– Хелен! – воскликнула фрейлейн Мозебах с благоговейным ужасом (ей уже доверили секрет). – Его мать тебя простила! – Но тут, вспомнив, что в Англии новоприбывшим не полагается наносить визиты первыми, сменила благоговение на осуждение и заявила, что миссис Уилкокс «keine Dame»[15].
– Как я устала от этого семейства! – со злостью сказала Маргарет. – Хелен, прекрати хихикать и делать пируэты, лучше сложи чемоданы. Почему эта женщина не хочет оставить нас в покое?
– Не знаю, что делать с Мег, – парировала Хелен, опустившись на ступеньки лестницы. – У нее на уме только Уилкокс и Бокс[16]. Мег, Мег, я не люблю этого молодого джентльмена, не люблю, не люблю. Мег, Мег, это же яснее ясного!
– Нет никаких сомнений, что ее любовь умерла, – убежденно подтвердила фрейлейн Мозебах.
– Конечно, умерла, Фрида, но это не помешает мне испытывать неловкость, если придется нанести им ответный визит.
Хелен притворилась, что плачет, а фрейлейн Мозебах, сочтя ее гримасу смешной, сделала то же самое.
– Ой-ой-ой! Ай-яй-яй! Мег пойдет отдавать визит, а я не могу-у-у! Потому что еду-у-у в Германию-у-у-у!
– Если едешь в Германию, иди и собирайся, если нет – отправляйся с визитом к Уилкоксам вместо меня. – Но, Мег, Мег, я не люблю молодого джентльмена! Я не люблю молодого… О Боже, кто это идет по лестнице? Клянусь, это мой братец! Проклятье!
Одного мужчины – даже если этим мужчиной оказался Тибби – было достаточно, чтобы заставить Хелен прекратить дурачиться. Барьер, разделяющий два пола, хотя и уменьшается в цивилизованном мире, все еще достаточно высок, и особенно это касается женщин. Хелен могла все рассказать о Поле своей сестре, и многое – своей кузине; брату же она не сказала ничего. Это не было ханжеством, ибо теперь она отзывалась об «идеале Уилкоксов» со смехом и даже с усиливающейся неприязнью. Не было это и осмотрительностью, ибо Тибби редко передавал кому-то новости, которые не касались его собственной персоны. Скорее она испытывала ощущение, что раскрывает свой секрет враждебному лагерю мужчин и что, каким бы банальным ее секрет ни был по эту сторону баррикад, он станет важным по ту. Поэтому Хелен замолчала, вернее, сменила тему и начала болтать глупости, пока измученные родственники не выгнали ее наконец наверх. Фрейлейн Мозебах пошла следом, но задержалась у балюстрады, чтобы еще раз уверенно заявить:
– Все в порядке – она не любит молодого человека. Он ее не стоит.
– Да, я знаю. Большое спасибо.
– Я подумала, что будет правильно, если я тебе скажу.
– Я тебе очень благодарна.
– О чем это вы? – спросил Тибби.
Ему никто не ответил, и он прошел в столовую есть засахаренные сливы.
В тот вечер Маргарет предприняла решительные действия. В доме было очень тихо, и туман – дело было в ноябре – прижимался к окнам как изгнанное на улицу привидение. Хелен, Фрида и весь их багаж отбыли в Германию. Тибби, который плохо себя чувствовал, растянулся на диване у камина. Рядом с ним сидела Маргарет и размышляла. Ее мысли метались под воздействием различных побуждений, и наконец она устроила им общий смотр. Человек практический, который сразу знает, что ему нужно, и обычно не знает ничего более, обвинил бы Маргарет в нерешительности. Но так работало ее сознание. Однако стоило Маргарет перейти к действиям, тут уж никто не мог ее упрекнуть. Она наносила удары с такой силой, словно заранее совсем не обдумывала свое поведение. Письмо, которое она написала миссис Уилкокс, излучало «решимости природный цвет»[17]. А вот «налет мысли бледной» скорее напоминал не матовое стекольное покрытие, а след от дыхания на запотевшем окне, след, который делает краски еще более яркими, стоит его стереть.
Дорогая миссис Уилкокс!
Я вынуждена написать вам без должной учтивости. Было бы лучше, если бы мы с вами больше не встречались. Моя сестра и тетя доставили неприятности вашей семье, и, в случае с моей сестрой, основания для этих неприятностей могут возникнуть снова. Насколько мне известно, она больше не увлечена мыслями о вашем сыне. Но было бы несправедливо по отношению и к вам, и к ней, если они вновь встретятся, а поэтому будет правильно, если наше знакомство, которое так приятно началось, завершится.
Боюсь, вы с этим не согласитесь – на самом деле, я даже уверена, что не согласитесь, – поскольку вы были так любезны оставить у нас свою визитную карточку. С моей стороны, это лишь непроизвольное побуждение, и, без сомнения, оно ложное. Сестра наверняка скажет, что ложное. О моем письме она ничего не знает, и, надеюсь, вы не станете связывать сестру с моей неучтивостью.
Поверьте,
искренне ваша,
М. Дж. Шлегель
Маргарет отослала письмо по почте, а на следующее утро получила написанную от руки записку:
Дорогая мисс Шлегель!
Не стоило писать мне такое письмо. Я заходила сообщить вам, что Пол уехал за границу.
Рут Уилкокс
У Маргарет запылали щеки. Она не смогла закончить завтрак. Она сгорала со стыда. Ведь говорила же ей Хелен, что юноша собирается покинуть Англию, но ее внимание было тогда поглощено другими вещами и она забыла. Все ее абсурдные треволнения оказались бессмысленными, но теперь вместо них возникло осознание того, что по отношению к миссис Уилкокс она проявила бестактность. Маргарет ощущала ее как горький привкус во рту. Бестактность отравляла жизнь. Бывают минуты, когда она необходима, но горе тому, кто прибегает к ней без нужды. Маргарет быстро надела шляпу и накинула шаль и, как простолюдинка, бросилась в туман, который все еще не рассеялся. Губы ее были плотно сжаты, письмо осталось в руке. В таком виде она пересекла улицу, вошла в мраморный вестибюль здания напротив, проскочила мимо консьержей и бегом поднялась по лестнице на третий этаж. Там она передала свою визитную карточку, и, как ни странно, ее сразу же проводили прямо в спальню к миссис Уилкокс.
– О, миссис Уилкокс, я совершила чудовищную ошибку! Не могу даже выразить словами, как мне жаль и как мне стыдно.
Миссис Уилкокс сдержанно поклонилась. Она была обижена и не пыталась это скрыть. Сидя в постели и опершись на подушки, она писала письма на специальном столике для инвалидов, установленном у нее на коленях. На другом столике рядом стоял поднос с завтраком. Свет от пламени камина, свет из окна и свет от лампы со свечой образовывали дрожащее сияние вокруг ее рук и вместе создавали странную атмосферу рассеивания материи.
– Я знала, что он собирается в Индию в ноябре, но потом забыла.
– Семнадцатого он уплыл в Нигерию, в Африку.
– Я знала. Знаю. Я вела себя так бестолково. Мне очень стыдно.
Миссис Уилкокс не ответила.
– Мне очень, очень жаль, но я надеюсь, вы все-таки простите меня.
– Это не имеет значения, мисс Шлегель. Хорошо, что вы пришли так быстро.
– Имеет, конечно, имеет! – воскликнула Маргарет. – Я повела себя невежливо, а моей сестры даже нет дома, так что у меня нет никакого оправдания.
– В самом деле?
– Она только что уехала в Германию.
– Значит, и она уехала, – тихо проговорила миссис Уилкокс. – Да, конечно, теперь нет повода для волнений – абсолютно никакого повода.
– Так, стало быть, и вы беспокоились! – вскричала Маргарет, волнуясь все больше и больше. Она села, не дожидаясь приглашения. – Как удивительно! Вижу, что вы беспокоились. Вы чувствовали то же, что и я: Хелен не должна с ним снова встретиться.
– Да, я думала, что так будет лучше.
– А почему?
– Это весьма трудный вопрос, – улыбнувшись, сказала миссис Уилкокс, и выражение недовольства начало исчезать с ее лица. – Пожалуй, вы в своем письме хорошо сформулировали на него ответ. Это непроизвольное побуждение, которое может быть ложным.
