– Не надо упрекать наследника в мелких слабостях, которым он сам знает цену.

– Он уже стал наследником?

– Нет, но именно это обстоятельство может стоить тебе жизни.

– Это я понимаю, – вздохнул Ларций. – Это я очень хорошо понимаю.

После паузы он пообещал:

– Хорошо, я подумаю.

Ларций долго не мог заснуть. Лежал один. Зия, изгнанная из кабинета, обиделась и отправилась в свою спальню.

В полутьме опасность, предсказанная Лупой, очертилась куда более осязаемо, чем в первые минуты разговора. Опыт быстротекущей жизни подсказывал, что Лупа искренен.

Уже засыпая, Ларцию померещилось что-то жуткое, из далекого прошлого – сшибка верхами, круговерть и взблески лезвий, брызги крови, вопли, проклятья, вскрики. Истошные вопли, последние всхлипы умирающих…

Привиделось надвигающееся, покачивающееся на скаку, направленное в лицо острие копья. Это случилось за Данувием, в том бою дико визжащий, в собачьем треухе на голове кочевник – таких ранее и не видывали! – изловчился отрубить ему кисть левой руки. Потом, уже на грани сна, ужаснулся временам Домициана. В ту пору его изгнали из армии. Несколько лет Лонги жили с клеймом подозрительных лиц, и никто из добропорядочных граждан не дал бы и асса за их жизни. Тит и Постумия, а по примеру родителей и Ларций вели себя невозмутимо. Потом явился лик Траяна, их первая встреча по дороге в Анкону, первое распоряжение возглавить отряд конных испанских лучников, ни бельмеса не понимавших по-латински. Траян приблизил его, вернул в армию. Ларций вновь почувствовал себя нужным городу и армии человеком. Он сполна отплатил императору – в сражении под Сармизегетузой спас ему жизнь, когда во время конной атаки под императором убили коня.

Золотые были времена! После того сражения они очень сошлись с Траяном, однако и в этой дружбе вскоре обнаружилась червоточина, некий таинственный предел, который даже при взаимном уважении и близости напрочь отделял префекта конницы от императора Рима. Узнав о том, что Адриан пригласил Ларция последовать за ним в качестве помощника в Сарматию, император попросил префекта присмотреть за племянником.

– Потом расскажешь, – добавил император, – так ли хорош Публий в государственных делах, как меня убеждают его доброжелатели? Только никому ни слова.

Он указал взглядом в сторону покоев императрицы. Ларций долго не мог простить себе, что попался на эту приманку.

Неожиданно скрипнула дверь. В дверном проеме осветилась бесформенная фигура.

«Явилась!»

Зия неслышно, как кошка, прошмыгнула в комнату. Разделась, легла рядом, завозилась. «Что с ней поделаешь! Ладно, пусть полежит, погреется». Зия прижалась, накинула на себя мужскую руку, наконец замерла, потом порывисто вздохнула, пощекотала хозяина по оголенному плечу.

Ларций не ответил на призыв. Поглядел сурово, с неприязнью.

– Все-таки поедешь? – тихо спросила женщина.

Ларций не ответил.

– Возьми меня с собой, – попросила она.

– Не терпится свидеться с Адрианом? – съязвил Ларций. – Не тревожься, я проеду мимо Антиохии.

– Ну, Ларций, опять за старое! – упрекнула его женщина, потом заинтересованно и невинно спросила: – Кого возьмешь с собой? Эвтерма?

– Нет. Он останется с Бебием. Да и за тобой пригляд нужен. До сих пор глаза на Лупу пялишь. Он же урод.

Зия не ответила, прижалась еще крепче. Что с ней поделаешь! Еще раз поскреблась. Ларций вздохнул, впустил страсть, доверился. Уже в последнее мгновение, перед тем как овладеть женщиной, задышавшей тяжко, с нарастающим придыханием, в голове отстраненно обозначилось – трудно ему будет на Востоке без этой дакийки, но и тащить такую обузу себе дороже.

Того и гляди, снова впутает в какую-нибудь историю.

Ох, впутает!..

Ох, как сладостно впутывает!..

Как вовлекает…

После, распутывая воспоминания, он уже без прежней обиды подумал: «О чем теперь сожалеть?»

Зия вновь начала настойчиво домогаться его. Нет, он не должен брать ее с собой, не может позволить, чтобы из-за нее он влип в какую-нибудь неприятную историю.

Иначе беда.

Ох, какая случится беда.

Следом, уже тиская, радуясь Зие, выругался – да пропади оно все пропадом, а ему без этой путаницы жизни нет.

Без этой кошки жизни нет…

На следующее утро он оформил вольную на Эвтерма, затем тайно, в присутствии Эвтерма, Лупы и сенаторов Анния Вера и Тита Аррия Антонина оформил опекунство над собственным сыном – документ оставил у Вера. Его же, а также Аррия Антонина, вольноотпущенников Корнелия Лонга, Эвтерма и Аквилия Регула Люпусиана, сделал доверенными лицами по распоряжению семейным имуществом до совершеннолетия Бебия.

Согласно завещанию Зия в случае его смерти отделялась от Лонгов. У нее был собственный дом, подаренный Адрианом – пусть там и распоряжается. Об этом он в обед сообщил Зие. Та – в слезы, потом упала на колени, взмолилась – возьми меня с собой, не выгоняй из дома. Сцена завершилась бурным скандалом, воплями – ты не любишь меня, презираешь меня! Почему ты не хочешь взять меня с собой? На этот раз префект проявил твердость.

Вечером устроил прощальный ужин, на который явилась матушка Постумия, домовые рабы, вольноотпущенники, числившиеся в клиентах Лонгов. Присутствовала и Зия – весь вечер она лила слезы. Горевала так, что Постумия Лонга не выдержала и приказала:

– Не хлюпай носом. Хватит отпевать моего сына, он пока живой.

Посидели недолго, надо было отдохнуть перед дорогой. В утренних сумерках, в сопровождении уже знакомого сингулярия и приданных ему Аттианом двух всадников, доставлявших императорскую почту, отправился в Брундизий.

Море, казалось, поджидало Ларция Корнелия Лонга. Он, как и большинство римлян, являлся сухопутным человеком, но природная красота, которую приберегла для него безмерная водная гладь, тронула встревоженное сердце. Он испытал успокоение. Все-таки Божья сила порой бывает милостива к смертному. Чем бы ни закончилась эта поездка, напоследок ему было дано насладиться зрелищем закатов и восходов, шествием нелепых, таинственных зверей, которыми в его честь оборачивались подсвеченные розоватым светом облака. Качка была легкой и навевала непродолжительный, но бодрящий сон. Утренняя свежесть наполняла члены юношеской подвижностью. Хотелось влезть на мачту и крикнуть оттуда: «Ого-го-го!»

Спутники попались общительные, говорливые. Два квестора[6], старший и младший, ответственные за перевозку золота; центурион, обеспечивающий охрану груза, сингулярии, возившие почту – среди них и тот, который доставил приказ. В свой кружок они приняли капитана корабля.

Судачили о войне, разбирали этапы парфянской кампании, вспоминали прежние войны. Тревожились состоянием здоровья императора, злословили об Адриане, осуждали его низкопоклонство перед «всем греческим», увлечение архитектурой и прочими постыдными ремеслами. Младший квестор, молодой и нарумяненный молодой человек, уже в начале плавания намекнувший, что у него немало друзей в «высших сферах», сделал многозначительное лицо и сообщил:

– В сенате опасаются, как бы императрица и племянница не добились от Траяна, чтобы тот назначил Адриана наследником. Им это сделать легче легкого, ведь всем известно, что Адриан спит с Плотиной и Матидией.

Центурион – он был из провинциалов – удивился.

– Не может быть! С обеими сразу?..

– Зачем с обеими! По очереди. Впрочем, – он досадливо поморщился, – я не знаю. Может, и с обеими, я в постель к нему не заглядывал. Молокосос очень охоч до женского пола. Правда, до мужского тоже.

– Ну-ка, ну-ка, – оживился центурион.

Младший квестор многозначительно указал взглядом на своего патрона – мол, обращайтесь к нему, уж он-то знает.

Старший квестор, лысый и чрезмерно толстый чиновник с многозначительно обвисшими щеками, ощутив на себе общее внимание, скромно потупил глазки, выждал мгновение, затем нехотя признался: