— В каком смысле?
— Нэрн был религиозен.
— Простите, не понял?
— Да, вот такая причуда. Несмотря на свой блестящий научный ум, он… он был вроде как глубоко верующим. — Фазакерли пожал плечами. — Я уверен, его воспитывали в вере, какой-нибудь папочка-проповедник… вот он и получил чересчур много разных мистических знаний. Ангус Нэрн не видел противоречия между безжалостной эволюцией и довольно злобным божеством.
Саймон тут же подумал о своем брате. Проклят неким жестоким богом? Мысль была мимолетной, и тревожащей, и болезненно неуместной. Он сосредоточился на интервью.
Старый профессор извлек из кармана алый шелковый носовой платок, осторожно промокнул выступивший на лбу пот и продолжил:
— Ангус мог без конца говорить на эту тему. До самого конца. Когда к нам заглядывали… гости… кто-нибудь из наших спонсоров, они тут же начинали спорить. Библия и… как ее… Тора. Так это называется? Я как-то забыл. Священная книга иудеев.
— Талмуд.
— Да! И если хотите знать, по-моему, все это вроде астрологии. Руны и гороскопы! Утешение для дураков, вроде лотерейных билетов для бедняка. Но Ангус очень пылко рассуждал обо всяких сложностях своей веры. Какая-то странная доктрина, которую он называл «Семя Змея», «Проклятие Каина» и так далее.
— И что?
— Я не понимал всех этих невразумительных подробностей. Если хотите узнать — поговорите с Эммой Вайнард. Ее порасспрашивайте. Она была очень значимой фигурой для Ангуса. В последние несколько недель он был просто без ума от нее, постоянно ее цитировал. Вот это и запишите.
— Я не понимаю…
— Ее имя! Она, возможно, расскажет вам больше.
Саймон извинился и приготовил авторучку. Фазакерли заговорил медленно, и его старое лицо казалось серым в солнечных лучах.
— Эмма Вайнард. Королевский колледж. Факультет теологии.
— Королевский колледж в Лондоне?
— Да. Я знаю, что он часто с ней беседовал, вплоть до самого исчезновения. Может быть, это важно. А может быть, вполне может быть, это ничего не значит.
Журналист сделал соответствующую заметку в блокноте. После этого они несколько минут молчали. И вдруг старик сказал с откровенной грустью:
— По правде говоря… я очень по нему скучаю, мистер Куинн. Мне не хватает Ангуса. Он заставлял меня смеяться! Так что, если вы его найдете, уж дайте мне знать. А теперь мне пора вернуться и закончить укладывать вещи… У вас по брюкам муравьи ползают.
И в самом деле, парочка муравьев забралась на джинсы Саймона. Он стряхнул их. Фазакерли уже быстро шел прочь.
Некоторое время Саймон еще сидел на скамье. Потом встал и направился к станции, где сел на поезд и поехал домой, — и в его голове продолжали вертеться муравьи. Борьба. Убийство. Война между видами, война всех против всех…
Когда он выходил на своей станции, зазвонил телефон у него в кармане. Это оказался старший инспектор Боб Сандерсон, весьма взволнованный.
— Деньги!
— Что-что?
— Денежки! У нас есть направление!
Сандерсон был явно весьма оживлен; он говорил о странном наследстве Эдит Тэйт. Журналист только рад был отвлечься; он стал прислушиваться внимательнее. Сандерсон продолжал:
— Когда ты мне об этом сказал, у меня сразу возникла догадка. Насчет Карпентер. Поэтому я организовал такую, знаешь, старомодную проверочку. У них у всех были деньги. Убитый в Виндзоре оставил восемьсот тысяч фунтов. А у жертвы из Примроуз-Хилл было больше миллиона!
Саймон почувствовал потребность поиграть в адвоката дьявола.
— Но у многих старых людей есть деньги, Боб! Да и просто чудесный дом в самой лучшей части страны стоит не меньше полумиллиона.
— Конечно, конечно, однако… — весело протянул Сандерсон. — Но давай присмотримся ко всему повнимательнее. А? Почему все эти люди не тратили свои деньги? Особенно Карпентер. Она жила в вонючей хибаре на Фуле с тех самых пор, как приехала в Соединенное Королевство, насколько нам известно. И притом у нее имелось с тонну налички.
— Это странно.
— И эти деньги уже были у нее, когда она эмигрировала.
— В сорок шестом году?
— Именно так, мой старый лопух. Именно. В сорок шестом! Тогда из Франции прибыла целая компания, и все они принадлежали к баскам. Они явились в Британию сразу после войны, а до этого жили в оккупированной Франции, и у всех у них имелись денежки, а семь десятилетий спустя их всех поубивали!
— И это значит?..
— Это значит, Саймон… — Сандерсон уже чуть ли не смеялся. — Значит, что со всеми этими людьми что-то случилось.
Легкий холодок пробежал по спине Саймона, несмотря на теплое осеннее солнце. Он вздохнул, быстро и глубоко.
— А…
— Уловил, да? Кто-то дал им целое состояние — или они его как-то нашли — там, в оккупированной Франции!
— Так ты думаешь, это имеет какое-то отношение к войне, да?
— Ага, — кивнул Сандерсон. — Думаю, это грязные деньги. Или… — Старший инспектор сделал паузу ради вящего эффекта. — Или золото нацистов.
18
Девушка пронзительно кричала:
— Qui est-ce? Qui est-ce?[32]
Дэвид обернулся к Эми.
— Не шевелись. У нее дробовик.
Та побледнела и застыла, но заговорила за них обоих по-французски. Дэвид напряженно вслушивался, пытаясь понять. Эми обращалась к девушке, называя их с Дэвидом имена.
Стало тихо. Молодой человек ощущал, как за его спиной из окон подглядывают соседи. Он чересчур остро чувствовал за дверью заряженное охотничье ружье; один выстрел мог разнести в щепки дверь и, возможно, убить их обоих.
Надо было как-то кончать с этим спектаклем.
— Извините, — заговорил он, глядя на дверь и чувствуя и страх, и полную абсурдность ситуации, — прошу вас… Мы хотели просто поговорить. Не знаю, понимаете ли вы по-английски, но… я просто хотел что-нибудь разузнать о своих родителях. Они погибли здесь. Их здесь убили. Если вы не хотите с нами разговаривать, мы можем уйти. Мы можем уйти?
Тишина.
Дэвид посмотрел на Эми. На ее лбу выступили капельки пота; прядь светлых волос прилипла к коже. Дэвид подавил желание бегом броситься к машине. Дверь внезапно распахнулась. На пороге стояла девушка. Дробовик лежал на ее руке.
— Я Элоиза Бентайо, — сказала она. — Что вам нужно?
Дэвид посмотрел на девушку-кагота. Ей было лет семнадцать или восемнадцать. На ее шее висел маленький серебряный крестик, ярко выделявшийся на загорелой коже; ногти были покрыты очень ярким лаком. Девушка была смуглой, почти как арабы. Но ее черные волосы, как у всех басков, были совершенно прямыми и плотно прилегали к голове.
— Мы… — Дэвид искал слова для объяснения. — Мы хотели узнать что-нибудь о каготах.
Элоиза окинула их взглядом хмурым и подозрительным.
— Значит, вы сюда явились, чтобы посмотреть на неприкасаемых, — она с безнадежным видом пожала плечами. — А… Ладно, что тут поделаешь… Входите. Сюда.
Дэвид и Эми перешагнули порог. На стене одиноко висели деревянные часы с изображением Девы Марии. Элоиза провела их в гостиную, где в углу стоял большой, немножко старомодный телевизор. На его экран смотрела пожилая женщина, сидевшая на диване.
— Grandmère? — Элоиза заговорила с бабушкой по-французски, быстро, но заботливым тоном, однако женщина даже не шевельнулась, продолжая смотреть на экран.
Звук был выключен, но старая леди продолжала смотреть какое-то французское шоу. Наконец она подняла голову, глянула на Эми, потом на Дэвида, потом снова отвернулась к телевизору. На ее ногах были клетчатые шотландские шлепанцы.
Элоиза вздохнула.
— После… после тех убийств… она как неживая. Не существует. Et… Grandmère? Une tasse de thé?[33]
Женщина продолжала смотреть на экран; Элоиза покачала головой.
— Идемте лучше в кухню, — предложила она. — Вы хотите поговорить о каготах? Последних каготах в мире… Пока они не убили всех, кто еще остался… — Она направилась к двери. — Я могу приготовить чай. Английский чай.