Может ли убийца так скорбить о своей жертве?
Ответ на этот вопрос сыщик приберег до смертного часа Игрека.
«Во — первых, я не пойду на его похороны, — рассудил Коробочкин, — а во — вторых, убийцы часто раскаиваются в содеянном…»
Станислав Сергеевич совершил ошибку дилетанта: посмотрел в лицо своей жертвы. Киллеры стараются не знать о будущей жертве ничего лишнего. Не видеть ничего, кроме фотографии. При выполнении задания ни в коем случае не вступать в разговор…
Коробочкин поотстал от Игрека. Перед ним маячила спина мальчика в дешевеньком потертом пиджаке. Наверно, раскопал одежонку где‑нибудь на свалке… А ведь мог бы сказочно разбогатеть — со своим-то даром!
Начинающего убийцу снова повело в лирику.
«Слюнтяй, бля! — одернул он себя, — объект находится на расстоянии трех метров. Без прикрытия. Невооруженный. Лишних глаз нет…»
Станислав Сергеевич нащупал в кобуре под мышкой рукоятку своего личного кольта с глушителем. Был грех, зажал в свое время вещдок.
Не вынимая трофейного пистолета из‑за пазухи, сыскарь щелкнул предохранителем.
«… Ты у меня одна заветная… — проникновенно заливалась старуха, обезоруживая убийцу. — Другой не будет никогда…»
Вот зараза!
* * *
При первых звуках музыкальной вакханалии мертвецы беспокойно заворочались в гробах, поскольку не страдали расстройством психики.
Алевтина нагнала Игрека поблизости от кладбища. Легонькое, воздушное тельце балерины пришлось ей впору. В нем можно было летать. Лишь бы не против ветра. Тина не решилась обнаружить своего присутствия, не увидев лица возлюбленного.
Ведьме оно показалось похожим на дом с погашенными окнами.
Тусклый, мерцающий свет зажегся в глазах Игрека, лишь когда сумасшедшая процессия достигла места вечного упокоения и гроб Алевтины открыли для прощания.
— Я с тобой… — шепнула Ведьма.
Разрозненные звуки окружающего мира достигали слуха Игрека, слившись в монотонный бессмысленный гул.
Алевтина поймала холодную ладонь Ангела, сжала ее в своей руке, чтоб согреть. Он испуганно задергался, стремясь освободиться из силков.
«Если я выпущу эту птичку, то уж навсегда!» — суеверный страх связал Ведьму с Ангедом.
— Пусти, сучара! — с ненавистью проговорил Игрек.
«Это он цыкнул на Ирину! — успокоила себя Тина. — Я тут ни сном, ни духом».
Но рука Алевтины разжалась сама собой. Ничто больше не связывало крохотную, изящную балерину с полоумным дылдой. Его заколотило от ярости.
— Тварь! Из‑за тебя умерла Алевтина!
«Откуда он это знает! — поразилась душа Ведьмы. — Боже, как же Ангел меня любит!» — попытка возрадоваться не удалась.
Коробочкин с одного взгляда определил, что девушка, похожая на китайскую фарфоровую статуэтку, уловила мечту Ангела увидеть ее в гробу вместо Ведьмы.
Ревность к той, кем она была еще недавно, до сих пор владевшая Тиной, сразу померкла. Тьма в ее душе смазала и все краски внешнего мира.
Краем уха Ведьма уловила горестные сетования пограничника:
— Везде обыскался… Души Алевтины нема…
«Душа Алевтины нема… — обомлело странное существо, которое даже за гробом шло балетной походкой, словно по сцене. — Безумец попал в точку!»
— Где я ее только не шукал! — продолжал сокрушаться Муха. — Уж в такие укромные уголки заглядывал… в такие закоулки…
Балетную девушку подмывало огорошить бедолагу:
«Успокойся, во мне сидит душа твоей Алевтины!»
После этого, наверно, пришлось бы надевать на пограничника смирительную рубашку.
8.
Прощаясь с покойной, Ведьма склонилась над гробом. Заставила себя приложиться губами к своей мертвой плоти. Но вместо ужаса или омерзения испытала к себе, лежащей в гробу, нечто похожее на нежность. Как к уснувшей подруге.
«Она не умерла!» — снизошло на Алевтину озарение. При этом она не отметила никаких внешних признаков того, что в бездыханном теле теплится жизнь. Зеркальце, приставленное ко рту покойницы, наверняка не запотело бы. Если Брокгауз ее уколол булавкой, кровь не проступила бы.
Алевтина постыдилась признаться себе самой в том, что подле своего тела испытала чувственное волнение. Склонность к некрофилии отметалась Ведьмой еще в глубинах подсознания. «Раз я себя хочу — значит, не умерла».
* * *
Ознобишин мигом объяснил бы своей больной, что сексуальный интерес у нее возник к трупу от того, что возлюбленный пренебрег ею в обличье балерины. А вернуть себе утраченное телесное воплощение Алевтина могла только через секс.
Таким образом, психолог успокоил бы страдалицу и избавил ее от неуместного чувственного волнения.
Иннокентий Иванович, стоявший поблизости от гроба, отметил странность в поведении совершенно здоровой девушки.
Приникнув губами к губам покойницы, она намертво к ним присосалась.
«Наша пациентка!» — заключил доктор. И поставил ей предварительный диагноз: «Замедленное эмоциональное развитие после родовой травмы или энцефалопатии с выраженным синдромом некрофилии».
Ознобишин решил, что «Сказка о мертвой царевне» — любимое произведение половозрелой барышни.
Ведьма не могла оторваться от своего тела, ощутив в нем потаенную жизнь.
«Я хочу себя! Если б не все эти соглядатаи, я влезла бы в гроб и оживила себя! Сейчас они меня зароют в землю — на веки вечные! Неужто я должна с этим смириться!»
В панике Ведьма сделала движение, расцененное окружающими как попытку залезть в гроб.
Безутешную подругу усопшей дружно оттащили от греха подальше. «Убийцы! — в отчаянии затрепыхалась Алевтина. — Когда гроб опустят в могилу, я прыгну туда… Когда нас засыпят землей, мы займемся любовью…»
Ознобишин всегда утверждал, что черта, отделяющая душевнобольного от здорового, проведена вилами по воде.
Стаей ангелов смерти закружило воронье над открытым гробом потревоженной красавицы. Не выдержал знаменитый столичный саксофонист, волей судеб заброшенный в Воробьевку, издал на пионерском горне душераздирающий стон прощания со всем сущим, заглушая все прочие земные звуки.
Сентиментальный майор Коробочкин, поддавшийся лирической одури от старинного романса, опомнился. Миссия спасителя человечества требовала от него действия. Взрыд горна вздрючивал и одновременно хорошо скрывал хлопок пистолетного выстрела.
Станислав Сергеевич стянул с шеи заранее наброшенный шелковый шарфик и прикрыл им свою пушку.
В ту же секунду сыщик получил сильный удар чем-то тяжелым по голове сзади и осел на подгибающихся ногах на землю…
«… Умру ли я, ты над могилою… — как из‑под земли, донеслось до Станислава Сергеевича, впадавшего в беспамятство, — гори, сверкай, моя звезда…»
* * *
Безумцы оттащили чувствительную барышню в тенек, чтобы привести ее в чувство. Они решили, что для этого бедняжку необходимо обнажить.
Алевтина спаслась от них бегством.
С отрешенным видом Игрек отошел от гроба подальше, не дождавшись, когда его опустят в могилу. Юноше показалось, что он простился не только с любимой, но и со всей своей предыдущей жизнью. Сейчас Игрек не отказался бы начать ее с чистого листа. И снова какая‑нибудь Алевтина стала бы учить его, как младенца, самым простым вещам… Посвятила бы в тайны деторождения…
* * *
Ведьма дотронулась до руки Ангела. Он с омерзением отпрянул от нее. Будто угадал, что она мечтала заняться любовью с покойницей на дне могилы.
— Ирина, никогда больше не подходи ко мне! — в каждое слово Ангел вложил всю ненависть, на которую был способен. С трудом он удержался от проклятия: «Чтоб ты провалилась!».
Земля немедленно разверзлась бы под ногами Ведьмы.
— Я не Ирина! — из перехваченного спазмом горла вырвался сиплый звук.
— Насрать мне, кто ты такая! — Игрек повернулся к Ведьме спиной.
— Я Алевтина.
— Пошла ты!.. — не оборачиваясь, бросил Ангел.
— Случилось несчастье… Моя душа случайно перешла в тело Ирины… — Тина знала, что потеряет любимого, если не откроется ему до донышка. — Мы с ней любили друг друга…
