Мимо него пулями проносились машины.
«Я хочу умереть!»
Один шаг в сторону с тротуара дался самоубийце с трудом. На второй его уже не хватило.
«Я хочу умереть!»
«Хоти, сколько влезет!» — кто это сказал? Ангел или дьявол? Может, они вступили в сговор, чтобы сохранить Игреку жизнь? Оба не хотят покидать его бренное тело?
Самый сильный человек на свете не имел власти лишь над одним существом: над самим собой.
Псих от отчаянья с маху врезал кулаком по стене дома.
— У, бля! — от боли взвыли в один голос ангел и сатана.
3.
Игрек понял, зачем Вседержитель сохранил ему жизнь, когда узрел в больничном саду Алевтину.
Нескончаемые размышления о Боге и Дьяволе довели глюка до того, что материализация духа Ведьмы его ничуть не удивила. Возродившись, возлюбленная показалась Игреку не столь прекрасной, как в его грезах. Воображение романтичного юноши, убитого гибелью подруги, рисовало ослепительную красавицу, от чьей улыбки распускаются розы.
Перед обалдевшим дылдой предстала тощая, длинная особа, с синюшным цветом лица, будто явилась с того света. Ничего общего с роковой женщиной, внушавшей глюку необузданную страсть.
Игрек скривился от досады: из‑за этой чувырлы пострадают его любовные воспоминания. Самое приятное, что хранилось в памяти Долговязого.
— Ты мне не рад?
Жалостливая улыбочка совсем не шла той, от которой прежде исходило гибельное очарование нечистой силы.
Лживым голосом Игрек бодро произнес:
— Я очень рад, что ты жива.
— Где ты был?
Глюку надоело врать. Чего ради!
— Я познакомился с девушкой.
— Она красивая?
— В темноте, — глуповато пошутил Игрек и сразу в этом раскаялся. — Она и при свете красивая. Как фарфоровая статуэтка. На солнце — прозрачная.
«Хотя кишки не видны», — подумал Долговязый. Но промолчал.
* * *
Приблизившись к Игреку, Алевтина остановилась от него на расстоянии шага. Как ни стремилась, преодолеть оставшуюся часть пути Ведьма не могла. Мертвая зона вокруг Ангела не пускала ее. В разреженном воздухе враждебности Алевтина задыхалась.
— Я хочу ее увидеть!
«Она тебя тоже!» — чуть не вырвалось у Игрека.
— Она не хочет тебя видеть! — схитрил он.
— Ты ей про меня рассказал?
«Она увидела тебя в моем сне!» — снова едва не сорвалось у Ангела с языка.
— Рассказал.
— И что она сказала?
— Промолчала.
— Как ее зовут?
— У нее разные имена.
— Каждый день — новое? — Ведьме это показалось естественным.
— Нет, всего два. Родители ее назвали Юлей, а на самом деле она Ирина.
— Я ее буду звать Ольгой… — решила Алевтина.
Игрек едва разобрал шепот бывшей возлюбленной.
— Вряд ли ей это понравится!
— Она же об этом не узнает.
— Тогда — пожалуйста.
Ведьма впала в задумчивость, называемую Игреком потусторонней. Когда такое случалось с ней раньше, Ангела это пленяло. Тело любимой было с ним, а душа пускалась в полет.
Теперь же отрешенный вид Ведьмы вызвал у глюка раздражение. Ему наскучило дожидаться возвращения девушки. Совершенно посторонней. Выходца с того света.
— А здоровье как? — ничего лучше Игрек не придумал.
— Чье? — Алевтина перевела на Ангела отсутствующий взгляд.
— Твое.
— У меня нет здоровья… А может, есть. Я не знаю, где оно…
— Здоровье нации в опасности! — с надрывом сообщил весьма кстати подвернувшийся безумец. — Бледная спирохета распространяется по воздуху. Сифилис можно получить при вдохе и наградить им — при выдохе. Опасайтесь воздушных поцелуев!
Воспользовавшись удобным случаем, глюк откланялся, подарив Алевтине воздушный поцелуй.
4.
Как поступить с особо опасным преступником, Коробочкин не знал. Даже если б удалось доказать его участие в актах терроризма и убийствах санитара Колюни и больного Мальчикова, любой суд поднял бы следователей на смех. И направил на принудительное лечение в Воробьевку.
Игрек представлялся Коробочкину сумасшедшим, который совершенно безнаказанно может шмалять из невидимого автомата направо — налево. Возможно, он действует не по злому умыслу. Таким его создал Господь Бог. Но законопослушным гражданам от этого не легче.
Попытка майора Коробочкина растолковать свои мысли Ознобишину не увенчалась успехом. Приветливый психиатр радушно соглашался со всеми доводами сыщика, а потом предложил ему самому отдохнуть в Воробьевке.
— Принудительное лечение! — потерял терпение милиционер.
— Я предлагаю вам добровольное, — гостеприимно развел руками доктор, приглашая майора под сень желтого дома.
— Принудительное лечение для Игрека!
— Только по постановлению суда!
И снова дебильная улыбочка на добром лице доктора, означавшая, что он принимает Коробочкина за психа. С больными Ознобишин всегда бывал обворожительно ласков, здоровых — мог отматерить. Те, кто недавно стали таковыми, воспринимали нецензурную брань психиатра как комплимент.
«Ознобишин прав, — размышлял сыщик, удрученный лучезарной улыбочкой доктора. — Без заключения психиатрической экспертизы никакой суд не направит Игрека на принудительное лечение. А если вдруг направит, врачишки выпустят его на волю через месяц…»
На глазах у Станислава Сергеевича особо опасные сумасшедшие запросто покидали больничный сад, чтобы смешаться с психически здоровыми людьми. Даже совершенно безобидные из них, например дебилы, очень внушаемы. Здоровому преступнику ничего не стоит подбить их на преступление.
«Игрек не виноват в том, что опасен для общества, — продолжал рассуждать Коробочкин. — Но и волки в этом не виноваты, однако их отстреливают… — мысль майора забуксовала, не решаясь преодолеть роковую черту. — Игрека нужно уничтожить!» — излив гной, исподволь разъедавший его душу, Станислав Сергеевич испытал облегчение.
— Ну что, решились? — радушно заулыбался Ознобишин.
Коробочкин кивнул, надеясь, что доктор по-свойски обхамит его. Но тот продолжал ласкать психа обаятельной улыбкой.
— Ну и чудненько! Ложитесь Коробочкин мне! Преступники от нас никуда не убегут! А мы от них — можем! — Иннокентий Иванович засмеялся, довольный своей шуточкой.
— От Игрека мы тоже никуда не убежим!
— И не надо! Вон он! На ловца и зверь бежит!
5.
Едва оказавшись в Воробьевских пределах, Игрек получил тревожную весть: в Перу землетрясение.
— Если на нас провалится Земля с другого полушария, мы все получим по жопе!
Страхов параноика Игрек не разделял, но его собственные опасения были не менее безумными.
«Недавно я думал о землетрясении… Но не в Перу!»
Неужели он причастен даже к природным катаклизмам!
Охваченный ужасом, глюк походил на больного, страдавшего маниакально — депрессивным психозом. Будто был он не повелителем мира, а загнанным зверем.
Самым тяжким испытанием стали для Долговязого вечерние выпуски криминальной хроники по телевизору. Разбои и грабежи его интересовали куда меньше убийств и изнасилований. Когда показывали трупы убиенных, Игрек в панике бросался к экрану, пытливо всматриваясь в застывшие лица.
Случалось, в покойниках ему мерещились знакомые. Не было тогда человека несчастней Игрека.
Дам, подвергнувшихся насилию, по телевизору не показывали, что возмущало всех душевнобольных, включая Игрека.
— Мы должны видеть, кого изнасиловали! — шумели психи. — А, может, это мы постарались! Может, мы хотим пойти с повинной!
Долговязого пугало, что шизофреники озвучивают его затаенные мысли.
Поджидая своего любимца, полковник Судаков почивал на его койке. Он уважал себя за подобный демократизм. Мэр Коровко, выставлявший напоказ свою близость к народу тем, что даже в городской думе не снимал ушанку с опущенными ушами и кирзовые сапоги, вызывал у Сергея Павловича презрение.
— Народ не в думе, а в Воробьевке! — с гордостью говаривал он своему окружению.
