Хитрой змее не дано отравиться своим ядом, беззащитный от самого себя человек ежесекундно становится жертвой своей ярости, погибая от разрыва сердца.
Чувство самосохранения уберегло Игрека от подобного конца. Ненависть к насильнику сублимировалась у него в душе в жалость к несчастным девочкам, замученным кремлевским извергом. Невинный трюк помог ему испытать сострадание к неведомым созданиям: Игрек вообразил жертвой разврата Ирину. И сразу же испытал нестерпимое желание немедленно увидеть ее, защитить от всемогущего негодяя.
Осушив мокрое от слез лицо серой простыней, глюк впал в забытье.
3.
Ирина разом пробудилась — как от встряски. Прислушалась. Бабушка за стеной подвывала во сне. Балерина пожалела бы старушку, если б не знала причину ее горя. Насладившись любовью здоровенного кабана, пенсионерка съела его.
«Жил-был у бабушки серенький козлик… — напевала Ирина, торопливо одеваясь. — Жил-был…»
Чтоб не разбудить бабушку, балерина тихонько прикрыла за собой входную дверь.
Куда ее несло? Этого Ирина не ведала.
«…Бабушка козлика очень любила…»
В мертвенном свете ночных фонарей Ирина двигалась по сумрачным улицам, не чувствуя страха. От ее невидящего взора редким прохожим становилось не по себе. Неведомая сила, влекшая лунатичку, оберегала ее от шальных машин, пьяных и загулявших приставал. Впоследствии Ирина вспоминала о ночном путешествии по городу, как о занятном сне, в котором она, будучи ведьмой, вылетела на помеле из окна своего дома, невидимкой пронеслась над притихшим городом и влетела в открытое окно желанной Воробьевки. Крохе открылась интимная особенность из ведьминой жизни: летать на помеле, зажав его между ног, удивительно приятно.
Действительность, по обыкновению, оказалась проще и грубее, хотя и в ней всегда есть место чертовщине.
Затхлый больничный дух, напоенный миазмами разрушения человеческой плоти, едва не вывел Ирину из сомнамбулического дурмана.
Койка Игрека, хранившая сны сотен сумасшедших, издала душераздирающий скрип.
— Как ты нашла меня! — шепотом вскрикнул Игрек.
«Нашло на меня!» — эхом откликнулось в душе Ирины.
Душевнобольной завистник неопределенного возраста и пола издал трубный выдох через задние ворота, но нарушить очарование любовного свидания не мог.
* * *
Приютом влюбленных в Воробьевке служил чердак. Владение ключом от обиталища крыс и бомжей причисляло душевнобольного к высшей касте. Одним из таких жрецов любви был лейтенант Мухин. Пограничник совершенно бескорыстно предложил Игреку свой ключ от чердачного замка, даже не намекнув на обычную плату: бутылку или приобщение к любовным утехам.
* * *
В сумраке помоечного уюта парочка глюков упала на первый попавшийся матрас.
— Ты сама ко мне пришла? — Игрек задал вопрос, изводивший его с того момента, как он, лежа на полу полураздавленным гадом, увидел вознесенную над ним балерину.
— Кар — кар! — подтвердила Ирина.
— Ты в этом уверена?
— Меня бросило к тебе! — искренность слов девушки подтвердил нежный поцелуй, от которого у Игрека в крови забулькало шампанское.
Дылда и сам видел, что с ним не погруженная в себя сомнамбула, а любящее существо.
— А раньше как было? — допытывался неугомонный глюк.
— Меня всегда влекло к тебе… Просто толкало… Сила, которая не во мне, а где-то снаружи…
— Во мне?
— Ну конечно…
— Может, ты на самом деле этого не хотела…
Ирина засмеялась.
— Конечно, не хотела! Но что я могу с собой поделать! И с тобой…
Любовный лепет успокоил Игрека. Нежный поцелуй хрупкого, миниатюрного создания стал страстным, удушающим.
Больше Долговязый не задавался мучительным вопросом — не изнасиловал ли он Ирину? Ему показалось, что она его изнасиловала.
Ночью на чердак пришло заниматься любовью еще несколько пар, а если быть математически точным, то не пар, а троек, четверок, пятерок.
Игрек и Ирина поспешно бежали из своего убежища.
Покинуть Воробьевку можно было только через замочную скважину, поэтому Игрек повлек балерину в свою палату.
Движимая неведомой силой, она и помыслить не могла о сопротивлении.
* * *
Ирине привиделся кошмарный сон: неизвестной породы зверюга ее насилует. Не сразу до нее дошло, что это явь.
Игрек со свирепым сопением занимался с ней исступленной любовью.
Девушка заорала, но ни единого звука не вырвалось из ее пересохшей глотки. Она намеревалась отпихнуть насильника, но была не в силах даже поднять руку.
— Тебе хорошо? — в любовной горячке допытывался Игрек.
«Мне ужасно!» — беззвучно завопила девушка.
4.
План Коробочкина был прост и изящен. Когда Игрек уснет, задушить его подушкой. Радостного воодушевления милиционер не испытывал.
— Если хоть одна капля упадет на мою голову… — занудливо гундосил сумасшедший под кроватью, — я тебя кастрирую!
— Разговорчики под кроватью! — по-армейски прикрикнул Станислав Сергеевич на психа. Сыщик обнаружил, что не любит, когда под его кроватью лежат сумасшедшие.
* * *
В палате Игрека пустующих коек не оказалось, поэтому майор Коробочкин присмотрел себе пристанище в другом конце коридора. Следуя больничной традиции, сыщик облачился в заношенные треники, на голову напялил лыжную шапочку, надвинув ее на брови, и стал неотличимым от обыкновенного психа.
Сразу после отбоя Станислав Сергеевич отправился на свою койку.
— Мужик, ты кто? — раздался угрожающий голос из-под его кровати.
— Свой!
— Ты во сне не ссышься?
— Не замечал.
— Если я замечу…
* * *
Сон прикорнувшего Коробочкина был приятен и незамысловат: Станислав Сергеевич погружался в теплую ванну.
Не желая на задании расслабляться даже во сне, сыщик немедленно пробудился.
Струйка натуральной жидкости стекала сверху, лаская ему ноги.
Совершив стремительный бросок, майор немилосердно схватился за источник блаженства.
На собачий визг сумасшедшего пакостника охотно откликнулась Кукушка.
Кому она накуковала девять лет жизни? Уж, наверно, не Игреку. Век Ангела был измерен. Майором Коробочкиным.
* * *
Отпустив Долговязому несколько минут жизни, сыщик отправился в его палату. В голову лезли совершенно несуразные мысли, позорные для профессионала. Например: «Ты перед сном молилась, Дездемона?»
Какое дело киллеру, молилась ли на ночь его жертва? Он призван думать не о душе обреченного, а о его бренном теле, вернее, о том, как их половчей разлучить.
«Может, мне еще священника к Игреку пригласить! — разозлился Коробочкин на свою жертву. — Такого имени и в святцах нет! Гад нерусский!»
Злиться на клиента — тоже, конечно, признак профнепригодности. За убийцами сыскарь гонялся с холодной головой, а как самому убивать — так потребовалось разгорячиться.
«Мало мне, что на меня нассали! — охладил себя майор. — Я должен избавиться от изверга рода человеческого!» — снова неубедительный довод.
Приказа начальника — вот чего не хватало сыщику, хотя он любил думать и говорить, что на любое начальство болт забил.
Майор Коробочкин, являя в одном лице следователя, прокурора, адвоката и судью, толкнул дверь в палату приговоренного. И стал палачом. Исполнителем приговора суда. Именем Станислава Сергеевича Коробочкина…
* * *
«А что, если я выполняю волю самого Игрека? Может, он решил покончить с собой моими руками?» — на такое Коробочкин был не согласен.
Приблизившись к койке, на которой безмятежно почивал приговоренный, исполнитель прислушался к его ритмичному посапыванию. Отогнал неуместную мысль о гуманности приведения приговора в исполнение, когда приговоренный спит. «Умереть с улыбкой…»
Коробочкин ловко выдернул подушку из‑под головы приговоренного и, накрыв ею лицо Игрека, навалился всей своей тяжестью.
