ночью восставшие атаковали военный лагерь и ворвались в расположение легиона.

– Что дальше? – не теряя спокойствия, спросил император.

– Воспользовавшись паникой, – прежним сухим голосом доложил Квиет, – мятежники вырезали весь личный состав. Максим тоже погиб. Что касается Низибиса, Эдессы, Арбелл, там римские гарнизоны действительно уничтожены. Евреи, составляющие значительную часть городского населения, объявили эти города свободными, а арабские кочевники, опирающиеся на крепость Гатру, что между Тигром и Евфратом, полностью перекрыли дорогу на запад в сторону Сирии.

В шатре наступила тяжеловесная, перебиваемая далеким ржанием лошадей и ревом ослов тишина. Никто не смел слова сказать. Наконец император обратился к длиннорукому мрачному Цельзу:

– Луцилий, если, как вы утверждаете, Дейотаров легион разгромлен, кому же теперь следует оказать честь первым войти во внутренние области Парфии?

Глаза у Цельза округлились. Прежде чем ответить, он прочистил горло.

– Может, непобедимый, сначала следует прояснить обстановку и восстановить коммуникации?

Траян не выдержал, вскочил с места, выкрикнул:

– Соображай, что советуешь!! – после чего решительно покинул шатер.

Все, кто находились на совещании, потихоньку, шажок за шажком, начали отодвигаться от Цельза. Тот постоял, его длинные корявые пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Он глянул направо, налево, затем, наблюдая нараставшее отчуждение, усмехнулся и решительно вышел из шатра.

Ясность наступила к вечеру, когда гонец привез письмо от наместника Сирии Публия Адриана. Император тут же приказал вновь собрать преторий.

В штабной шатер Траян вошел последним, угрюмо оглядел приближенных. Заметив отсутствие Цельза, приказал немедленно позвать его. Пока ждали проконсула, пока самые важные члены военного совета – полководцы, преторы, приближенные к императору трибуны, – рассаживались; пока остальные члены военного совета – командиры легионов, легионные трибуны, некоторые префекты вспомогательных частей, первые центурионы легионов, называемые примипиляриями, – выстраивались по ранжиру, все помалкивали, кое-кто позволял себе многозначительно покашливать. Все явились в парадных доспехах, панцири были начищены до зеркального блеска, плюмажи из окрашенных страусиных перьев, торчавшие из наверший шлемов, расчесаны.