Поскольку по столице ходил зловещий слух, будто бы он привез своего племянника не ради заботы о нем, а с целью заполучить корону, герцог посреди всех этих событий написал Совету и главе города, которого называют мэром. В обоих письмах он говорил о том, что не захватывал своего племянника, короля Англии, а только спас его самого и государство его от гибели, ведь молодой человек мог попасть в руки к тем, от кого нельзя было бы ожидать проявления большого уважения к молодости сына[140], коль скоро они не сумели спасти ни чести, ни жизни отца. Он уверял, что так было необходимо поступить ради его собственной безопасности и защиты королевства, что никто так не заботился о благосостоянии короля Эдуарда и сохранении государства, как он, и говорил, что рассчитывал прибыть с мальчиком в город заблаговременно, чтобы наилучшим образом подготовить все для торжественной церемонии коронации.

Впредь герцог старался любым способом расположить к себе людей, надеясь, что если при их поддержке он будет объявлен единственным правителем, то впоследствии легко сможет прибрать всю власть к своим рукам даже против их желания.

После того как эти письма были во всеуслышание прочитаны в Королевском совете и перед народом, все стали хвалить герцога Глостера за его преданность племянникам и за стремление наказать их врагов. Однако некоторые из тех, кто всегда подозревал о его амбициях, уже раскусили обман и поняли, куда он метит. Через несколько дней, выяснив для себя позицию каждого и с помощью своих друзей в столице, застраховав себя от любых неожиданностей, он и молодой король вступили в город, сопровождаемые не более чем пятьюстами солдатами, взятыми частично из его собственной свиты, а частично из свиты герцога Бэкингема. Последний был всегда под рукой, готовый помочь Глостеру советом и деньгами. По очереди они охраняли короля, боясь, как бы тот не убежал, или чтобы его не высвободили у них из рук силой, так как валлийцам несносно было думать, что у них похитили принца вследствие их собственной глупости.

Поскольку эти два герцога стремились при каждом удобном случае возбудить ненависть по отношению к семье королевы и направить общественное мнение против ее родственников, они проявили особое усердие, чтобы сделать так и в день своего вступления в город. Потому перед процессией они послали четыре фургона, груженных оружием, на которых были эмблемы братьев и сыновей королевы, а также наняли крикунов оповещать повсюду в многолюдных местах, через которые они проезжали, что это оружие было собрано врагами герцога и припрятано в удобных местах за пределами столицы для нападения и убийства герцога Глостера. Так как многие знали о лживости этих обвинений, ведь оружие было помещено туда для различных целей задолго до смерти последнего короля, когда велась война против шотландцев[141], то сразу возросли и недоверие относительно его обвинений, и подозрения в его посягательстве на трон.

Первое, чем герцог озаботился при вступлении в город, — это объявить себя, с разрешения Совета и всех лордов, протектором или регентом[142] короля и государства. Все его мысли были направлены на то, как устранить любые препятствия, стоящие на пути к трону. Перед входом в столицу он снял с должности канцлера Томаса Ротерама, посчитав, что тот был быть предан наследникам Эдуарда, поскольку видел на предшествующих заседаниях Совета, что тот является их ярым сторонником. Заменив Ротерама Джоном Расселлом, епископом Линкольна, человеком столь же большой учености и благочестия, Ричард поспешил устранить другие препятствия. Он попытался добиться осуждения тех, кого поместил в тюрьму (то есть графа Риверса, лорда Ричарда Грея, сэра Томаса Воэна и сэра Ричарда Хаута), и получить решение Совета, подтверждающее их вину в устроении засад и в конце концов, в государственной измене; но эта его идея не увенчалась успехом, потому что не было ни одного случая засад. И, даже если бы провозгласили, что такое преступление имело место, оно не могло бы считаться изменой, поскольку, когда якобы были устроены эти засады, он не был ни только регентом, но и вообще не занимал никакого государственного поста.^{165}

Поскольку Глостер предвидел, что у герцога Йоркского будет законное право занять престол в случае, если его брат будет устранен, то для осуществления своего замысла он определил дату коронаций. И когда этот день стал приближаться, он представил на рассмотрение Совету вопрос о том, правильно ли, чтобы король был коронован в отсутствие брата, который, будучи одним из ближайших родственников будущего монарха, по своему положению должен играть важную роль в церемонии. Потому он заявил, что, так как мать держит этого мальчика в храме против его желания, его нужно освободить, ибо храм был основан их предками как место убежища, а не как тюрьма, и мальчик хотел бы быть вместе с братом. И с согласия Совета он осадил храм войсками.

Королева, увидев, что их окружили и готовы напасть, сразу же отдала сына, доверившись слову кардинала Кентерберийского, пообещавшего, что мальчика вернут после коронации. Действительно, кардинал не подозревал ни о каком коварстве и убедил королеву поступить так лишь во избежание нападения на храм и для смягчения своей доброй услугой жестокого решения герцога[143]. Приблизительно в то же время Глостер приказал привезти в город сына герцога Кларенса, еще одного своего брата, тогда мальчика десяти лет, и оставить в заключении при дворе своей жены, тети ребенка со стороны матери, опасаясь, что, даже если с лица земли исчезнет все потомство короля Эдуарда, этот ребенок, в чьих жилах также течет королевская кровь, все еще будет ему помехой.

Заполучив в свои руки всех представителей королевской крови этой земли, он все же полагал, что его положение не будет достаточно безопасным, пока живы и на свободе самые близкие друзья брата, которые, по всей вероятности, будут верны и его потомству. В их число он включал Гастингса, камергера короля, Томаса Ротерама, которого незадолго до этого лишил должности, и епископа Илийского (Джона Мортона). Этот Гастингс был с младых ногтей верным наперсником Эдуарда и мужественным солдатом, в то время как Томас, хотя и незнатного происхождения, благодаря своим способностям занял при короле Эдуарде высокое положение и много лет прослужил в суде лордом-канцлером. Что касается епископа Илийского, то он был человеком чрезвычайно находчивым и отчаянным, поскольку прошел хорошую школу интриг еще во времена короля Генриха; после поражения партии бывшего монарха он добился покровительства Эдуарда и приобрел при его дворе большое влияние. Поэтому протектор не стал останавливаться ни перед чем, лишь бы только не дать способностям и влиянию этих людей навредить ему. Пытаясь осторожно пронюхать об их планах с помощью герцога Бэкингема, он узнал, что время от времени те собираются друг у друга.

Однажды эти трое еще с несколькими людьми около десяти часов прибыли в Тауэр, чтобы, согласно традиции, приветствовать протектора. Когда их пропустили во внутренние помещения, протектор, как и было заранее задумано, закричал, что ему устроили засаду, что у пришедших спрятано оружие и что они собирались напасть на него. Вслед за тем туда под предводительством герцога Бэкингема ворвались солдаты и убили Гастингса, ложно обвинив его в измене[144]; они арестовали и других, сохранив им жизни, как предполагалось, из уважения к религии и святости духовного сана. Так пал Гастингс, убитый не теми врагами, кого он всегда опасался, а другом, в ком не сомневался никогда. Но неужто безумную жажду власти могут остановить родственные связи или дружба?!

После происшествия в крепости среди горожан, услышавших непонятный шум, началась паника, и все схватились за оружие. Но, дабы успокоить толпу, герцог немедленно послал герольда объявить, что в крепости раскрыт заговор, а его зачинщик Гастингс поплатился за это жизнью; посему он попросил всех успокоиться. Невежественные люди поначалу поверили, хотя правда была на устах у многих: поговаривали, что заговор был придуман самим герцогом, чтобы избежать позора и не вызвать ненависть народа за такое преступление. Одновременно от своих шпионов герцог узнал, что маркиз бежал из храма; решив, что тот скрывается где-то рядом, он окружил уже колосящиеся поля и перелески отрядами людей с собаками, и они, подобно охотникам, устроили облаву, но тот так никогда и не был найден. Что касается остальных, то, чтобы обезопасить себя со всех сторон, но не добившись от Совета одобрения казни лорда Риверса и Ричарда Грея, которые, как мы уже сказали, были схвачены и томились в темнице, он своей собственной властью протектора приказал верным ему офицерам казнить их.

Хотя все тогда указывало на его стремление заполучить корону, все же оставалась еще слабая надежда, что это не так, потому что он пока не требовал трона, утверждая, что лишь мстит за измену и наказывает за совершенные несправедливости, и потому что во всех частных бумагах и на официальных документах упоминались титул и имя короля Эдуарда V. Но после смерти Гастингса всем тем, кто прислуживал королю, было запрещено посещать его. Эдуарда с братом забрали во внутренние помещения Тауэра, и день ото дня их все реже можно было заметить за решетками окон, пока они не перестали появляться совсем.

Доктор Аргентин[145], последний из слуг, у кого оставался доступ к королю, сообщал, что молодой король подобно жертве, подготовленной к закланию, искал отпущения грехов ежедневной исповедью и епитимьей, чувствуя, что смерть уже стоит на пороге. В этом месте кажется необходимым упомянуть о талантах юноши. Он был человеком широких взглядов, его речи и поступки свидетельствовали о достойном образовании, скорее светском, и знаниях, далеко опережавших его возраст; я заслуживаю справедливого прощения за то, что не в состоянии, как подобает, перечислить их все. Но есть нечто, что я не посмею обойти молчанием, — это особое знание литературы, которое позволяло ему вести беседы весьма изящно, глубоко проникать в суть произведений и превосходно декламировать как стихи, так и прозу, если только это не были работы слишком заумных авторов. Во всем его виде было такое достоинство, а в лице сквозило такое обаяние, что, казалось, никогда не устанешь любоваться им. Я видел сам, как многие люди начинали плакать и стенать при упоминании о нем, когда он пропал и уже возникло подозрение, что с ним разделались. Однако убили ли его, и какую смерть он встретил, об этом мне ничего не удалось узнать.^{166}