В 1843 году в Петербурге был создан Врачебно-полицейский комитет, который зарегистрировал 400 женщин, занимавшихся проституцией. А к середине 1880-х годов в Петербурге исправно функционировало уже около 150 публичных домов. Дорога от фабричных домов до подъездов под красными фонарями была короткой. Короче, чем из деревни в Петербург.

Русская литература – от Достоевского до Куприна и Блока – посвятила этой теме не одну тысячу страниц. Не оставил ее без внимания и фольклор – как городской, так и провинциальный. Широчайшую известность приобрела в свое время уже приводившаяся мною пословица: «В Питер с котомочкой, из Питера с ребеночком». Ее пели и декламировали на все лады так часто, что сейчас уже трудно разобраться, что было первично: то ли цитата из частушки превратилась в пословицу, то ли самой пословице стало тесно в короткой пословичной форме и она вошла в частушку:

Каждую из таких частушек легко можно развернуть в повесть или роман, но чем бы тогда отличалось правдоподобие литературы от правды фольклора:

Я уже не однажды подчеркивал и аргументировал это образцами городского петербургского фольклора, что петербуржец – это и национальность, и звание, и профессия. В народной драме «Шайка разбойников», записанной фольклористами в далекой Пермской области, один из ее героев – Доктор – поет песню:

Факт этот для фольклора настолько очевиден, что он, фольклор, его даже не доказывает и не объясняет. Фольклору вообще не свойствен ни публицистический азарт, ни дидактическое занудство. Фольклор просто констатирует. Да, господа патриоты: «Псковский да витебский – народ самый питерский». А ленинградцы? На этот счет в богатейшем арсенале петербургского фольклора есть анекдот:

– Где можно встретить коренного ленинградца?

– В бане и в коммунальной квартире.

Этот анекдот, надо сказать, не очень характерен для петербургского фольклора в целом. В нем ощущается весьма заметный привкус раздражения. Для фольклора более типична недавно появившаяся формула, исключительно точная, хотя и не окончательно отшлифованная: «Санкт-Петербург населен ленинградцами в той же мере, в какой Ленинград был населен петербуржцами».

Для Петербурга понятие «многоязычный» никогда не было ни идеологической пропагандистской формулой, ни расхожим литературным штампом. Петербург действительно с самого рождения был городом многонациональным. Первыми его строителями, наряду с солдатами армии генерал-адмирала Апраксина, были финны, издавна населявшие Приневскую низменность. Первым архитектором был швейцарец Доменико Трезини. А первыми жителями становились так называемые работные люди или «переведенцы» – крестьяне и мастеровые, согнанные на строительство новой столицы из всех губерний многонациональной России.

Прорубив «Окно в Европу» для россиян, Петр Великий одновременно широко распахнул двери России для европейцев. В Петербург буквально хлынул поток ремесленников и торговцев, корабелов и волонтеров, кондитеров и строителей разных национальностей. Едва ли не с первых дней своего существования Петербург становится многоязычным и веротерпимым. Молитвенные дома различных вероисповеданий возводятся в буквальной близости к царскому дворцу и, что главное, рядом друг с другом. На Невском проспекте до сих пор в непосредственном соседстве равноправно красуются Голландская церковь, костел Святой Екатерины, Армянская церковь, Лютеранская церковь, православный Казанский собор. В начале XIX века некий француз предлагал даже изменить название Невского проспекта на проспект Веротерпимости. Городом веротерпимости, видя в этом одно из главных отличий его от других городов мира, называл Петербург повидавший многие страны Александр Дюма.

Конечно, среди тех, кто рискнул попытать счастья на бескрайних и чуть ли не безжизненных просторах России были и неисправимые романтики, и отъявленные негодяи, и отчаянные авантюристы, и просто преступники, скрывавшиеся от своих правительств. Но абсолютное большинство этих иностранцев, без сомнения, были глубоко порядочные, добросовестные и честные работники и солдаты, политики и учителя, чиновники и актеры – все те, кто, став петербуржцами в первом поколении, составили честь и славу своего города.

Петербург гордился своей многонациональностью. На масленичных и пасхальных праздниках на Адмиралтейском лугу или Марсовом поле балаганные деды, неторопливо раскручивая бумажную ленту потешной панорамы с изображением различных городов, бойко слагали стихотворные строки:

Ему вторил другой балаганный затейник с накладной бородой и хитроватой улыбкой:

Отсутствие (или незначительное присутствие) в приведенных текстах оценочных интонаций не должно вводить в заблуждение. Они еще будут. Мы с ними встретимся. Достаточно вспомнить легенду о заговоре иностранцев, в результате которого один иностранец – голландский посланник Геккерн – организовал убийство Пушкина, другой – француз Дантес – смертельно ранил поэта, третий – немец Арендт – не вылечил его, четвертый – Данзас – был секундантом на этой злосчастной дуэли и не предотвратил ее; или погромный антинемецкий шабаш ура-патриотов на улицах Петрограда в августе 1914 года; или издевательскую частушку в пору высшего расцвета государственного антисемитизма, вылившегося в пресловутое «дело врачей»: «В кинотеатре „Колизей“, что ни зритель, то еврей», – достаточно вспомнить все это, чтобы понять, что не все было благополучно в городе Санкт-Петербурге. Однако современный фольклор, коллективными авторами которого стали потомки тех, первых, строителей города, свой приговор вынес: